Сергей Яров - Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны
Безусловно, родственные связи накладывали своеобразный отпечаток на отношения внутри ответственных работников и могли даже влиять на их деятельность и принимаемые решения.
Бюрократизм в действии
В идеале, как мечтал Ленин, Советы, соединившие в себе законодательную, исполнительную и судебную власти, превратились бы из говорилен в работающие учреждения. Депутатов, избранных населением, лишенных привилегированного положения и получающих оклады не выше зарплаты квалифицированного рабочего, избиратели могли контролировать и при необходимости отзывать. При этих условиях, когда «все на время становились „бюрократами“ и <… > поэтому никто не мог стать „бюрократом“»[126], уничтожалось бюрократическое чиновничество как особый социальный слой. Но, понимая, что «любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление государством»[127], Ленин выступал за привлечение старых кадров к новой государственной службе.
Сделать это на первых порах было нелегко. Реакция многих служащих на большевистское восстание характеризовалась одним словом: саботаж. Его масштабы в разных районах страны и ведомствах были различными. Петроград, как город во многом чиновничий, оказался в тяжелом положении. Управленцы и технические работники требовались не только в местные, но и в общероссийские структуры. Первоначально ставка была сделана на наиболее грамотный слой рабочих, солдат и матросов, которые пытались закрыть образовавшиеся бреши. В иных новых властных кругах даже существовала уверенность в том, что эта мера является единственно верной. «Порвать решительно и немедленно с гнилым буржуазным предрассудком, будто управлять государством могут только буржуазные чиновники», – говорилось в постановлении Петросовета от 17 ноября 1917 г. Депутаты предлагали переквалифицировать в служащих «наиболее сознательных и способных в организационной работе товарищей с заводов и из полков»[128].
Но между организационной работой и специальными знаниями невозможно поставить знак равенства. К тому же слой «наиболее сознательных и способных» трудящихся был тонок. И в этом плане замечание журнала «Трибуна государственных служащих» о том, что «самый храбрый матрос» не сможет заменить «скромного писца из какого-нибудь департамента»[129], звучало справедливо. Стремясь сломить саботаж, большевики, помимо мобилизации трудящихся, прибегли и к другим способам, в основном карательным. Ленин еще в конце октября призывал конфисковывать у саботажников имущество и заключать их в тюрьму на 5 лет[130]. 26 ноября от имени ВРК в газетах появилось распоряжение «О саботаже чиновников», подготовленное Троцким. В нем саботажники назывались ставшим в 1930-е гг. широко распространенным по отношению к другой категории лиц термином «враги народа». Списки сопротивляющихся новой власти чиновников предполагалось печатать в газетах и вьвешивать «во всех публичных местах»[131]. Большевистская городская управа уволила с работы всех забастовщиков с 1 декабря 1917 г., а через месяц отключила их домашние телефоны и сделала предупреждение о выселении из казенных квартир[132]. В 20-х числах января 1918 г. на основании решения СНК из армии стали увольнять в запас бывших городских служащих и направлять их в распоряжение петроградского городского головы М.И. Калинина[133]. С конца 1917 г. к публичному осуждению саботажников добавилась новая и весьма эффективная мера: привлечение их к трудовой повинности. В связи со снежными заносами Петросовет мобилизовал на расчистку улиц и тротуаров всех жителей города, но в первую очередь «лиц, не состоящих нигде на службе и занимающихся эксплуатацией чужого труда»[134]. Позднее, уже с лета 1918 г., трудовая повинность для горожан, не выполняющих, с точки зрения власти, общественно-полезных функций, стала постоянной.
Но, пожалуй, основная причина прекращения саботажа – экономическая. Большинство служащих не располагало средствами, позволявшими им, не работая, существовать безбедно в течение долгого времени. Не очень большая, к тому же подверженная инфляции зарплата дополнялась возможностью получения пайка не только по основной, но и по дополнительной карточке. Хотя последняя полагалась лишь рабочим особо тяжелого физического труда, реально ее в начале 1918 г. получала почти половина населения города, в том числе служащие, прислуга и т. п.[135] К тому же на многих чиновничьих местах уже в то время действовали различные льготы, не всегда оформленные законодательно.
Весной 1918 г. Ленин, выступая на расширенном бюро ЦК РСДРП(б), констатировал: «Саботаж интеллигентских кругов сломлен, техники идут к нам, надо их использовать»[136]. К лету того же года классовый состав новой бюрократии заметно изменился. В Москве, например, среди сотрудников центрального государственного аппарата 58,3 % составили служащие бывших государственных, общественных и частных учреждений и предприятий[137]. По Петрограду данных о соотношении старых и новых чиновников в местных органах власти и управления нет, но, вероятно, не будет преувеличением утверждать, что и здесь картина была аналогичной. Конечно, в верхние слои управленцев они попадали крайне редко, но на более низком уровне их было много.
Одновременно началась работа, пока еще эпизодическая, по подготовке новых кадров технических работников и управленцев низшего и среднего звена. Уже 3 января 1918 г. при Петербургском комитете РСДРП(б) открылась школа районного партийного актива. В последний день ноября того же года в бывшем Таврическом дворце прошел первый выпуск курсантов Первого рабоче-крестьянского университета им. Зиновьева. Здесь в тот момент готовили специалистов по сельскому хозяйству, милиции и уголовному розыску, советскому управлению.
И старые, и новые чиновники, став «едиными» советскими бюрократами, сразу же обратили на себя внимание обывателя своими отрицательными сторонами, столь знакомыми ему по дореволюционным временам. «„Новое начальство“ столь же грубо, как старое, только еще менее внешне благовоспитанно. Орут и топают ногами в современных участках, как и прежде орали. И взятки хапают, как прежние чинуши хапали, и людей стадами загоняют в тюрьмы», – писал Горький в «Новой жизни» 19 декабря 1917 г.
Конечно, за два месяца трудно было что-то изменить радикально, но во множестве воспоминаний и документов 1918–1920 гг. другими словами рисуется та же картина. Г.А. Князев занес в дневник 27 сентября 1918 г.: «Удивительно прямо, какая разведена канцелярщина. Все теневые стороны бюрократизма сделались еще темнее, еще несноснее. Добиться чего-нибудь можно после больших хлопот и неприятностей»[138]. «Чтобы добиться чего-н[и]б[удь], нужно пятьдесят неграмотных подписей… Шиловскому (который преподает в школе шоферов) понадобились для учебных целей поломанные автомобильные части – он обратился в комиссариат. Целый день ходил от стола к столу – понадобилась тысяча бумаг, удостоверений, прошений – а автомобильных частей он так и не достал», – это из дневника Чуковского за 5 марта 1919 г.[139] И наконец, еще одна цитата – теперь уже из письма театрального режиссера С.А. Марголина писателю С.Д. Мстиславскому от 12 сентября 1920 г.: «Вся бюрократия чиновничества потрепалась внешне и – ей-ей! – сохранилась внутренно в том же, не красном (какое заблуждение!), а в тупом сонном городе Петербурге»[140].
Нельзя сказать, чтобы власти не ведали об этом положении. Борьба с бюрократизмом, «волокитничеством», канцелярщиной, взяточничеством, комиссародержавием началась сразу же после образования новых структур и не прекращалась на протяжении всей Гражданской войны. Уже 20 апреля 1918 г. большой Совет комиссаров Петроградской трудовой коммуны поручил комиссару юстиции Н.Н. Крестинскому выработать резолюцию о борьбе против взяточничества и представить на утверждение депутатам Петросовета[141]. С соответствующим докладом на заседании Совета выступил председатель Революционного трибунала С.С. Зорин. Признав, что взяточничество есть и развивается, он предложил бороться с ним «разъяснениями и репрессиями». Лица, дающие и берущие взятки, должны были привлекаться к ответственности[142]. На общероссийском уровне эта борьба была подкреплена изданием 8 мая 1918 г. декрета СНК о взяточничестве, определявшем наказанием для недобросовестных чиновников лишение свободы сроком до пяти лет[143]. Однако положение не изменилось. В конце сентября 1918 г. с гневной статьей, обличающей бюрократов, на страницах «Петроградской правды» выступил Зиновьев. По его мнению, дух бюрократизма – более страшный бич, чем чехословаки, холера или правые эсеры. Призывая покончить с ним, автор провозглашал: «Новому времени новый костюм потребен для нового дела»[144]. Подобные выступления вряд ли могли утешить рядового гражданина, так как вреда бюрократам они не наносили.
