Елена Штаерман - Кризис античной культуры
Противоядием этой нестабильности государственных форм, по мнению Полибия, может служить соединение всех элементов в должной пропорции, обеспечивающей их равновесие. Спартанский законодатель Ликург достиг этого рассуждением, римляне — опытом. Консулы представляют у них монархическое начало, сенат — аристократическое, народное собрание — демократическое. Взаимоограничивая и контролируя друг друга все эти органы власти, каждый отдельно и все вместе, работают на общую пользу, проявляя редкое единодушие, когда государству грозит опасность. Политический строй Рима обеспечивает и высокие нравственные качества граждан, воспитанных на примере доблестных предков. Умелое сочетание наград и наказаний в армии, железная дисциплина, с детства внушенное представление о бесчестии, постигающем не только отступившего, но и попавшего в плен воина, делают римскую армию непобедимой. Участие всех граждан в экономической жизни государства сплачивает их. Пронизывающее всю общественную и частную жизнь почитание богов сдерживает бесчестные желания. Все это вместе взятое и дало римлянам беспрецедентную и оправданную власть над миром, над теми народами, у которых как нравы общества, так и частных лиц далеки от совершенства. Но и римлянам угрожает упадок, так как у них, переживших многие опасности и достигших безусловно благополучия, стало развиваться стремление к роскоши, а с ним корыстолюбие, властолюбие, которые неизбежно приведут к смутам и беспорядкам.
Труд Полибия показал римлянам их историю под новым углом зрения. Если раньше ее основной движущей силой для них были добродетели римского народа, то теперь прибавился новый и гораздо более важный и глубокий фактор — совершенство созданного ими государственного строя. Он, единственный из всех, воплощал идеал гармонии и соразмерности, даваемый людям самой природой, воспроизводил вечную гармонию космоса. Идея Рима и его миссии получала новое историко-философское обоснование, органически включалась в тот общий фонд философских, мировоззренческих положений, о которых речь шла выше. И вместе с тем в центре внимания оказывалась проблема государственного строя, столь же актуальная для римлян конца II–I вв. до н. э., как и для греков конца V–IV вв. до н. э. в связи с надвигавшимся кризисом города-государства.
Сопровождавшие его острые конфликты, хозяйственная разруха, жестокие репрессии тех, кто побеждал в гражданских войнах, против побежденной стороны, дезорганизация политической жизни, разорение одних и быстрое обогащение других, возраставшая тяга к роскоши и крайняя нищета на другом полюсе, передвижение населения с места на место, ослабление старых связей — все это, естественно, оказывало сильное влияние на культуру и идеологию, на самый стиль жизни.
Немалое значение имело и развитие рабства, т. е. появление массы людей, принимавших непосредственное участие во всех сферах жизни общества, но стоявших вне его институтов, целей, ценностей, имевших возможность улучшить собственное положение, но не действовать во имя каких-то коллективных общих целей, направлять свою деятельность и пользоваться ее результатами. Все это были элементы «отчуждения»[43], несвойственного античной гражданской общине с ее совпадением понятий «гражданин», «воин», «собственник», т. е. непосредственный участник экономической и политической жизни коллектива сограждан. Огромную роль рабства в развитии античного мировоззрения совершенно не учитывают сторонники всех видов модернизаторских и циклических концепций, в результате чего остается нераскрытой важнейшая специфика этого мировоззрения.
С умножением числа рабов и усилением имущественной дифференциации свободных «отчуждение» начало проникать и в другие слои общества. Развиваются эгоизм и индивидуализм, собственные суждения предпочитают общепринятым, личную выгоду — коллективным интересам. Традиции отступают перед поисками собственных решений возникавших новых актуальных проблем.
Этому способствовало и значительное расширение круга лиц, так или иначе приобщившихся к образованию, в пользе которого теперь уже никто не сомневался. Появилась, напротив, настоятельная потребность в образовании: о какой бы профессии ни заходила речь, неизменно подчеркивалось, как много нужно знать, чтобы успешно ею заниматься. (Оратор, по мнению Цицерона, должен изучать не только искусство красноречия, риторику, но и философию, право, литературу, человеческую природу, чтобы уметь воздействовать на аудиторию[44]. Автор трактата по архитектуре Витрувий утверждал, что архитектор помимо строительного дела должен разбираться в астрономии, медицине, философии, истории, мифологии[45]. Знаменитый римский ученый Варрон, написавший, между прочим, и труд по сельскому хозяйству, считал, что хозяин имения обязан знать агрономию, медицину, ветеринарию и астрономию, хотя бы в той мере, в какой это необходимо для определения начала тех или иных земледельческих работ. Всякий мало-мальски обеспеченный человек посылал детей хотя бы в начальную школу грамоты и счета. О широком распространении грамотности свидетельствует значительное число надписей позднереспубликанского времени — посвящений богам, строительных надписей, эпитафий и т. п., сделанных простыми людьми и рабами молодых людей из более состоятельных семей обучали литературе и риторике, а окончательную шлифовку они получали в каком-нибудь греческом или малоазийском городе, слушая там лекции прославленных ораторов и философов разных школ.
Каждая из этих школ имела теперь в Риме своих представителей и последователей. Наиболее распространены были школы эпикурейцев, стоиков и академиков, соединявших положения Платона и Аристотеля, хотя в значительно модифицированном виде.
Об эпикурействе на римской почве мы знаем из поэмы знаменитого философа-эпикурейца I в. до н. э. Лукреция «О природе вещей»[46]. Свою цель Лукреций видел в борьбе со страхом перед богами и посмертной судьбой души, страхом, порабощающим человека и толкающим его на многие преступления. Боги существуют, но бесстрастные и невозмутимые в своем совершенстве, они не вмешиваются в дела людей. Чтобы доказать этот тезис, Лукреций дает естественное, основанное на движении атомов — первичных неделимых частиц материи — объяснение функционирования космоса и его частей: небесных светил, земли, растений, животных, людей. В своем вечном движении несозданные и неразрушимые атомы, сталкиваясь и соединяясь, образуют все многообразие явлений природы. Их соединения то возникают, то снова распадаются в бесконечной вселенной с бесконечным множеством гибнущих и воссоздающихся миров, среди которых земля занимает очень скромное место. Душа человека, как и весь мир, материальна, она уничтожается со смертью, и потому бояться смерти бессмысленно. Бессмысленно также, как это свойственно многим философам, сомневаться в достоверности свидетельств наших органов чувств. С их помощью мир может быть познан таким, каков он есть в действительности.
В противоположность наиболее распространенным во все периоды античности теориям исторического регресса, т. е. движения от первобытной эпохи, так называемого золотого века, когда люди жили счастливо без трудов, неравенства и конфликтов, к современному античным философам полному всяческих бедствий «железному веку», и теориям круговорота, циклической смены веков, Лукреций выдвинул теорию прогресса природы и человечества. Простые растительные и животные формы предшествовали более сложным: менее приспособленные вымирали, более приспособленные выживали, хотя и в их строении далеко не так все целесообразно, как считают те, кто верит в акт божественного творения. Самое сложное и высокоразвитое животное — человек — появился последним. Вначале люди жили, как звери, не имея ни семьи, ни законов, ни искусств и ремесел. Научившись добывать огонь, они сделали первый шаг к более культурной жизни, а создав семью, поняли необходимость объединения, чтобы дать детям более надежную защиту. Сперва ими правили наиболее сильные — цари, затем подчиненные законам — магистраты. Мощным орудием объединения людей было развитие языка. Наблюдая за явлениями природы, люди научились возделывать землю, добывать и плавить медь, а потом железо. Так, постепенно подражая природе, они развили все ремесла и искусства сами, без вмешательства богов, которых многие считают первыми учителями людей. Но все еще плохо понимая законы природы, пугаясь грозных явлений, видя необъяснимые сны, люди создали богов и стали их чтить. Страх породил и богов, и дикие, подчас жестокие обряды, выгодные лишь лживым жрецам. Только избавившись от страха, человек станет жить счастливо и справедливо, направляя волю и ум на дальнейшее познание мира.
Лукреций мало останавливался на вопросах этики, хотя именно они в это время привлекали наибольшее внимание, так как были непосредственно связаны с одной из основных для античного человека проблем — проблемой достижения счастья. Простым и общепонятным идеалом был приводимый Цицероном в пример Цецилий Метелл, исполнявший все почетные магистратуры, отличившийся как полководец, удостоенный триумфа, достигший богатства и всеобщего уважения и умерший в глубокой старости, окруженный сыновьями и зятьями, которые также были консулами и триумфаторами. Но достижение подобного идеала счастья являлось уделом единиц, большинство же страдало от многочисленных бедствий и неустройств. Весьма распространены были поэтому различные трактаты на тему о том, как может утешиться человек, если его родной город взят врагами, его близкие погибли, сам он попал в плен и продан в рабство, если из богача, обладавшего властью, он стал бедняком и изгнанником, если он бедствует, хотя живет честно, тогда как другой, попирающий все законы, благоденствует. В этих трактатах между строк звучали вопросы, как могут боги, если они вообще существуют (что при таких обстоятельствах сомнительно), допускать подобную несправедливость? И зачем вообще надо следовать каким-то этическим нормам, когда в большинстве случаев власти, почестей и богатства достигают ни перед чем не останавливающиеся негодяи? Не свидетельствует ли это о том, что полезное никак нельзя примирить с честным, что выгода и добродетель несовместимы и что всегда приходится делать между ними выбор? Исконные, традиционные, простые представления, в соответствии с которыми гражданин, не рассуждая, исполнял свой долг перед согражданами, неизбежно стали колебаться, когда плодами его трудов и жертв стала пользоваться не вся гражданская община, а лишь незначительная ее часть, когда Почесть — Honor стала уже не заслуженной наградой за Мужество — Virtus, а уделом своекорыстных, жестоких честолюбцев. Ответить на все волновавшие общество вопросы можно было лишь введя некий новый критерий счастья, заимствованный у греческих философов, живших в такие же кризисные периоды своих родных городов. Счастье, учили эпикурейцы, состоит в отсутствии физических и душевных страданий, а бесстрастии, дающем покой, в приятных ощущениях, доставляемых скромными радостями простой жизни, дружеского общения с единомышленниками, в спокойной мудрости, ясной и невозмутимой, в познании мира и его законов. Мудрый человек не будет порочен хотя бы потому, что порок влечет за собой страх разоблачения и наказания, несовместимый со счастливой безмятежностью. Мудрый, зная, что излишек в наслаждениях всегда в конце концов приведет к страданиям, жертвует ими ради покоя, побеждает свои страсти и довольствуется лишь самым необходимым. Добродетель, так же как и мудрость, сама по себе дарует наслаждение, освобождая от страхов и предрассудков. Добродетель полезна, так как дает возможность избегать неприятных ощущений и испытывать приятные ощущения даже и при неблагоприятных внешних обстоятельствах. Полезна и дружба, которую эпикурейцы считали самой высокой формой человеческих связей. Полагая, как Лукреций, что люди объединились в обществе и государстве для собственной пользы, они не видели в последних чего-то священного, обязательного, стоящего над человеком. Мудрец в случае крайней необходимости должен был помогать отечеству, но при нормальных обстоятельствах никоим образом не вмешиваться в политику и не гнаться за суетными почестями и материальными благами. «Живи незаметно», таков был основной, воспринятый широкой публикой «лозунг» эпикурейцев, разделявшийся в Риме того времени многими уставшими от бурных политических пертурбаций богатыми и образованными людьми, а также многими плебеями, для которых государство, представленное теперь фактически сенатом, становилось лишь досадным претендентом на их имущество и труд.
