Андрей Андреев - Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века
О ходе работы М. Н. Муравьева над текстом устава Московского университета мы можем судить по трем его проектам, которые были уложены попечителем в особую папку с надписью «Бумаги, оставленные для Никитеньки» (т. е. Н. М. Муравьева, сына попечителя) и, видимо, по мнению отца, представляли главные итоги его трудов в сфере народного просвещения[30]. Подробный анализ этих трех проектов и их сравнение с окончательным текстом устава чрезвычайно интересны и раскрывают многие характерные черты представлений того времени об идеальной системе высшего образования и организации научной деятельности; мы приведем здесь их основные результаты.
Прежде всего остановимся на взаимосвязи этих проектов между собой. Первый из них, самый ранний, черновики которого мы находим в записной книге Муравьева за 1803 г.[31], представлен здесь беловым писцовым экземпляром с многочисленными собственноручными поправками, включающими изменения и добавления отдельных статей[32]. Все эти исправления учтены в другой беловой рукописи без правок (проект № 2), которая, таким образом, является окончательной авторской редакцией университетского устава, принадлежащей Муравьеву, и датируется первой половиной 1804 г. (судя по упоминаемым в ней пожертвованиям П. Г. Демидова). Все общие контуры здания «ученой республики» уже содержатся в этом проекте Муравьева, но стиль его и многие конкретные статьи сильно отличаются от окончательного текста устава. Напротив, третий проект, хотя и не представляет собой законченного текста, по структуре глав и общему стилю изложения близок к завершающей редакции устава. Этот документ в большей своей части дает сводку статей уже утвержденных уставов Виленского и Дерптского университетов, в их общей части примененимых к Московскому (скорее всего, его автором был не М. Н. Муравьев, а другой член Правления училищ, возможно, участвовавший в обсуждении проектов устава В. Н. Каразин[33]).
При сравнении первых двух проектов, принадлежавших самому Муравьеву, обращает на себя внимание то разнообразие в построении факультетов, которое они предлагали. Перед глазами Муравьева было несколько европейских моделей преподавания. Сначала он копирует геттингенскую модель, устанавливая в университете пять факультетов: богословский, медицинский, философский (нравственных и градоправительных наук), который бы включал в себя юридические предметы, философию, политическую экономию, технологию и статистику (вспомним доклад комитета 1802 г.!), физико-математический факультет и факультет словесных наук. Но во второй редакции он возвращается к более привычной для Московского университета (и восходящей еще к средневековой традиции) схеме, где юридические и философские предметы существуют отдельно, при этом к последним присоединяются и естественные науки, а физико-математический факультет исчезает. Таким образом, в авторском тексте его устава 5 факультетов идут в таком порядке: богословский, гражданских наук (юридическо-политический), медицинский, умственных и естественных наук (философский), словесных наук (факультет свободных искусств). Характерно присутствие в обоих проектах богословского факультета из трех кафедр: «1) догматического богословия, гомилетики и катехитики; 2) ерменевтики и эксигетики; 3) церковной истории и чтения святых отец»[34]. Профессора этого факультета должны были назначаться Святейшим синодом из лиц духовного звания и не могли занимать должность ректора, а его выпускники получали свидетельство, открывавшее им дорогу к получению прихода. Видимо, лишь на последней стадии обсуждения устава из него был исключен богословский факультет (его введение вряд ли было бы одобрено Синодом, поскольку нарушало сложившуюся структуру духовного образования) и восстановлены по немецкому образцу предметы четырех других факультетов.
Расположение факультетов Муравьев увязывал с общим ходом обучения студентов в университете. Так, в первом проекте он писал, что студенты, сначала поступая на словесное или физико-математическое отделение, приготовляются к слушанию градоправительных или врачебных наук, а для студентов, переведенных из семинарии, словесный факультет послужит подготовительным к богословскому. Таким образом, Муравьев стремился выровнять уровень подготовленности студентов и способствовать их энциклопедическому образованию. Хотя эти положения не были закреплены в университетском уставе, на практике именно ими руководствовалось начальство университета, назначая студентам на первом году обучения общеобразовательные лекции сразу нескольких отделений. Срок обучения в проектах Муравьева был установлен в три года для всех факультетов, причем студенты, с успехом учившиеся в течение двух лет, могли требовать у ректора (после небольшого испытания в присутствии профессоров) выдачи им свидетельства об учебе для поступления на гражданскую службу в соответствующем студенческому званию 14 классе. Остальные же студенты, полностью окончившие курс обучения, производились в ученые степени, причем звание кандидата Муравьев первоначально закреплял лишь за казеннокоштными воспитанниками педагогического института, а своекоштные студенты могли требовать экзамен на степень магистра или доктора.
Много места во второй редакции своего устава Муравьев уделяет формулировке общих принципов, на которых должна строиться жизнь университетской корпорации. Эти принципы, давно признанные в Европе, теперь только утверждались в России и были призваны закрепить здесь дух высокой научной этики, стремления к глубоким, целенаправленным ученым поискам в атмосфере равноправия, взаимоуважения и терпимости. Цель обучения в университете — «распространение знаний, возвышающих общее благоденствие и составляющих истинного гражданина, и неразлучное с оным распространением исправление нравов. Университету принадлежит согласовать беспрестанно нравственную пользу слушателей своих с просвещением разума и соединить благоразумную свободу размышления с почтением к законам и положением общества. Нетерпение мнения, порицание варварских времен столько же мало прилично сему знаменитому сословию, сколько дух своеволия, неверноподобных утверждений и бесполезного прения… Университету должно прилагать к тому все старания, чтоб быть всегда наравне с состоянием наук в других странах Европы и приобщать к курсу учения все новые откровения, получившие одобрение ученых. С другой стороны, должен он блюсти внимательно, чтобы не вкрались в него ложные умствования, которые вместо просвещения омрачают разум и развращают сердце». Но, как бы то ни было, мнения о науках никогда не должны служить поводом к гонениям. К сожалению, именно этим положением проекта Муравьева, не включенным в окончательный текст устава, в университетской истории очень часто пренебрегали.
Из вышесказанного ясно, что во многих местах второго проекта ярко проявился идеализм Муравьева, столь свойственный его творчеству и мировоззрению. Попечитель мечтал, что благородные принципы эпохи Просвещения будут пронизывать всю деятельность университета. Так, например, взаимоотношения ректора и студентов представлялись ему в том духе, что «ректор облечен отеческой властью в рассуждении учащихся и должен растворять строгость снисхождением, рассуждая, что суду его подвержены будущие члены гражданского общества, над коими увещания более наказания действуют. Во всякое время должен он склонять сердца их к добру, воспрещая развратникам обольщать их неопытность, удерживая их от расточения и имея неусыпное наблюдение над всеми поступками их, когда они наименее того опасаются». Соответственно и наибольшим наказанием для студента может быть «внушение ему от ректора оставить университет или отсылка от оного, из коих последнее подтверждается общим собранием, по Предложению ректора». За меньшие проступки, которые давали надежду к исправлению виновника, предполагалось его заключение в университетскую темницу, которое «не должно содержать в себе ничего вредного здравию учащегося, но оно предполагает совершенное уединение и более одного виновного не может быть в одном месте».
В этом аспекте третий проект, который рассматривал Муравьев, был гораздо более практическим и конкретным по духу, и окончательный устав возник в результате их синтеза, при котором сохранились отчасти и благородный, идеалистический дух первых проектов, и деловая направленность третьего варианта. Из положений последнего, не вошедших в завершающую редакцию, отметим, что, с одной стороны, его авторы заботились о расширении связей университета с Европой, предлагая беспошлинный ввоз всех учебных пособий из-за границы, облегченный въезд и выезд из России иностранных профессоров; с другой стороны, выдвинули несколько жестких статей: об университетской полиции, об обязательной цензуре, которую должны проходить все книги, выписываемые для университетской библиотеки и частных собраний профессоров и адъюнктов. Особая статья посвящалась порядку «состязания», которое должен выдержать желающий получить ученую степень, и мерах, позволивших бы избежать пристрастие к нему со стороны профессоров отделения, на котором он учился. Впрочем, третий проект не закончен, поэтому судить о полной программе его составителей довольно трудно.
