Джон Мэн - Хан Хубилай: От Ксанаду до сверхдержавы
Халиф, бесцветный тип, предшественники которого были не более чем марионетками, пляшущими, когда их дергают за ниточки сельджукские хозяева, мог надеяться лишь на то, что эта угроза минует, как миновала сельджукская. В конце концов, он был духовным главой всего ислама; несомненно, Аллах на его стороне. «О юноша, — имел глупость похвастать и пригрозить он, — ужель ты не ведаешь, что от Востока до Магриба все поклоняющиеся Аллаху, будь то цари иль нищие, суть рабы двора моего?» Пустые слова, как оказалось. Из всех «рабов» халифа ни один нищий, не говоря уже о царе, не пришел ему на помощь.
В ноябре монгольская армия, оставив в тылу свои семьи и стада, начала двухмесячное наступление на находящийся в нескольких сотнях километров Багдад. Она шла тремя колоннами. Одна, под командованием Байджу-нойона, ветерана нападения на Багдад в 1238 году, подходила с севера, переправившись через реку Тигр близ Мосула, в 325 км вверх по реке. Второй командовал один из лучших полководцев армии, Китбуга-нойон, который был не монголом, а найманом — членом одного из племен, разбитых Чингисом 50 лет назад. Его группа, самая южная, наступала строго на запад из современного Луристана в Иране, в то время как в центре выступал сам Хулагу. Спускаясь с иранских нагорий вдоль реки Альванд, Хулагу приказал расчетам катапульт собрать в качестве боеприпасов целые кибитки камней, так как монголы знали, что вокруг Багдада никаких камней нет. Сопротивления наступающим почти не оказывали. Войска мусульман, стоявшие на равнине близ Бакубы, примерно в 60 км к северо-востоку от Багдада, постигла катастрофа, когда монголы открыли оросительные каналы, выгнали их из затопляемой низменности, а потом двинулись в атаку на вязнущих в грязи пехотинцев, перебив 12 тысяч, когда они попытались бежать от илистых вод. Три колонны встретились у Ктесифона, в 30 км к югу от Багдада на Тигре, нацеливаясь взять более новый восточный район города с дворцом Аббасидов, училищем права и стенами 150-летней давности, а затем занять два моста, переброшенные через реку на понтонах.
К 22 января 1258 года Багдад был окружен. Учитывая, что выше по течению Тигр заблокирован понтонами, а ниже по течению — туменом всадников, бегство стало невозможным; одного сановника, который попытался сбежать с небольшим флотом вниз по реке, вынудил повернуть назад град камней, горящей сырой нефти и стрел, пробивших борта трех его лодок и убивших многих из его свиты. Штурм начался через неделю. Камни, выпущенные из монгольских катапульт, вышибали куски стен, заваливая их подножье щебнем. Желая устроить себе более удобные наблюдательные пункты, монголы под прикрытием лучников собрали эти обломки и построили вышки, на которые подняли катапульты, дабы лучше целиться по зданиям за стенами. Среди постоянного града стрел, вынуждавшего жителей прятаться в укрытия, огромные камни проламывали крыши, а горшки с горящей нефтью поджигали дома. К 3 февраля монгольские войска захватили восточные стены.
А в самом Багдаде панический страх превратил халифа в дрожащее желе. Как язвительно выражается Джувейни, «истина и ошибка оставались сокрыты от него». Он попытался отправить послов договориться о мире. Сперва он прислал своего визиря вместе с городским католикосом, духовным лидером местных христиан, в надежде повлиять на Хулагу через его жену-несторианку — кераитскую принцессу Докуз-хатун, родственницу его матери-несторианки Соргахтани. Докуз-хатун славилась как своей мудростью, так и решительной защитой своей веры, внешним признаком которой являлась возимая ею с собой повсюду юрта-церковь. Хулагу, глядя на свою могущественную, устраивающую браки мать, питал здоровое уважение к жене и ее вере. Поэтому когда она заступилась за багдадских христиан, он прислушался. В посланиях, заброшенных в город стрелами, Хулагу пообещал, что всем кади — ученым и религиозным лидерам, включая несториан, ничего не угрожает, если они прекратят сопротивление.
С просьбой о мире пришло второе посольство, а затем и третье. Хулагу проигнорировал оба. Визирь халифа доложил об отсутствии какой-либо надежды, уведомив своего повелителя, что его «поспешно собранный сброд столь же бесполезен, как подергивания забитого животного». При таких обстоятельствах ему следует капитулировать. «Смириться и унизиться будет разумным». Визирь советовал сдаться, отдать монголам сокровища, так как именно за ними они и явились, а потом договориться о браке, «дабы империя и религия слились, дабы владычество и величие халифата и могущество стали одним целым».
Халиф колебался, а в это время боевой дух в городе стремительно падал. Тысячи людей хлынули из города, надеясь на пощаду, но поскольку никакой официальной капитуляции не объявляли, их всех убили. Оглядев уцелевших, попрятавшихся по норам и щелям, халиф увидел, что у него нет никаких шансов. 10 февраля он во главе свиты из 300 сановников и родственников явился в лагерь Хулагу сдаваться. Хулагу вежливо приветствовал халифа и велел ему приказать всем жителям разоружиться и выйти из города.
Они так и поступили — только для того, чтобы оказаться отправленными в загоны и зарезанными как бараны за непрекращение сопротивления. По свидетельству источников, было перебито 800 000 жителей. Ко всем цифрам следует относиться скептически, но монголы, привычные к массовым казням, были вполне способны на бойню таких масштабов. Даже если истинная цифра — одна десятая от этого числа, все равно это была резня с размахом, достойным Третьего Рейха. Неудивительно, что мусульмане и сегодня вспоминают о ней как об одном из величайших преступлений против их народа и религии. Через три дня монголы хлынули в пустой город и почти весь его предали огню. Мечети, святилища, гробницы, дома — все сгорело. Однако несториан пощадили, как и обещал Хулагу. В то время как вокруг них полыхал объятый пламенем Багдад, они со своим патриархом нашли убежище в христианской церкви. После патриарх получил в качестве вознаграждения дворец первого советника и, несомненно, присоединился к другим христианам в торжествах по случаю поразительного краха ислама и своего спасения.
Для увенчания победы Хулагу решил поупражняться в унижении повергнутого. Заняв Восьмиугольный дворец халифа, он устроил там пир для своих офицеров и членов семьи, на который пригласил и своего пленника. «Ты хозяин, а мы твои гости, — насмехался он. — Принеси нам, что у тебя есть подобающего для нас».
Халиф, дрожа от страха, добровольно вызвался отпереть свои сокровищницы и обнаружил, что никто из его уцелевших слуг не может разобраться, какие из ключей к ним подходят. В конце концов, после того, как замки вышибли, служители вынесли 2000 одеяний, 10 000 динаров золотом, чаши, инкрустированные драгоценными камнями, и бессчетное число самоцветов. Все это Хулагу щедро разделил среди своих командиров, а затем повернулся к халифу: «Что ж, это были сокровища, лежащие на виду. А теперь скажи моим слугам, где твои зарытые сокровища».
Зарытые сокровища и впрямь имелись, о чем Хулагу наверняка уже знал: целый бассейн, заполненный золотыми слитками, которые выудили и разделили.
Далее следовал гарем из семисот женщин и тысяча слуг. «Пожалуйста, — взмолился халиф, — только не всех женщин!» Хулагу снова проявляет великодушие и щедрость: халиф может выбрать сотню, которых освободят, остальных же распределят среди монгольских командиров.
На следующий день все имущество из прочих помещений дворца — собранные за 500 лет царские произведения искусства — сваливают кучами за воротами. Позже часть этой добычи будет отправлена Мункэ в Монголию. Остальное (согласно Рашид ад-Дину) присоединится к добыче из Аламута и других замков асассинов, из Грузии, Армении и Ирана. Вся эта добыча будет отвезена в крепость на острове в соленом озере Орумне (Урмия) в дальнем северо-западном углу Ирана.
Наконец, когда город источал вонь разлагающихся мертвецов, Хулагу приказал провести еще ряд казней — самого халифа и оставшихся членов его свиты. Аль-Мустасим и пятеро других, включая старшего сына халифа, умерли позорной смертью в близлежащей деревне. Через два дня был казнен и второй сын. Пощадили только самого младшего — его женили на монголке, от которой у него родилось двое сыновей. Это было концом династии Аббасидов, и впервые в истории весь исламский мир остался без религиозного главы.
Наступило затишье. Тела похоронили, рынки восстановили, назначили новых чиновников. Три тысячи монголов приступили к задаче отстраивания Багдада, в то время как другие принялись брать под контроль остальную территорию государства Аббасидов. Большинство городов, вроде Аль-Хиллы, открыли ворота. Некоторые не пожелали — с обычными последствиями: к примеру, в Васите, в 15 км к юго-востоку от Багдада, погибло 40 000 жителей (согласно одному источнику, хотя опять-таки к этим цифрам надо относиться с осторожностью — они всегда неточны и обычно преувеличены — вплоть до десятикратного завышения). Сопротивление ничего не меняло. Весь регион от Афганистана до Персидского залива стал принадлежать Хулагу. Грузия и остаток Сельджукского султаната — современная восточная Турция — подчинились. Дальше лежали Сирия и Египет.
