Борис Акунин - Любовь к истории (сетевая версия) ч.8
Это была Софья Шамардина (1894–1980), еще в самом начале своей длинной многоцветной жизни.
Десятые годы. Она без волка, но, кажется, с чьим-то сердцем в руке.
Дочь мелкого чиновника, она, в числе многих таких же провинциальных девочек, приехала в столицу учиться на Бестужевских курсах, но вместо учебы увлеклась богемной жизнью. В первой своей молодости Софья Шамардина была чем-то вроде переходящего вымпела у декадентов и получила звонкий титул «первой артистки-футуристки».
От небольшого поэта Вадима Баяна (настоящая фамилия у него неромантическая — Сидоров), она перелетела к повсеградно обэкраненному Игорю Северянину, который называл ее Эсклармондой. Потом расцвел новый цветок — Маяковский, и пчелка стала виться вокруг него. Владимир Владимирович, у которого со вкусом было лучше, чем у Северянина, окрестил ее «Сонкой».
Впрочем, может быть, я путаю последовательность увлечений Шамардиной. Баян вот пишет:
Стало очень обидно, стало очень тоскливо
Оттого, что вы — лучшая в цветнике амуресс,
Оттого что безжалостно, оттого что игриво
От меня к Маяковскому увозил Вас экспресс.
Не от Северянина, стало быть — от Баяна? Впрочем, неважно, кто там за кем был. Главное — остались стихи:
Люби меня, как хочется любить,
Не мысля, не страшась, не рассуждая.
Будь мной, и мне позволь тобою быть.
Теперь зима. Но слышишь поступь мая?
Мелодию сирени? Краски птиц?
Люби меня, натуры не ломая!
Бери меня! Клони скорее ниц!
(Это уже Северянин, и почти не ломается)
Жалко только, у Маяковского про «Сонку» ничего нет — ее очень быстро оттерла от большого поэта пчела с более острым жалом и насмерть впилась в «окровавленный сердца лоскут».
Моему хирургу Юдину красавица с волком встретилась, когда у продвинутых барышень вошли в моду война и патриотизм. Шамардина сразу записалась в милосердные сестры — и, разумеется, стала сердечной подругой фронтовика.
Потом грянула революция, и «тренд» переменился. Самыми яркими мужчинами стали «художники истории» — большевики.
В перечне дальнейших увлечений нашей героини никаких поэтов, сплошь одни совпартработники. Муж — предсовнаркома Белоруссии Иосиф Адамович. Ну и кроме мужа было много всяких в высшей степени интересных индивидуумов: начальник управления НКВД по Камчатке (чекист плюс дальневосточник!), герой гражданской войны Гай, комкор Витовт Путна и, кажется, даже сам Карл Радек.
В те времена передовая женщина, хоть бы даже и фам-фаталь, не могла быть просто подругой бойца — она сама должна была стать бойцом. И у товарища Шамардиной впечатляющий послужной список. В Гражданскую она — член коллегии тобольской и томской ЧК, потом прокурор Минского округа и депутат горсовета. Далее — в том же духе.
В двадцатые бывшая Эсклармонда одевалась, как героиня рассказа А.Толстого «Гадюка». Маяковский встретил бывшую пассию — едва узнал. Шамардина в это время уже не помнит, что когда-то была «артисткой-футуристкой», потрясавшей публику экстравагантными нарядами. В мемуарах она пишет: «Я никогда не занималась своими туалетами, и в дни нашей юности вопрос, как я одета, его тоже не занимал. А теперь говорит: “Вот одеть бы тебя!” И рассмеялся, когда я ответила: “Плохи мои дела: раньше ты стремился раздеть меня, а теперь одеть”».
Хотя, судя по фотографии, она и в виде большевички была очень недурна.
Двадцатые. Стриженая, но все равно красивая.
Что было в тридцатые — понятно. Муж в ожидании ареста застрелился. Саму ее в тридцать седьмом тоже забрали, и не могли не забрать, при столь криминальных любовных связях. Получила десять лет, потом еще и «добавку». Освободилась, как тогда шутили остроумцы, в «эпоху позднего Реабилитанса».
Тридцатые. Скоро арестуют.
В.Катанян пишет: «Отсидев 17 лет, осталась несгибаемой коммунисткой и умерла в доме для старых большевиков».
(Господи, как мне это знакомо! Моя бабушка, ничуть не роковая женщина, тоже умерла в больнице для старых большевиков. В соседней палате умирала другая старуха — бывшая лучшая подруга, с которой они в тридцать первом году, будучи курсантками Военно-воздушной академии, навсегда рассорились по какому-то идеологическому вопросу. Расстояние между кроватями, через стенку, было меньше метра. Не помирились. Так обе и умерли).
Вам, может быть, показалось, что я рассказываю о Шамардиной, ерничая? Вовсе нет. Мне ее безумно жалко, она угодила не в ту страну и не в ту эпоху.
Дунул ураган, унес эту красивую пчелку в ледяную пустыню. А всех мужчин, которых она любила (или прикидывалась, что любила) ураган переубивал. Никто из них не дожил до старости.
Муж в предсмертной записке сначала попросил за свой «непартийный выход» прощения у товарищей Сталина и Микояна. А в конце, в неофициальной части, приписал: «Прости, милая и родная Сонюшка. Работай, Сонюшка, на пользу партии за себя и за меня».
Она и поработала. На лесоповале, в лагерном цехе или где там работали зэчки.
Россия. Двадцатый век. Скверные времена для роковых женщин.
Из комментариев к посту:
tanya_kupchino
Ещё одна фам-фаталь, не менее яркая. Мария (Мура) Закревская-Бенкендорф-Будберг (1892–1974). Демоническая женщина. Дама сердца Локкарта, Яна Петерса, Герберта Уэллса, Горького ("Жизнь Клима Самгина" ей посвятил). С Ницше и Фрейдом была на очень короткой ноге. Умудрялась со всеми оставаться в прекрасных отношениях даже после расставания. Если, конечно, объект любви оставался в живых))
oshenfeld
Когда Маяковский решил посвятить "Облако в штанах" Лиле Брик, та сначала отказалась — как можно посвящать одной женщине поэму о любви к другой? Тогда Маяковский пояснил, что Мария — имя собирательное. Сначала героиней поэмы была Сонка, но потом он с Сонкой расстался и писал просто о женщине, любви и страдании.
Так что, не будь Сонки, не было бы "Облака в штанах". А не будь Аполлинарии Сусловой, не было бы Настасьи Филипповны и других роковых женщин Достоевского. Только Соня Мармеладова — Анна Сниткина. Кстати (не мной замечено) письма Достоевского к жене Ане очень напоминают письма отца Федора к жене Кате. Бессовестные Ильф и Петров пародировали всех, не останавливаясь перед авторитетами. "Продай, что можешь, займи у брата своего булочника, срочно вышли двести рублей. Вечно твой муж Федя."
Один вопрос. Свою фам фаталь находит каждый поэт, но где же роковые мужчины? Почему поэтессы должны их придумывать?
Год спустя
9 декабря, 13:27
Сейчас в связи с приятной годовщиной многие из тех, кто так или иначе участвовал в протестном движении, стали меряться своими оппозиционными заслугами: кто боролся с режимом с самого начала, кто присоединился позже, кто «прибежал на готовенькое». Это напоминает иерархию старых большевиков, которые делились на товарищей с «дофевральским», «дооктябрьским» и «послеоктябрьским» стажем.
Что касается меня, то я прибежал на готовенькое. Моя личная годовщина наступает только сегодня. 9 декабря прошлого года я повесил у себя в блоге пост «Не усидел» и сорвался из Франции в Москву — помогать политактивистам.
Меня сильно расстраивает то, что участники этих замечательных событий сегодня ругаются между собой, осыпая друг друга обвинениями и даже оскорблениями. Такое ощущение, что основной запал расходуется не на борьбу с режимом, а на выяснение отношений между союзниками по оппозиции — совершенно по-ленински: кто тут «иудушка», кто «политическая проститутка», кто «изменник делу революции», кто «расчехлился», кто «слился» и так далее.
Думаю, что происходит это в результате недоразумения, которое давно пора устранить.
Нет никаких «изменников» и тайных «агентов Кремля». Просто оппозиция состоит из нескольких групп, у которых разные представления о правильности. И каждая группа действует в соответствии с этими представлениями.
Хочу объяснить, взглядов какой группы придерживаюсь я. Эти люди не могли и не могут предать никакую революцию, потому что никогда и не были ее сторонниками. Они, если угодно, изначальные контрреволюционеры.
Впрочем лучше буду говорить только за себя.
Я — центрист, противник крайностей. Я готов слушать левых, правых, путинистов — и всегда буду надеяться на компромисс и консенсус. (При соблюдении одного принципиального условия, о котором скажу ниже).
И больше всего лично мне сейчас не хватает партии центристов. Как только она сформируется, у страны появится шанс сохранить общественную стабильность при переходе от авторитарной системы к демократической.
