Евгения Альбац - Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ
К теме: практически каждый советский журналист, работавший в корреспондентском бюро за рубежом, обязан был заполнять и потом передавать сотруднику посольства — чекисту так называемые «карточки первичного» и «карточки вторичного контакта «с гражданами страны, новости из которой сообщал в свои газеты. Равно как и записи своих бесед с местными политиками. Некоторых корреспондентов заставляли идти и на «мокруху» — так на комитетском жаргоне называется встреча, появляться на которой разведчику небезопасно. Могли ли журналисты отказаться от подобной работы? — спрашивала я своих коллег. Отвечали: «Если отказываешься, то вылетаешь из страны пребывания в 24 часа. Ибо в Москве, в ЦК КПСС, ты подписывал бумагу: «Обязуюсь соблюдать правила поведения советского человека за границей». Отметим для себя: стук в эти правила входил.
Сколько же всего агентов КГБ в стране? Думаю, сегодня этой цифры не знает уже никто. Вадим Бакатин, недавний глава КГБ, осенью обещал мне, что эти цифры будут обнародованы. Была составлена соответствующая записка Президенту — тогда еще Президенту — Горбачеву. Он свое «добро» на это не дал. По другой версии, цифры, подготовленные для Бакатина подчиненными, не соответствовали реальности: «Меня просто обманули, подсунув старье», — говорил Бакатин. «И какую цифру вам подсунули?» — спросила я. — «Мало похожую на правду». По своим каналам я узнала: 400 тысяч человек. Действительно смешно.
Смешно потому, что если основываться только на аналогиях с бывшими соцстранами — ГДР, Чехословакией, то эта цифра должна соответствовать 1 проценту населения страны.
Когда открылись архивы штази в ГДР, выяснилось, что в 16,5 миллионной стране работало 180 тысяч агентов. Когда разогнали STB в ЧСФР, узнали: в 15,5 миллионной Чехословацкой республике действовало 140 тысяч информаторов, среди которых, кстати, оказалось 12 членов парламента, 14 министров и заместителей министров.{57}
Значит, в Советском Союзе — теперь уже не существующем — с органами КГБ сотрудничало как минимум 2 миллиона 900 тысяч человек.
Однако полковник КГБ в отставке Ярослав Карпович, всю жизнь проработавший в идеологической контрразведке, полагает, что мой подсчет явно занижен. Карпович утверждает, что примерно 30 процентов взрослого населения страны так или иначе — как доверенное лицо или как «негласный помощник» — работает на КГБ.{58}
Подполковник Александр Кичихин еще более пессимистичен: «60–70 процентов населения страны поддерживает отношения с КГБ».{59} Невероятно? Вероятно. Если знать, что на каждом железнодорожном околотке было 2 агента. (Дистанция пути включает 5 околотков.) «Агентами, — говорит генерал Иваненко, — были практически все путевые обходчики и все — или почти все — осмотрщики вагонов, в обязанности коих входило не только следить и давать информацию о состоянии железнодорожного пути, но и о том, как живут-поживают коллеги».{60}
Что же изменилось в последние годы перестройки? Да ничего. Разве только некоторые более радикально настроенные комитетские начальники призвали своих подчиненных «вести агентурную работу по-новому»: «Подготовлено новое положение об организации работы с негласными помощниками, определены пути обновления этой важнейшей сферы деятельности органов КГБ. Они заключаются в изменении подхода к принципам формирования агентурного аппарата. В него должны включаться только те негласные помощники, которые решают боевые, конкретные задачи. Всех остальных — так называемых сторожей, наблюдателей, консультантов, а это более 50, кое-где и 80 процентов агентуры, — следует перевести в другую категорию, не требующую ведения личных и рабочих дел, другой регламентации работы с ними. Одновременно следует предоставить оперативным работникам большую свободу выбора в использовании различных форм негласного сотрудничества,» — говорил на совещании чекистов летом 1991 года глава российской госбезопасности генерал-майор Виктор Иваненко.{61}
«Свободу выбора» использовали. Еще как использовали!
«Да поймите вы, наконец, — однажды рассердился на меня полковник Владимир Рубанов. — Понятие «агент КГБ», или, как вы любите выражаться, «стукач», отражает не столько взаимоотношения Комитета госбезопасности с обществом, сколько менталитет этого общества».{62}
М-е-н-т-а-л-и-т-е-т!
* * *…«Одним из парадоксов перестройки является то, что вопреки значительному продвижению страны по пути создания более свободной, демократической системы КГБ сохранил свою огромную значимость в Советском Союзе» — так писала американская исследовательница советской тайной полиции Эми Найт в своей статье «Будущее КГБ».
Парадокс? Или — трагедия перестройки? И могло ли быть иначе? Ведь годами создавался особый тип людей, способный выполнять задачи органов КГБ. И годами воспитывался народ, готовый эти органы терпеть. Годами. Десятилетиями. Я расскажу лишь о той истории КГБ, со страницами которой волей журналистской судьбы столкнулась лично.
Глава III
Палачи и жертвы
Чудеса случаются. И это было чудо. Или — журналистская удачливость, называйте как угодно… Нет, все-таки для человека моей профессии в нашей стране образца 1987 года это было пока еще чудо.
Случилось оно так.
Киоск Мосгорсправки, расположенный возле гостиницы «Интурист», в пяти минутах ходьбы от Кремля, был открыт. Очереди — никакой. Хозяйка киоска, женщина лет сорока, с сероватым, нездоровым лицом, протянула мне форменный бланк-заявку: «Заполняйте!»
Первые три пункта мне дались легко: «Фамилия. Имя. Отчество». — Хват Александр Григорьевич. «Место рождения» — я поставила прочерк. «Род занятий». Я написала: «Следователь НКВД». Хотя понимала: это — полная безнадега. Во-первых, НКВД с того времени уже дважды сменил свою «вывеску» — сначала на МГБ (Министерство госбезопасности), потом на КГБ. Во-вторых, человек, которого я искала, скорее всего уже давно вышел на пенсию, и, не исключено, с совершенно другого места работы. «Возраст»? — тут требовалось посчитать: в 1940 году Хват был старшим лейтенантом НКВД, — значит, пришел в органы пару годами раньше: «старшего» сразу не давали. Пришел скорее всего по комсомольскому набору тридцать восьмого года, после того как органы подверглись второй сталинской «чистке», — тогда из НКВД убирались кадры прежнего наркома — Ежова. Им на смену заступали новые — уже бериевские ребята. Сколько тогда могло быть лет Хвату? Двадцать пять? Тридцать? Я поставила: «1910 года рождения». Пункт «7», последний — «предполагаемый район местожительства»? — Это-то мне и хотелось знать.
Заполненный бланк-заявку я вернула в окошечко киоска. Теперь мне оставалось только ждать.
Человек, которого я уже не первую неделю разыскивала, следователь НКВД Александр Хват, в 1940 году принял к производству дело на знаменитого генетика, академика Николая Вавилова. В тот год Вавилов вдруг исчез с мировой научной сцены — он был арестован. И, как миллионы других его сограждан, приговорен к расстрелу. Год отсидел в камере смертников. Расстрел распоряжением Берии заменили 20 годами тюрьмы. И в январе 1943 года, Николай Вавилов, выдающийся генетик, ботаник, биолог и географ, бывший президент ВАСХНИЛ[17] и бывший директор гремевшего на весь мир Всесоюзного Института растениеводства, создатель уникальной коллекции семян растений, в том числе и десятков видов семян хлебных злаков… в январе 43-го года, умирая в 56 камере III корпуса Саратовской тюрьмы от голодной дизентерии, Вавилов просил тюремщиков: «Дайте мне немножечко риса». Не дали: «Рис врагам народа не полагается».{1}
О Вавилове я писала очерк. И просматривая сотни страниц архивов, воспоминаний, вышедших в «тамиздате» книг,{2} я наткнулась на эту фамилию — Хват.
Позвонила в пресс-центр КГБ — тогда это был единственный канал связи журналистов с Лубянкой, — мне ответили: «Хват Александр Григорьевич давно умер».
Интуиция подсказывала: врут.
Теперь мне оставался один путь. Тот путь, которым простые советские граждане ищут таких же простых советских граждан — уличные киоски Московской городской справочной службы. Но Хват не был простым советским гражданином. А не простые советские граждане в картотеках простой советской Мосгорсправки не значились. А может быть, не был, но — стал?
…Голова «женщины из киоска» показалась в окошечке и поманила меня.
«С вас сорок копеек», — сказала она и протянула мне обратно мою заявку.
1910 год рождения был переправлен на 1907. Внизу шариковой ручкой был написан адрес: улица Горького[18], дом 41, кв. 88.
Это и было чудо.
Я стояла посередь тротуара, мимо меня, толкая меня, шли туда-сюда люди, а я, пораженная, в десятый раз перечитывала адрес и пыталась понять, как теперь мне с этим чудом распорядиться.
