Федор Успенский - История Византийской Империи. Том 3
Если для Восточной империи могло представляться где-либо свободное поле деятельности, то, конечно, не на Западе и вообще не среди славян, находившихся уже под ее политической властью и живших в ее границах, а за пределами ее, куда направлялась завоевательная политика франкских королей и латинского духовенства. Миссионерская деятельность среди северо-западных славян не только могла открывать империи новое поле для широкой политической и церковной миссии, но в то же время нанести удар притязаниям Западной империи и поставить предел распространению латинской Церкви в ущерб правам Константинопольского патриархата.
Возвращаясь к князю Ростиславу, нужно сказать, что в борьбе с немецкими королями ему естественно было искать союза на стороне Византии. Как было приготовлено и как состоялось соглашение Ростислава с царем Михаилом III, об этом нельзя сказать ничего определенного, ибо тогдашняя летопись не упоминает о том ни единым словом. Паннонское житье Мефодия, о котором мы сказали выше как о памятнике, составленном с предвзятой целью, весьма мало дает фактического материала. Царь Михаил, по словам жизнеописателя, созвал Собор, на который пригласил философа Константина, и предложил ему отправиться в Моравию с целью проповеди в этой стране христианской веры. Так мало современный источник дает сведений для выяснения капитального вопроса того времени, который возбуждаем обращением князя Ростислава в Византии. Принимая во внимание, что просветители славян прибыли в Моравию в начале 863 г., мы должны относить цварительные сношения Моравии с Византией к предыдущему году. Кульминационным вопросом в оценке деятельности свв. братьев представляется нам именно выяснение их роли в период от 863 по 867 г., когда Римский епископ решился наконец ознакомиться с славянскими миссионерами и выяснить дошедшие до него слухи о необычном способе ведения ими проповеди и богослужения в Моравии на народном языке.
К сожалению, реальных фактов недостает в сохранившихся источниках. Все то, что рассказывается в житии Константина, представляет не изложение событий, а взгляд на события, подсказанный известным настроением и служащий выражением субъективного, т. е. одностороннего, если не всегда пристрастного, отношения автора к лицам и событиям. И разговор царя с философом, и изобретение славянского алфавита, и поспешный перевод евангельских чтений, и, наконец, самая епистолия царя к Ростиславу — все это не соответствует исторической обстановке 862 г. и настроению принимающих участие в описываемых событиях лиц. Поэтому нам нужно ограничиться одним реальным фактом, что в Моравию были отправлены весьма приготовленные для миссионерской деятельности между славянами люди, знавшие славянский язык и, вероятно, заранее заготовившие перевод с греческого некоторых священных книг. Нельзя затем сомневаться, что святым братьям приготовлен был в столице Моравии, Велеграде, ласковый прием и что они с жаром принялись за дело проповеди. Но внимательный читатель жития Константина не должен пройти без выяснения для себя следующего обстоятельства. Первой заботой свв. братьев в Моравии была не проповедь веры, а грамотность: «и собрав ученики вдасть я учити — и научи я утрени и годинам (часам?), обедни и вечерни».
Внимательный исследователь не должен терять из виду, что в паннонских житиях мы имеем не оригинал, а перевод с греческого, что, следовательно, в рассуждении постановки кирилло-мефодиевского вопроса паннонские жития не могут претендовать на беспристрастие и объективность. Кроме того, ни минуты нельзя сомневаться, что даже основной текст, не говоря о разновременных вставках и поправках, составлен уже после того, когда возник горячий спор между Восточной и Западной Церквами из-за власти в Моравии, Паннонии и Болгарии. Мы и доселе еще до некоторой степени не отрешились от старого мнения, утвержденного первыми славистами прошлого века, что паннонские жития, как произведение ближайших учеников свв. братьев, составлены под прямым влиянием Мефодия и потому далеко оставляют за собой все другие источники и во многом выше даже официальных источников, частию заведомо подложных, частию подозрительных по своему происхождению. Сорок — пятьдесят лет тому назад еще нигде не поднималось голоса о необходимости применения к этим житиям историко-литературного и в особенности герменевтического метода для определения времени их происхождения и состава отдельных частей, из которых слагается их содержание, — с целью выяснить вносные статьи, вошедшие в эти жития (письма, речи, грамоты, беседы и проч.), и проверить заключающиеся в них данные документальными свидетельствами. Это увлечение сопровождалось немалым вредом для славянской науки и исторического самосознания, приостановив дальнейший ход научного движения и поставив кирилло-мефодиевский вопрос под удар критики, явившейся извне.
Деятельность Кирилла и Мефодия в истории Византии должна быть оцениваема во всей ее важности как по отношению к всемирной истории, так, в частности, к славянству. Так, следует рельефно выдвинуть то обстоятельство, что появление на историческом поприще Кирилла и Мефодия, с одной стороны, есть неизбежный факт в истории Византии, перед которой произведенный Карлом Великим громадный переворот, сопровождавшийся принятием им короны римских императоров, поставил альтернативу или отплатить Западу им же употребленным оружием в сфере церковно-политической, или совершенно отступить перед Западной империей, оставив ей свободное поле деятельности в Европе. В сфере славянской движение немцев на Восток и распространение латинского церковного влияния между славянами выдвинуло на очередь ряд вопросов или, лучше, настоятельных потребностей, которые могли быть удовлетворены под необходимым условием приобщения славян либо к западно-латинской, либо к византийской культуре. Оставаясь довольно продолжительный период в племенном быту и не встречая со стороны Византии уступок в политической сфере, славяне пришли к мысли о попытках государственного объединения там, где давление византийской государственности наименее было чувствительно. Кто прежде всего обратил внимание на это явление, это пока для нас безразлично, но вообще византийские государственные люди никогда не чуждались всяческих мер поставить себя в связь со славянами, находившимися даже далеко за чертой непосредственных границ империи. С давних пор находясь в сношениях со славянами и имея многочисленные славянские поселения в своих пределах, империя могла воспользоваться своим опытом в сношениях со славянами как материалом для осуществления широких политических замыслов по отношению к северо-западным славянским племенам. Выступая при патриархе Фотии с определенной задачей расширения своего влияния в Европе, Византия сама открывала мировой период своей истории: заявляя притязание на церковную власть между северо-западными славянами, она наносила Западной империи чувствительный удар, который фактически тем более имел значение, что был приготовлен на почве просвещения христианством новых народов и, таким образом, по существу мог равняться с подвигом св. Бонифация.
Значение кирилло-мефодиевского вопроса не может быть понято во всей его совокупности, если мы ограничим свой кругозор непосредственными результатами появления славянской письменности и славянской литературы, как бы ни были новы для того времени эти факты и как бы ни важны были заключавшиеся в них элементы для дальнейшего движения. Славянам нельзя было бы отстоять своего права занимать место среди европейских народов и пользоваться благами христианской культуры, если бы в IX в. они не нашли себе могущественных руководителей, для которых славянская идея оказалась одной из необходимых пружин для подготовки борьбы с Западной империей и латинской Церковью. И не только в конце IX и в X в. кирилло-мефодиевский вопрос становится яблоком раздора между империями, а равно между Западной и Восточной Церковью, но и во все последующие времена, вследствие чего, по нашему мнению, отношение нашего образованного общества к вопросам, связанным с деятельностью Кирилла и Мефодия, должно служить показателем нашей научной и политической зрелости. Что это вопрос никогда не стареющий и постоянно обладающий интересом современности, доказательством служит хотя бы предлагаемая здесь небольшая выдержка из современного французского журнала (5).
Маленькое моравское селение, носящее ныне имя Велеграда и имеющее не больше 600 обитателей, в IX в. было столицей Моравского государства. Здесь, по древнему преданию, умер св. Мефодий, и здесь в течение всего средневековья и до наших дней память его была предметом благочестивого почитания всех славян. Народная благоговейная память не разделяет в своем почитании свв. братьев, и, хотя св. Кирилл умер в Риме, имя его также почитается в Велеграде, как и его брата. Уже несколько лет католические славяне Австрии, верные хранители веры, воспринятой ими от двух византийских апостолов, принимают деятельные заботы о том, чтобы привести к центру церковного объединения их менее счастливых братьев России и иных стран, которых честолюбие Фотия и Кирулария совратило в схизму. В 1905 г. группа богословов, столько же известных своей ученостью, сколько и ревностью по вере, основала журнал «Slavorum litterae theologicae», имеющий задачей давать отчет о деятельности славян в области богословских наук и выяснять известные различия в области догматической, литургической и канонической, которыми дух схизмы образовал стену разделения между двумя Церквами. Чтобы достигнуть этой цели более практическим и действительным способом, те же самые богословы возымели идею периодически устраивать съезды, и Велеград естественно был избран местом этих мирных рассуждений, из которых должна быть удалена всякая идея политики и которые одушевляла б только чистая ревность о церковном единстве. Первый съезд состоялся в июле 1907 г., на нем было 76 богословов, все католического исповедания и почти все славянского происхождения.
