Александр Шубин - Мир на краю бездны
В условиях противостояния губернатора Нью-Йорка и президента США «лишь ТЕРА на фоне полицейских жестокостей, чинимых правительством над безработными, давала Рузвельту то психологическое превосходство над Гувером, в котором он так нуждался, начиная дуэль за президентское кресло»[63]. Помощь ТЕРА получили 5 млн. человек за шесть лет.
Но кроме достижений у Рузвельта были и проблемы. Его обвиняли в связях с мафией. Что делать — Рузвельт оставался частью системы, которая была пронизана мафиозными связями. Это — и гарантия для социальной системы на всякий случай — если бы он перешел дозволенную грань, то, по крайней мере поначалу, можно было бы вскрыть его криминальные контакты. Этот способ контроля олигархической системы за президентами и по сию пору используется во многих странах. Рузвельт не спешил разворачивать наступление на хозяев теневого бизнеса в Нью-Йорке, ведь это могло помешать финансированию избирательной кампании. Наступление на мафию Рузвельт начал лишь тогда, когда стал кандидатом демократов в масштабах всей страны. Тогда у него уже появились другие источники финансирования.
Демократы склонялись к тому, что кризис слишком серьезен, чтобы сохранять фактическую безальтернативность выборов, когда оба кандидата являются апологетами либеральной доктрины. Выиграет тот, кто сумеет предложить что-то новое. Если никто не предложит, выборы состоятся, но они станут лишь еще одним шагом к социальному взрыву. Но новая программа не должна была напоминать коммунистическую доктрину. Представителю имущественной элиты в это время было рискованно прослыть даже социал-демократом — можно было немедленно лишиться финансирования. Все-таки тогда социал-демократы выступали за демократический социализм, то есть нечто отличное от капитализма.
Чтобы найти эту дорогу, где шаг вправо или влево означал провал, Рузвельт создал «мозговой трест» из социологов и экономистов, которым «предстояло работать безвозмездно, единственный побудительный мотив — быть свидетелем того, как любимые воздушные замки оденутся в гранит, если ФДР будет избран»[64]. Советников Ф. Рузвельта вдохновляли идеи «прогрессистов» времен Теодора Рузвельта, а также опыт государственного регулирования экономики во время Первой мировой войны. «Высоколобые» интеллектуалы в своей работе учитывали и опыт «идеологического противника». Ведь впервые систему государственного регулирования экономики мирного времени удалось создать советским коммунистам. Член «мозгового треста» В. Тагвелл изучал опыт НЭПа в СССР и пришел к выводу: «Россия скорее осуществит цель — необходимое для всех, а не роскошь для немногих, чем наша собственная конкурентная система». Поклонник планового хозяйства, он видел в советской пятилетке осуществление «будущего», но в США предпочитал обойтись эволюционными мерами, без скачков с учетом как позитивного, так и негативного советского опыта[65]. Тем более, что НЭП к этому времени уже рухнул.
Участники «треста» враждебно относились к капиталистической олигархии, которая уже больше походила на надменных феодалов, чем на динамичных предпринимателей. Если не олигархи, то кто будет руководить экономикой? Самих работников (даже в лице профсоюзных лидеров) к участию в управлении допускать никто не собирался. Значит, альтернативой олигархам-собственникам будет бюрократическая олигархия? Ну, зачем же так грубо. «Трест» предпочитал говорить о технократии, власти компетентных управленцев. Но механизма отбора именно компетентных так и не предложил. Здесь все зависело от интуиции президента. Пока им будет Рузвельт — человек неординарный и творческий, с кадрами дело будет обстоять неплохо.
Генерируя идеи по самым разнообразным вопросам, члены «треста» предлагали их Рузвельту, который подвергал специалистов придирчивому допросу, проводил «мозговые штурмы» и принимал окончательные решения. Так постепенно уточнялись идеи «нового курса»: необходимо создать несколько администраций, которые станут решать новые для американского государства проблемы, такие как социальное страхование, общественные работы и поддержка фермеров. Впрочем, обсуждались и более революционные идеи, прямо покушавшиеся на священные права частных собственников. Публично Рузвельт призывал к радикальному реформированию общества как противоядию от революции: «Для меня не подлежит сомнению то, что страна должна быть довольно радикальной, по крайней мере для одного поколения. История учит, что нации, у которых это время от времени происходит, избавлены от революций»[66].
Подход Рузвельта капитально отличался от гуверовского уже тем, что Гувер предлагал лечить болезнь вне страны, а Рузвельт — внутри. Противники Рузвельта указывали, что для президента он очень слабо разбирается в международных делах. Сторонники убеждали — сейчас это не так важно. Убеждение в маловажности мировых процессов сохранится на весь первый срок президентства Рузвельта, что будет иметь далеко идущие последствия.
Поскольку Рузвельт стал говорить об изменениях в социальной системе США, вокруг него началась перегруппировка социальных сил, чреватая изменением самой двухпартийной системы. Кандидатура Рузвельта все еще была под вопросом в Демократической партии, а на его сторону уже перешла часть согласных с ним сенаторов-республиканцев, которые считали, что Гувер «позорно пренебрег своими обязанностями в разгар экономического кризиса»[67]. 27 июня 1932 г. Рузвельт получил относительное большинство на конвенте демократов (666 голосов). Получит ли он абсолютное большинство? Сторонники сохранения либерального курса партии искали компромиссную фигуру. Судьба США висела на волоске. Появится ли кандидат, который сможет направить в законное избирательное русло стремление американцев к социальным переменам, или недовольные граждане будут окончательно разочарованы в конституционных средствах борьбы за свои права? Рузвельт подготовил новую речь, которая, наряду с закулисными интригами, должна была обеспечить его избрание. В ней вскользь был упомянут «новый курс», «Я ручаюсь Вам, я ручаюсь себе в проведении нового курса для американского народа»[68], который затем стал лейблом программы и первых мероприятий ФДР. 1 июля Рузвельта выдвинули кандидатом. Благодаря за это, он призывал к «крестовому походу за восстановление Америки для ее собственных людей»[69]. В своих предвыборных речах Рузвельт пытался быть одновременно идеологом и прагматиком, сторонником свободного рынка и государственного регулирования: «Государство должно принимать на себя функции экономического регулирования только в качестве последнего прибежища, когда уже частная инициатива, вдохновленная высокой ответственностью, со всей помощью и равновесием, которое может дать правительство, все таки терпит неудачу»[70]. Его избрали президентом 8 ноября 1932 г. со счетом 22,8 миллионов против 15,7 миллионов.
В последние месяцы правления Гувера, оставшиеся до 4 марта 1933 г., котел продолжал кипеть. 5 декабря 1932 г. манифестация с криками «Налог на богатых!» собрались у Капитолия. Полиция вытеснила толпу в поле и держала сутки на холоде. Фермеры Айовы готовили всеобщую стачку с перекрытием дорог. Тысячи голодных по всей стране собирались в толпы, которые атаковали государственные учреждения, банки, склады, магазины. Пока бедняки не пускали в дело оружие, поскольку полиция показала, что готова к бойне. Но отчаяние нарастало, и очередная толпа могла захватить оружейный магазин. Рузвельт был прав, когда говорил: «Если я буду плохим президентом США, то, видимо, я буду последним их президентом…»[71]. 16 февраля 1933 г., за несколько дней до инаугурации, в Рузвельта стрелял безработный Д. Зангара. Промахнулся. Он ненавидел всех власть имущих, и сначала хотел стрелять в Гувера, но того было труднее достать — все-таки действующий президент. Маленький человек ценой своей жизни напомнил Рузвельту — действовать нужно быстро и решительно.
«Плохой президент» Гувер подвел страну вплотную к революции, но «революционная ситуация» не переросла в революцию. Применяя известную формулу знатока революционного дела В. И. Ленина, «низы» не хотели жить по старому, «верхи» не могли управлять по старому (хотя только это и пытались делать), но не хватило «субъективного фактора», личностной силы, которая направила бы протест в едином направлении. Выражаясь словами В. Высоцкого, «мы не сделали скандала, нам вождя не доставало». В стране не было общенациональной организации или общеизвестного лидера, которые были бы готовы бросить вызов системе. Компартия не вызывала доверия, так как руководилась из-за рубежа и выступала за диктатуру, передававшую государству не только собственность олигархов, но и небольшие наделы фермеров. Американцы ценили свою мелкую собственность (или возможность обзавестись ею в будущем) и пусть призрачную, но демократию. Революция не произошла потому, что не получила распространение такая идея преобразования общества, которая могла бы предложить обездоленным американцам лучший выход, чем тоталитаризм или реформы, усиливавшие социально-экономическую власть существующей государственной бюрократии.
