Жорж Ленотр - Повседневная жизнь Версаля при королях
Помогал ли ему хоть кто-нибудь в решении устрашающих в своей грандиозности задач? По обеим сторонам версальского дворца стоят два довольно скромных одноэтажных здания, еще и сейчас называемые Министерскими крыльями. Здесь во времена Кольбера помещалась вся государственная администрация: он хотел, чтобы «величие результатов контрастировало с малостью средств». В морском ведомстве, например, весь штат составляли главный секретарь и семь или восемь канцелярских служащих.
И этот персонал совершал чудеса. Ведь во Франции не существовало ни единого корабля, ни единого матроса, ни одного морского порта. Кольбер напряг силы, и через десять лет Франция уже обладает сотней судов, шестьюдесятью сотнями моряков, Брестом, Тулоном, Рошфором, Дюнкерком; Шербур находится в процессе строительства. Вскоре на свет появится плеяда таких искусных французских инженеров, которым окажется под силу превзойти даже саардамских кораблестроителей, гордившихся, что им тогда удавалось ежедневно спускать на воду по кораблю.
В 1679 году маркиз де Сеньеле[63] отплыл из Марселя в замок Иф в пять часов пополудни на галере, постройку которой начали на местной верфи Каннебьер только в половине седьмого утра. И это еще не все: как утверждает де ла Ронсьер, во время одного из соревнований меж нашими портами в Рошфоре фрегат построили за тридцать часов, в Бресте — за сутки, а в Марселе — всего за семь часов!
Когда кому-то одному удается держать в таком напряжении целую страну и добиваться невероятных успехов лишь силой своего труда и воли, начинаешь смущенным умом понимать, на что способна человеческая энергия.
Но еще более обескураживает то обстоятельство, что эта несгибаемая твердость оказалась сокрушена внезапно, в одно мгновение, одним лишь словом. Однажды Людовик XIV, которому надоело вечное противодействие министра его разорительным фантазиям, раздраженно отчитал его в минуту дурного настроения. Потрясенный Кольбер был повержен в прах; он слег в постель и более не встал.
Он умер шестидесяти четырех лет под ношею труда, тяжести которого никогда не сознавал; он был убит неблагодарным Королем-Солнцем, обязанным своей самой доброй славой именно ему, Кольберу.
Король-должник
Если бы вам или мне предстояло внезапно уплатить миллион, мы, естественно, испытали бы трудности в попытках его немедленно раздобыть. Но можно ли вообразить, что столь мизерной суммы однажды не нашлось во французской казне, так же как не нашлось человека, достаточно верящего в надежность государственного казначейства, чтобы одолжить такую сумму? Всего-навсего один миллион!
Однако именно такой случай произошел во времена Людовика XIV, то есть в эпоху высшего расцвета абсолютной монархии. В 1662 году Кольбер в самом деле не мог разыскать один миллион, который бесцеремонные англичане требовали уплатить без проволочек, угрожая в противном случае занять порт Мардик и утыкать своими знаменами землю Фландрии. В полном отчаянии Кольбер писал голландскому послу: «Уверяю Вас, нет ничего сложнее, чем найти миллион наличными».
Контраст между этим наивным признанием и рассказами современников об ослепительном великолепии Короля-Солнца так поражает, что жалобы трудно принять всерьез. Если и впрямь королевская казна была столь нищей, как же мог Людовик XIV тешить себя на протяжении того же 1662 года сооружением грота Фетиды, этого истинного чуда из чудес, где среди разноцветных мраморов, бронзы, позолоты, мозаик белели статуи олимпийцев, но который никогда не считался предметом первой необходимости?[64] И разве не должен был король испытывать жестокие муки совести в момент, когда погас последний светильник и удалились скрипки, подсчитав, во что обошелся устроенный для Лавальер роскошный праздник? Ведь там было такое количество важных господ, шутов, танцующих нимф, пастушек, такое множество аллегорических шествий, что стоимость одного лишь эпизода могла полностью удовлетворить англичан и спасти страну от вражеского вторжения!
Кольбер ворчал и старался затянуть потуже шнурки кошелька. Однако король не потратил на свои развлечения из него ни единого экю, вопреки тому, что мы слышим о его расточительности.
В наши дни наверняка на свете имеется масса людей, куда богаче, чем была Франция в апогее абсолютизма. И надо сказать честно: всю свою жизнь Людовик XIV испытывал недостаток в деньгах; он, выражаясь вульгарно, всегда сидел без гроша. К такой участи он относился философски и в конце царствования уверял своего министра финансов: «Я буду очень вам признателен, если вы сумеете найти лекарство от этой напасти, но совсем не удивлюсь, если дела по-прежнему будут идти все хуже и хуже». Когда ему были нужны деньги, он не гнушался смиренно просить в долг, однако не у государства (обремененное дефицитом, оно было глухо к таким просьбам) и не у придворных, столь же нищих, как монарх. Он вспоминал тогда о господине Бернаре.
Самуэль Бернар когда-то торговал сукном в лавке на улице Бург-л’Аббе. Из скупых упоминаний в дневнике Барбье[65] сложилось мнение, что многие состоятельные гугеноты перед тем, как отправиться в изгнание, доверили этому воспитанному в реформатской вере суконщику свои капиталы. Разжившись таким (впрочем, совершенно честным) образом на несчастье своих единоверцев, Бернар и превратился в банкира.
Он был тщеславным человеком; исполнившись важностью от своего внезапного богатства, он выше всего ценил открывшуюся возможность выручать великих мира сего из трудных ситуаций. А поскольку тогда все, по примеру своего монарха, щеголяли дырявыми кошельками, он скоро обзавелся самой надежной и знатной клиентурой.
Деньги ему возвращали редко, проценты оплачивали лишь время от времени и предпочитали рассчитываться с ним любезным обхождением. Человек низкого происхождения, он не имел доступа ко двору, но герцоги принимали его запросто и представляли прекрасным дамам. Видимо, частые посещения знати несколько вскружили ему голову. Чтобы быть на уровне, он завел себе разорительную любовницу и стал одеваться с невероятным шиком: колоссальный парик, облегающая куртка черного бархата вся в золотых узорах на шелковой малиновой подкладке, кафтан с золотой бахромой, вышитые золотом чулки… Скрывая улыбки, все охотно потакали тщеславию этого Креза, сверкающего, как реликварий. Кстати сказать, он вовсе не был глуп, его единственным недостатком было чрезмерное богатство, что в ту пору не делало человеку чести.
Пришло время рассказать, как именно действовал Людовик XIV, когда нужда заставляла его просить взаймы. Его метод решительно отличался от нынешних: никаких извещений, никаких объявлений, никаких соблазнительных обещаний, напротив, — скрытность, таинственность, полное умолчание.
Оставшись однажды без копейки и будучи наслышан о щедрости Бернара, король решился, наконец, убедиться в ней сам. Дело было в 1697 году.
С чего начать? Его Величеству и в голову не могло прийти пригласить финансиста в Версаль и унизиться до того, чтобы попросить несколько миллионов. С другой стороны, он столько раз и всегда с успехом делал это обходным путем, что еще одна попытка действовать через посредника, могла быть принята плохо. Разве Бернар, которому надоело одалживать государству крупные суммы, уже не сказал однажды главному контролеру Демарэ: «Когда обращаешься к людям за помощью, нужно, по крайней мере, просить их лично»? Эту фразу донесли королю; итак, требуется, чтоб он «просил». Но королю на это никак не решиться, и он задумывает схитрить.
Однажды в пять часов пополудни он выходит из своего замка в Марли[66] и привычным путем отправляется в парк. Он минует павильон, где через распахнутые настежь двери видно, как Демарэ «обрабатывает» предварительно угощенного прекрасным обедом Самуэля Бернара. Король замедляет шаг, и Демарэ торопится приветствовать Его Величество. Приветливо улыбаясь и изображая изумление, король произносит: «А, господин контролер! Мне очень приятно застать вас вместе с господином Бернаром!», и, обратясь к последнему, добавляет: «Господин Бернар, вы ведь никогда не бывали в Марли? Я сейчас вам его покажу, а затем вновь верну г-ну Демарэ».
Бернар, как можно легко вообразить, исполнившись трепета от гордости и восторга, следует за королем; тот щедро водит его повсюду: к Агриппине, к карпам, к источнику, к боскету Аталанты, к увитой виноградом беседке. Умело пуская в ход свое очарование, король побуждает спутника глядеть во все глаза и без удержу восхищаться. Герцог Сен-Симон, принадлежащий королевской свите и знающий, как обычно бывает скуп на слова король, поражается, видя его столь любезным «по отношению к человеку такого ранга». (Заметим, что сам Сен-Симон «человеку такого ранга» был должен двести тысяч ливров.)
![Жорж Санд - Волынщики [современная орфография]](/uploads/posts/books/141636/141636.jpg)