Николай Борисов - Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья
«А се урок (установление, закон. — Н. Б.) мостьников: аще помостивше мост, взяти от дела ногата (денежная единица, равная 1/20 серебряной гривны. — Н. Б.), а от городници (часть деревянной мостовой. — Н. Б.) ногата; аще же будеть ветхаго моста (деревянной мостовой. — Н. Б.) подтвердити неколико досок, или 3, или 4, или 5, то тое же» (161, 49).
«Эта статья отражает бытовые условия новгородской жизни, а не киевской, — замечает современный комментатор. — Речь вдет, очевидно, о мостовых, 28 слоев которых А. В. Арциховский обнаружил при раскопках в Новгороде, а не о постройке мостов: невероятно, чтобы работа по сооружению устоев городского моста стоила столько же, сколько установление трех—пяти досок» (148, 25).
В некоторых списках Русской Правды расценки работы мостника указаны более точно. «Оплата производится сдельно, в зависимости от длины моста, причем эта длина измеряется локтями» (70, 20).
Жалобы на плохие дороги могли бы составить отдельную главу в книге о России. Возмущение по этому поводу давно стало отъявленной банальностью. Но и не возмущаться было невозможно. Часто возгласы пострадавшего как-то сами собою стихали и превращались в признание общеизвестного факта. «Дороги, каковые у римлян бывали, наши не будут никогда», — печально констатировал Радищев (154, 135).
Дорога из Петербурга в Москву
Самой оживленной дорогой империи был путь из Петербурга в Москву. Кто только не высказывал письменно своих впечатлений от этого знаменитого тракта. Вот, например, строки из «Путешествия из Петербурга в Москву» Александра Радищева. «Поехавши из Петербурга, я воображал себе, что дорога была наилучшая. Таковою ее почитали все те, которые ездили по ней вслед государя. Такова она была действительно, но на малое время. Земля, насыпанная на дороге, сделав ее гладкою в сухое время, дождями разжиженная, произвела великою грязь среди лета и сделала ее непроходимою…» (154, 45).
* * *Незадолго до Радищева, в июне 1787 года, из Москвы в Петербург по той же самой дороге проехал необычный путник — 27-летний венесуэльский путешественник Франсиско де Миранда. Любезно принятый при дворе Екатерины II, он путешествовал по России с надлежащими документами и рекомендациями. Кроме собственного слуги, его сопровождал русский слуга по имени Алексей. После теплого приема в хлебосольной Москве Миранда отправился в Петербург. Свои путевые впечатления он прилежно заносил в дорожный журнал.
«Было уже четыре часа, когда я выехал, и тройка лошадей резво помчала меня по прекрасной дороге, по обе стороны которой открывались прекрасные виды…
Следуя довольно приличным трактом, миновали места, заселенные достаточно равномерно, ибо деревни встречаются здесь почти через одинаковые промежутки; оставив позади 16 верст, на четверке лошадей добрались до Городни, а затем, по такой же дороге с похожим пейзажем, уже на шестерке лошадей, приехал в город Тверь…
Шел сильный дождь, и было довольно холодно, когда я вошел на постоялый двор, очень уютный и чистый. Дорожки посыпаны песком, как в Голландии, а в комнатах развешены пучки ароматических трав. Мне тотчас подали чай и хлеб с маслом, всего за 30 копеек…» (116, 69).
Столь же приятные воспоминания оставила у Миранды и дальнейшая дорога до Вышнего Волочка. Но затем картина начала меняться.
«Дорога проходит тут по топким местам и потому везде вымощена бревнами, как водится у русских, и это сущий ад для путешественника, вынужденного трястись в своей карете или кибитке… так что, когда я на четверке лошадей прибыл в Хотилов, преодолев 36 верст, всё тело болело, словно после порки» (116, 74).
За Новгородом «22 версты нам пришлось ехать по проклятой дороге, мощенной жердями, до селения Подберезье, где мой слуга Алексей сообщил, что не может найти подорожную, каковая, без сомнения, осталась в Новгороде, а без нее смотритель не хочет давать лошадей…» (116, 75).
Наконец дело уладилось.
«Тройка резвых коней повезла меня дальше, вдоль строящегося прекрасного тракта, мощенного камнем, который прокладывается по новому проекту императрицы, пожелавшей, чтобы весь путь до Петербурга был таким; здесь возводятся каменные мосты и другие великолепные сооружения, но до сих пор нет ни единой почтовой станции» (116, 75).
Перестройка дороги Москва — Петербург, предпринятая Екатериной II, была связана не только с ее усилиями по благоустройству сухопутных и водных дорог империи, но и с личными впечатлениями от путешествий из Петербурга по Вышневолоцкой системе каналов и далее в Москву (1785) и в Крым и обратно (1787).
* * *Прошло полвека — а Петербургский тракт, над улучшением которого за эти годы немало поработали, всё еще был далек от совершенства. Вот что говорит об этом очевидец, маркиз де Кюстин.
«Путешествовать на почтовых из Петербурга в Москву, это значит испытывать несколько дней сряду ощущения, пережитые при спуске с “русских гор” в Париже. Хорошо, конечно, привезти с собою английскую коляску с единственной целью прокатиться на настоящих рессорах по этой знаменитой дороге — лучшему шоссе в Европе, по словам русских и, кажется, иностранцев. Шоссе, нужно сознаться, содержится в порядке, но оно очень твердо и неровно, так как щебень достаточно измельченный, плотно утрамбован и образует небольшие, но неподвижные возвышенности. Поэтому болты расшатываются, вылетают на каждом перегоне, на каждой станции коляска чинится, и теряешь время, выигранное в пути, где летишь в облаке пыли с головокружительной скоростью урагана. Английская коляска доставляет удовольствие только на первых порах, вскоре же начинаешь чувствовать потребность в русском экипаже, более приспособленном к особенностям дороги и нраву ямщиков. Чугунные перила мостов украшены императорским гербом и прекрасными гранитными столбами, но их едва успевает разглядеть оглушенный путешественник — все окружающее мелькает у него перед глазами, как бред больного» (92, 193).
* * *Барон Модест Корф, сановник времен Николая I, в своем дневнике за 1843 год, описывая различные примечательные события, сообщает и об инспекционной поездке из Петербурга в Москву главноуправляющего путями сообщения П. А. Клейнмихеля.
«Клейнмихель, прибыв в Москву, представил Московское шоссе в распорядительном приказе своем в самом горестном положении, чем, впрочем, подтвердил только общий отзыв. Оно потеряло свой профиль; щебеночная насыпь значительно утопилась, а местами совсем уничтожилась, так что осталось одно земляное полотно и пучины. На уцелевших местах много колей и выбоин, барьерные камни вспучились, при въездах на мосты толчки сильные, канавы не имеют стока для воды, откосы безобразны, много верстовых столбов и надолбов сгнило…» (87, 274).
Губернские дороги
Но положение Московского шоссе, продолжает Корф, «всё еще ничего в сравнении с тем, которое устроено за Москвою до Тулы. От Серпухова до Тулы оно открыто только в прошлом ноябре, а между тем совершенно уже неудобно к проезду. На переезде от Москвы до Подольска всего 32 версты, minimum времени полагается теперь — 10 часов! Большая дорога совсем оставлена, и все ездят в объезд, а, между тем, крестьяне, через дачи которых проложен этот объезд, пользуются обстоятельствами, прорывают овраги и ямы и, кроме остановки, вымогают большие деньги, чтобы потом переволочить через них проезжающих.
Бородинская игуменья Тучкова была тут опрокинута с экипажем и переломила себе руку. Посмотрим, что сделает Клейнмихель против всех этих мерзостей, происходящих большею частою от совершенной деморализации корпуса инженеров путей сообщения» (87, 274).
Пять лет спустя, осенью 1848 года, Иван Аксаков увидел южную дорогу примерно в том же состоянии. «От Орла до Курска всего 155 верст, и на это пространство употреблено столько времени, т. е. полтора суток. Слава Богу, я совершенно здоров; но трудно найти время сквернее для путешествия! За Орлом шоссе уже нет; вся взъерошенная поверхность земли покрылась слегка снегом, но мороз в этих местах не был достаточно силен, чтобы совершенно окаменить эту грязь и тем способствовать “накату”. По пяти и по шести часов делают одну станцию в 18 и 20 верст. Самая лучшая езда не по дороге, а где-нибудь целиком по полю! Самому бывает страшно оглянуться назад; не веришь, чтобы экипаж мог проехать, а лошади провезти по такой изуродованной земле. Если встретишь кого-нибудь на станции, так только и слышишь одни ругательства. Тарантас, взятый мною в Орле, чтобы ехать в нем до Курска, два раза ломался; два раза починка стоила мне несколько часов времени; наконец, видя, что он слишком тяжел по этой дороге, я поехал в простой телеге, приделав к ней кибиточный верх; телеги также раза два ломались, наконец кибиток не хватило на станциях, и я ехал уже просто, без верху: прибавьте к этому сильный ветер с снегом прямо в лицо, мокрое платье, — и Вы поймете всю прелесть дороги» (2, 396).
