Сергей Сартаков - Свинцовый монумент
- Ольга Васильевна! - Голос Андрея дрожал и обрывался. - А Мирон так вас любил, Мирон из-за вас...
Ольга вдруг улыбнулась, глаза засветились обычным веселым, живым огоньком. А на Андрея повеяло запахом очень сладких духов.
- Ну ладно, не будем больше ничего выяснять. Мне это ни к чему. А тебе разбираться в чужих отношениях, таких, как любовь, рано еще. Зелен. И будет лучше, если ты не будешь торчать здесь, в читальном зале, каждый вечер, воображая, что ты Рембрандт и пишешь сотый портрет своей милой Саскии. Не ходи сюда больше, чтобы кто-нибудь не упрекнул потом: "Ольга Васильевна, а он так вас любил!" Я и сама решу, кого и когда мне полюбить...
На улице было темно, только на перекрестках слабо светились фонари. Сыпалась сухая снежная крупа. Начиналась метель. Андрей не запомнил, как он выскочил из библиотеки. Шел, стиснув зубы, ощущая, как у него против воли катятся по щекам холодные слезы, а в ушах медленно и трубно звучат слова Льва Толстого, сказанные мудрейшим писателем о Катюше Масловой: "...она вернулась домой, и с этого дня в ней начался тот душевный переворот, вследствие которого она сделалась тем, чем была теперь. С этой страшной ночи она перестала верить в добро..."
С этой метельной ночи Андрей перестал верить в любовь...
...Да, опустились они сюда на вертолете. Предприимчивый
Широколап неизвестно каким образом раздобыл его. Кажется, сочинил
убедительную легенду об имеющемся у него от кого-то "сверху"
распоряжении. Но так или иначе, а этот вертолет больше сюда не
прилетит. Они должны будут своим ходом перевалить через хребет, а
там спуститься на плоту до Ерманчета по речке, носящей это же имя.
Герман Петрович, может быть, прав и в том, что ему, Андрею
Путинцеву, медведи повсюду мерещатся. Конечно, зверь может
оказаться и за любым кустом, тайга здесь очень глухая. Но разве
страшны только медведи? Особенно впервые оказавшейся в тайге
городской женщине.
Когда спохватились, что Даша исчезла, уже наступили сумерки.
Постреляли, постучали обухами по звонким сухостоинам, а в глубь
тайги не пошли. И опять-таки Герман Петрович был прав: если
разбрестись в разные стороны, в темноте еще кто-нибудь может
потеряться, а идти всем скопом в одном направлении смысла нет. Хотя
наиболее вероятное направление как раз, видимо, только одно: вниз
по довольно крутому склону горы. Почему он, Андрей Путищев,
наперекор единодушному вскрику остальных: "Не смейте этого
делать!" - не пошел, отделившись от всех? Есть неписаный закон для
трудных случаев: подчиняться решению старшего в группе. А
"старший", глава их группы, теперь Широколап Герман Петрович. И
пришлось подчиниться его требованию - дождаться утра.
Зенцовы гордятся тем, что обозрели чуть ли не весь шар земной.
Именно обозрели. Передвигаясь на всех видах транспорта, кроме
собственных ног. Это первый случай, когда им приходится идти
пешком, да еще с тяжелой поклажей за плечами. Нет, они не хлюпики,
они выносливы, жизнерадостны. И еще просто спокойны, каменно
спокойны. Если бы они не помогли Широколапу уговорить Дашу
включиться в их группу, не было бы и этой тоскливой ночи. Для него,
Андрея Путинцева. И для самой Даши. Для нее эта ночь еще
бесконечнее. Льет и льет дождь, он вовсе не теплый, когда от него
негде укрыться. Голодно. Вокруг повисла тревожная тишина. И
совершенно непрогляден мрак. А Даша так боится темноты...
9
О том, что инспектировать уровень боевой подготовки полка будет сам командир дивизии Зыбин, знали все до единого рядовые бойцы. И знали, что Зыбин - человек очень жесткий, если же в чем и щедр, так только в наказании провинившихся. А в понятие вины у него входили не только явные проступки и нарушения уставов боевого и внутренней службы, но также и плохо подпоясанная гимнастерка, не снежной белизны подворотничок, затянутый шаг в строю, сбивчивый ответ на точно заданный вопрос. Невозможно было заранее предвидеть, к чему может придраться "каменный" комдив. Красноармейцы между собою шутили, что, если Зыбин не найдет в личном составе полка хотя бы каждого десятого, которому следует влепить дисциплинарное взыскание, он самого себя на двадцать суток посадит на гауптвахту.
И потому добрых три-четыре недели во всех подразделениях полка царила нервная, напряженная обстановка. Строевые командиры стремились добиться от бойцов отличного ухода за личным оружием, меткости стрельбы - а число патронов было строго ограничено - и красивой, парадной маршировки на учебном плацу. Политруки вне обычного расписания, в свободные от занятий часы проводили дополнительные беседы, организовывали разного рода культмероприятия, выставки-экспозиции памятников боевой славы полка, следили за тем, чтобы регулярно выпускались стенные газеты. Старшинский состав и вообще хозяйственная часть с ног сбивались, чтобы раздобыть побольше вечно недостающего "материального обеспечения", высветлить казарменные помещения и особенно проследить за безупречностью санитарного состояния столовой и кухни. К этому Зыбин относился с повышенной требовательностью. Повара уныло гадали, кому из них выпадет трудная доля дежурить в день инспекторского обхода комдива.
Зыбин начал свою проверку с объявления боевой тревоги за два часа до обычного подъема и на три дня раньше, чем предполагали в полку.
Он стоял посреди учебного плаца в окружении сопровождающих его дивизионных штабных работников и подбежавших по сигналу тревоги старших командиров инспектируемого полка. Поглядывал на часы и принимал рапорты о полной готовности подразделений к выполнению боевой задачи. Штабные под диктовку Зыбина записывали очередность, в какой отдавались ему рапорта. В целом результатами начальной формы смотра комдив остался доволен. Контрольные сроки были выдержаны. Он прошелся по фронту выстроенных в шеренги рот и лично с подсветкой карманным фонариком проверил по нескольку винтовок в каждом взводе. Заставил пять-шесть бойцов сесть прямо в снег и показать, по всем ли правилам у них подмотаны портянки. Шел и бубнил себе под нос что-то вроде: "Ничего, хм, ничего..."
Остановился, спросил шагающего рядом с ним начальника штаба:
- Да, чья рота оказалась по готовности последней?
Командир полка Чулков поспешил вмешаться:
- Разрешите напомнить, товарищ комдив, что все роты выведены на плац и построены в пределах положенного для этого времени:
- А я спрашиваю: кто последний? - сухо чеканя слова, сказал Зыбин. Или в вашем полку вообще не бывает последних? Все только первые! Ваша преждевременная защита не напоминает ли вам, полковник, известную народную поговорку: "На воре шапка горит"?
И Чулков пожалел о своей реплике. Так, быть может, все и прошло бы бесследно, кто его знает, в какой связи задал свой вопрос комдив, а теперь командиру роты Кобцеву не миновать строгого замечания при разборе итогов объявленной боевой тревоги.
Неведомо, как первоначально была задумана программа инспекционной проверки Зыбиным, но тут он приказал всему полку немедленно в походном строю направиться на полигон и провести учебные стрельбы. Чулков почувствовал, как, несмотря на легкий утренний морозец, его так и обдало горячей волной. Бойцы недоспали, не умылись, не позавтракают на месте, кто-то из них забудет схватить шанцевый инструмент или пристегнуть подсумок с боевыми патронами, походные кухни вряд ли готовы к быстрому маршу, а если даже они и успеют сварить что-то, Зыбин может распорядиться накормить полк лишь по окончании стрельб. Боевая тревога есть боевая тревога, ее условия могут быть самыми неожиданными, имитирующими возможную ситуацию в действительной фронтовой обстановке. Тем более учитывая недоброе сообщение Зыбина, сделанное им по секрету лишь для комсостава перед самым выходом полка на полигон. А отстреляются-то ничего не ведающие ребята по-учебному. Вряд ли они вытянут на высокую оценку.
Опасения Чулкова подтвердились. Зыбин с ходу бросил полк на огневые рубежи. Мишеней оказалось мало, стрелки подолгу томились в очереди, поглядывая на дымящиеся в отдалении кухни и подтягивая ремешки. Стреляли не совсем плохо, но хуже, чем на обычных полковых стрельбищах. И вид у бойцов, прозябших и изголодавшихся, был далеко не бравый. Зыбин хмурился. Постоял возле одного полупрофильного окопа, в сильный полевой бинокль разглядывая мишень, по которой велась стрельба.
- Так, одна за молоком, две в семерку, - проговорил он, обращаясь к Чулкову. - Неважно. Чья рота?
- Старшего лейтенанта Кобцева, товарищ комдив, - ответил Чулков, думая между тем, что когда уж человеку не повезет, так не повезет. И все же счел необходимым добавить: - Лучшая в полку по стрельбам рота.
- Тем хуже. И стреляет не безликая рота, стреляет конкретный боец, назидательно проговорил Зыбин, - а командует этой ротой старший лейтенант Кобцев, фамилия которого у меня уже отмечена. - Приказал: - Встать, боец! Доложите.
