Георгий Шахназаров - С вождями и без них
С Микешиным нас связывали приятельские отношения долгие годы. Вместе трудились в Политиздате и жили год в одном дачном домике в Кратово, позднее вновь "сошлись" в редакции международного журнала в Праге. Признаться, я был шокирован, когда уже после смерти Николая прочитал в журнале "Наш современник" статью его дочери с самыми злобными на себя нападками, какие пришлось когда-либо слышать. Через некоторое время еще одна статья с тем же градусом ненависти, если не больше. Чем это я так досадил милой Танечке, которую знал с четырехлетнего возраста? Сознаю, это не довод в политической полемике. И все-таки...
Состоялся ли наш "аспирантский набор"? В общем, да. На глазок, две трети "остепенились", треть вышла в доктора наук. Борис Назаров возглавлял Комитет по защите прав человека. Исмаил Алхазов был членом Верховного Суда СССР. Леван Алексидзе стал помощником по международным вопросам у двух президентов Грузии. Ираклий Сакварелидзе занимал высокий пост в Совмине республики. Гиви Инцкирвели был ректором Тбилисского университета. Несколько наших аспирантов из среднеазиат-ских республик работали министрами юстиции, председателями Верховных судов, республиканскими прокурорами. А те, кто избрал научное поприще, оставили заметный след в юридической литературе и законодательной практике.
Но, за редкими исключениями, это поколение не дотянуло до перестройки или, встретив ее на пенсии, осталось в стороне от накатившейся на страну бури. Валерий Савицкий, Александр Николаевич Яковлев, Анатолий Собчак, Сергей Шахрай, Сергей Станкевич и другие юристы, "сходившие" с ее помощью во власть, были уже из другого поколения, по большей части не из того гнезда.
Сказал и задумался: а Федор Михайлович Бурлацкий не "сходил" во власть? Формально да: заведовал консультантской группой в Отделе ЦК КПСС. По существу, нет. Посидеть в кабинете и походить по коридорам здания на Старой площади ему довелось недолго. А ведь мог, будь похитрей. Ему благоволили поначалу многие "наверху", надо было только не слишком "светиться" в критицизме либо, напротив, идти уж в открытую, как диссиденты. Бальзак сказал, что во французское высшее общество можно было проникнуть двумя способами: вползти змеей или ворваться пушечным ядром. У нас до перестройки можно было только змеей, а после - ядром. Федор Михайлович, вероятно, как и ваш покорный слуга, завис между этими двумя крайностями. Ну и что? Написал несколько отличных книг, поучаствовал в политических схватках, позанимался вволю спортом. Мы с ним с аспирантских времен соперничали. По-моему, я его перебивал в шахматы и настольный теннис, он меня - во всех остальных видах.
В последние годы мне крайне редко, но все же приходилось бывать в особняке на Знаменке, и всякий раз открытая Марселем Прустом "память чувств" рисует картину читального зала с согнутыми над книгами аспирантскими спинами. Верхний свет погашен, маленькие лампы на столах вырывают из темноты сморщенные в творческом усилии лбы. Скрипят перья, мудрые мысли из старинных фолиантов перекочевывают в линованные школьные тетрадки. Они найдут место в диссертациях, в редких случаях - послужат удобрением для вызревания какой-то новой идеи. Можно подойти к библиотекарше, спросить, что нужно, но шепотом. Как в храме. Нельзя отвлекать верующих от молитвы, аспирантов от учения. Они сами отвлекаются, да еще как!
Нужно добывать хлеб насущный. 780 рублей стипендии - приличные деньги, при том что в институтском буфете можно перекусить за трешку, пачка пельменей стоит пятерку, столько же сто граммов деликатесов - буженины, черной игры, севрюги горячего копчения; бутылка водки - 6 рублей, автомобиль "Волга" - 16 тысяч. Но из стипендии вычитается подписка на очередной заем, раз в неделю надо сходить в баню и заплатить четвертак уборщице тете Маше, подрабатывающей стиркой белья. Что-то регулярно случается с туфлями и единственным комплектом верхней одежды, сам не можешь поправить - иди в мастерскую. Проезд на городском транспорте и электричке тоже не бесплатный. Есть потребность сходить в кино и сводить в театр знакомую девушку. Глядишь, уже к середине месяца в карманах пусто, бери, где сумеешь, в долг, иначе зубы на полку. Можно, конечно, напроситься в гости к родственникам, но частить неприлично. Мы бедные, но гордые.
До сих пор кажется фантастикой, как мы ухитрялись прожить вторую половину месяца. Во многом выручала развитая кредитная система. "Стреляли" друг у друга, у соседей-философов, у той же тети Маши и сторожа дяди Коли. А самые нахальные брали в долг у научных сотрудников, в том числе - своих научных руководителей. Эту жилу открыл Ефимов. Длинный, худой, с волосами цвета соломы и озорными глазами, неизменно в кирзовых сапогах и гимнастерке, туго затянутой армейским поясом с бляхой, жизнерадостный, умный, может быть, самый талантливый из всего набора 1949 года и, к несчастью, запойный пьяница. Как только мы не старались его излечить - все впустую. Увещевания воспринимал благосклонно, каялся, клятвенно обещал завязать, а назавтра за свое. Пытались даже на пересменку держать его под надзором. Куда там! Отвернешься, он уже мчится в ближайший ларек хватить 200 граммов с прицепом - то есть кружкой пива или томатного сока.
Кончил плохо: оставшись один в общежитии, собрал одеяла, белье, какую-то утварь, продал на рынке, напился до бесчувствия и завалился спать. Два дня не мог очухаться. Его судили, срока за хищение не дали, пожалели фронтовика, отослали на принудительное поселение, кажется, в Салехард. Через несколько дней после отъезда я получил письмо, в котором он просил у коллектива прощения, а полагавшуюся за месяц последнюю стипендию "завещал" раздать заимодавцам. Обойдя Институт, я установил, что к ним относятся директор, заведующие секторами и добрая половина научных сотрудников. Общая сумма долга перевалила за 3 тысячи рублей, а остатки от стипендии после вычета стоимости одеял - 150 рублей. Примерно столько же Ефимов позаимствовал у меня и других аспирантов. Посовещавшись, мы рассудили, что преимущественное право на возмещение убытков имеют самые бедные. С этим согласились и крупные кредиторы: давая Ефимову взаймы, они и так не рассчитывали получить что-либо обратно. Мы отправились в Домжур и посидели за рюмкой водки, вспоминая эту бедовую голову.
Спустя три года Ефимов внезапно заявился в Кратово, где мы с женой снимали комнатушку. Так я и не понял - не то отпустили, не то сбежал. Побыл с нами день, переночевал и исчез - на сей раз бесследно.
Признаюсь, поначалу мне было очень туго. "Первогодкам" не полагалось общежития - Академия не хотела выбрасывать деньги на ветер, как правило, отсеивались случайные "ходоки" в аспирантуру. Сдавших кандидатский минимум уже можно было дотянуть до диссертации, выполнить тем самым государственный план по подготовке квалифицированных специалистов. Вот о них стоило позаботиться. Пришлось мне принять предложение В. Буздакова, с кем мы вместе приехали из Баку, и снять на двоих комнату в доме на улице Горького, выходившем одной стороной на Пушкинский бульвар. Что и говорить, место - лучше не придумаешь, комната уютная, хозяйка доброжелательная старушка. Одна беда - платить приходилось по 250 рублей каждому. Для Буздакова, отец которого был председателем Бакинского горисполкома и ежемесячно высылал сыну тысячу рублей, это ничего не значило. Для меня, чьи родители сами нуждались в помощи, такой расход был куда как ощутимым. Вдобавок он любил поговорить и, вернувшись поздно вечером домой после сытного ужина в "Арагви" или другом близлежащем ресторане, начинал делиться своими мыслями о странах народной демократии со мной, полуголодным, смертельно хотевшим спать. Однажды, вернувшись домой, я обнаружил под подушкой пустую винную бутылку. Попировав с девицей, сын бакинского мэра так подшутил над товарищем. Тут уж я не выдержал, придушил свою гордость и пошел просить партбюро о помощи.
Мне в виде исключения выделили койку в общежитии в Удельном, где Академия снимала дачные домики у частных хозяев. Удобств, понятно, никаких, кроме колодца во дворе и чуть подальше - выгребной ямы с водруженной над ней дырявой будкой. Дорога до Института отнимала полтора-два часа. Зато можно почитать в электричке, по выходным дышать свежим воздухом. И платишь за это удовольствие всего ничего.
Какая счастливая карта мне выпала - обнаружилось в первый же день моего пребывания в Удельном. Я приобрел там друзей на всю жизнь. Помню, приехал рано утром в будний день, комендант повел меня в один из домиков. В комнатушке стояло четыре кровати, в трех - мирно спали черноволосые молодцы.
- Дрыхнут круглые сутки, - раздраженно сказал комендант, - неизвестно, когда учатся. - Разозлился и выкрикнул: "Подъем!" Поскольку никто не пошевелился, махнул рукой. - Устраивайся, может, ты на этих лодырей повлияешь.
Стоило ему выйти, как все трое поднялись, высказались об "этом болване" и стали знакомиться. Итак, Ким Георгий Федорович, в последующем заместитель директора Института востоковедения, доктор исторических наук, член-корреспондент Академии наук СССР. Сафарян Степан Рубенович, министр финансов и торговли Армянской ССР. Мунчаев Рауф Магометович, директор Института археологии Академии наук СССР, тоже членкор.
