Арнольд Джозеф Тойнби - Исследование истории. Том I: Возникновение, рост и распад цивилизаций.
Определив, таким образом, «смутное время», мы можем теперь наконец-то идентифицировать то общество, какое искали.
Мы увидим, что оно не было идентично тому, к которому принадлежали ассирийцы. Ассирийцы, подобно македонянам на последней стадии их долгой и запутанной истории, играли роль незваных гостей, которые пришли и ушли. В нашем неустановленном обществе, когда оно было объединено с империей Ахеменидов, мы можем проследить процесс мирного вытеснения культурных элементов, навязанных Ассирией, в постепенной замене аккадского языка и клинописи арамейским языком и алфавитным письмом[63].
Сами ассирийцы в последний период своей истории использовали арамейский алфавит для письма на пергаменте в качестве дополнения к своей традиционной клинописи, которую они оттискивали на глине или вырезали на камне. Если они пользовались арамейским алфавитом, то, возможно, допускали для себя и использование арамейского языка. Во всяком случае, после гибели Ассирийского государства и недолговечной Нововавилонской империи (то есть империи Навуходоносора[64]), последовавшей за ним, арамейский алфавит и язык развивались непрерывно, пока в последнее столетие до нашей эры аккадский язык и клинопись не угасли на всем пространстве своей месопотамской родины.
Соответствующее изменение можно проследить и в истории иранского языка, который неожиданно появился из мрака неизвестности в качестве языка «мидян и персов» — господствующих народов Ахеменидской империи. Столкнувшись с проблемой ведения записей на языке (иранском или древнеперсидском), не развившем своей собственной письменности, персы приспособили клинопись для вырезания на камне и арамейский алфавит для записей на пергаменте, но лишь арамейский алфавит выжил в качестве проводника персидского языка.
Фактически два элемента культуры — один сирийский, а другой иранский — утверждались одновременно и как раз тогда, когда вошли друг с другом в тесное общение. С самого конца «смутного времени», предшествовавшего установлению Ахеменидской державы, когда завоеванные арамеи начали пленять своих ассирийских завоевателей, этот процесс был непрерывным. Если мы хотим разглядеть его на более ранней стадии, то можем взглянуть в зеркало религии и почувствовать, как это же «смутное время» пробудило одинаковое вдохновение у иранского пророка Заратуштры[65] и у современных ему пророков Израиля и Иудеи[66]. В целом, скорее, арамейский, или сирийский, а не иранский элемент можно рассматривать в качестве наиболее влиятельного. Если же мы оглянемся назад, по ту сторону «смутного времени», иранский элемент постепенно исчезнет, и мы мельком увидим в Сирии общество в эпоху царя Соломона и его современника царя Хирама, когда как раз открываются Атлантический и Индийский океаны и уже был изобретен алфавит[67]. Здесь мы, наконец, установили то общество, по отношению к которому являются аффилированными исламские общества-близнецы (впоследствии объединенные в одно). Мы назовем его сирийским обществом.
В свете этой идентификации давайте снова посмотрим на ислам — вселенскую церковь, через которую наше сирийское общество стало в конце концов отеческим по отношению к иранскому и арабскому обществам. Мы можем теперь проследить интересное различие между развитием ислама и христианства. Мы уже заметили, что источник творческой силы в христианстве был не эллинского, но чуждого ему происхождения (фактически, как мы теперь можем его идентифицировать, сирийского). В противоположность этому можно заметить, что творческий источник ислама был не чуждым, но родным сирийскому обществу. Его основатель Мухаммед черпал свое вдохновение первоначально из иудаизма, чисто сирийской религии, а затем из несторианства — формы христианства, где сирийский элемент добился своего превосходства над эллинским. Конечно же, такой великий институт, как вселенская церковь, никогда не является «чистопородным» по отношению к одному какому-то обществу. В христианстве мы осознаем наличие эллинских элементов, заимствованных из эллинских мистерий и эллинской философии. Подобным же образом, но в гораздо более слабой степени, мы можем обнаружить эллинские влияния и в исламе. В общих чертах, христианство является вселенской церковью, возникшей из источника, чуждого тому обществу, в котором она играла свою роль, тогда как ислам возник из туземного источника.
В заключение мы можем соразмерить соответствующие степени смещения первоначальной родины аффилированных иранского и арабского обществ от родины отеческого сирийского общества. Основная линия ирано-исламского общества — от Анатолии до Индии — показывает значительное смещение. С другой стороны, родина арабо-исламского общества в Сирии и Египте покрывает все пространство сирийского общества, а смещение относительно небольшое.
Индское общество[68]. Следующим живым обществом, которое мы должны рассмотреть, будет индусское, и здесь мы опять различаем у его истоков наши стандартные приметы существования более древнего общества по ту сторону горизонта. Универсальным государством в данном случае является империя Гуптов (около 375-475 гг. н. э.)[69]. Вселенская церковь — индуизм, который достиг превосходства в Индии в эпоху Гуптов, вытеснив и заняв место буддизма после того, как последний господствовал в течение приблизительно семи веков на субконтиненте, явившемся общей колыбелью обеих религий. Völkerwanderung [переселение народов], опустошившее империю Гуптов на ее закате, исходило от гуннов Евразийской степи[70], атаковавших в это время и Римскую империю. Междуцарствие, занятое их деятельностью и жизнью государств-наследников империи Гуптов, приходится приблизительно на промежуток между 475 и 775 гг. После этого стало выясняться, что индусское общество все еще живо. Шанкара[71], отец индусской философии, жил приблизительно в 800 г.
Когда мы продвинемся дальше в нашем поиске более древнего общества, являющегося отеческим индусскому, то обнаружим в меньшем масштабе то же самое явление, которое осложнило наш поиск сирийского общества, а именно эллинское вторжение. В Индии это эллинское вторжение началось не ранее похода Александра, который, насколько это касается индийской культуры, не имел далеко идущих последствий. Настоящее эллинское вторжение в Индию начинается с нашествия Деметрия[72], греческого царя Бактрии, около 183-182 гг. дон. э. и оканчивается уничтожением последнего из частично эллинизированных самозванцев в 390 г. н. э., который можно принять за приблизительную дату основания империи Гуптов. Следуя установкам, которые навели нас на след сирийского общества, мы должны отыскать в Индии, как отыскали в Юго-Западной Азии, доэллинское универсальное государство, в качестве постэллинского продолжения которого может рассматриваться империя Гуптов. Мы находим это универсальное государство в империи Маурьев, основанной Чандрагуптой в 323 г. до н. э., прославившейся в царствование императора Ашоки в следующем столетии и уничтоженной узурпатором Пушьямитрой в 185 г. до н. э.[73] До этой империи мы находим «смутное время», наполненное разрушительными войнами между местными государствами и охватывающее время жизни Сиддхартхи Гаутамы Будды[74]. Жизнь Гаутамы и его отношение к жизни являются лучшим свидетельством того, что общество, членом которого он был, находилось в его время не в лучшем состоянии. Это свидетельство подтверждается жизнью и мировоззрением его современника Махавиры[75], основателя джайнизма, и жизнями других представителей того же поколения в Индии, отвернувшихся от этого мира и стремившихся через аскетизм обрести путь к миру иному. В отдаленнейших истоках, уходящих за начало «смутного времени», мы можем различить время роста, оставившее свою запись в Ведах[76]. Таким образом, мы идентифицировали общество, отеческое индусскому. Давайте назовем его индским. Родина индского общества располагалась в долинах Инда и Верхнего Ганга, откуда оно распространилось на весь субконтинент. Следовательно, географическое положение индского общества, в сущности, идентично географическому положению его наследника [общества индусского].
Древнекитайское общество. Остается исследовать происхождение единственного оставшегося живого общества, родина которого — Дальний Восток. Универсальным государством здесь является империя, основанная в 221 г. до н. э. следовавшими одна за другой династиями Цинь и Хань[77]. Вселенской церковью является махаяна — разновидность буддизма, которая заняла господствующее положение в Ханьской империи и тем самым стала куколкой нынешнего дальневосточного общества. Völkerwanderung после падения универсального государства исходило от кочевников Евразийской степи, завоевавших территорию Ханьской империи около 300 г., хотя само это государство уступило дорогу междуцарствию фактически более чем за сто лет до того. Когда мы обращаемся к прошлому империи Хань, то обнаруживаем четко отмеченное «смутное время», известное в китайской истории как Чжаньго — «период борющихся царств»[78] — и занимающее два с половиной столетия, последовавшие после смерти Конфуция[79] в 479 г. до н. э. Две черты этой эпохи — губительное управление государством и интеллектуальная энергия, направленная на философию практической жизни, — вызывают в памяти период эллинской истории между временем Зенона[80], основателя стоицизма, и битвой при Акции[81], завершившей эллинское «смутное время». Кроме того, и в одном, и в другом случае последние столетия «смутного времени» явились кульминацией беспорядка, начавшегося несколько раньше. Пламя милитаризма, вспыхнувшее в постконфуцианскую эпоху, было зажжено еще до того, как Конфуций начал присматриваться к человеческим делам. Земная мудрость этого философа и отстраненный квиетизм его современника Лаоцзы[82]— свидетельство осознания обоими того факта, что в истории их общества век роста уже позади. Какое имя дадим мы тому обществу, на прошлое которого Конфуций смотрит с почтительностью, тогда как Лаоцзы оборачивается к нему спиной, подобно христианину, покидающему град погибели? Для удобства мы можем назвать это общество древнекитайским.
