Марк Касвинов - Двадцать три ступени вниз
Министр злорадствует: "Не случайно же Готский альманах стал называть императорскую семью Романовых домом Гольштейн-Готторпов" (1). И в самом деле, "нужно уже не чувствовать себя больше Романовыми, полными хозяевами у себя, чтобы прибегать к некоторым приемам, принятым за последнее время нашей императорской семьей".
Очень раздосадован министр-граф умягчениями и послаблениями. Пора защитить Романовых от самих Романовых. Отстоять самодержавие от самого самодержца. Возродить в царском дворце дух и стиль такого великого человека, каким был безвременно задушенный Павел Первый. В государственной своей деятельности Ламздорф, подобно его предшественнику Гирсу, вдохновлялся еще одной идеей, практически даже более насущной: спасти Россию от самой России. Это означало: не допустить, чтобы Россия противилась германским домогательствам; воспрепятствовать организации политического, экономического и военного отпора кайзеровским притязаниям как в Восточной Европе, так и в Западной.
Немецкое ядро петербургской внешнеполитической службы поставило своей конкретной целью не допустить переориентации внешней политики с Пруссии (Германии) на Францию; затормозить отход от традиций династического союза с прусским двором; воспрепятствовать установлению близких, тем более союзнических отношений с Парижем.
Каждый шаг России навстречу Франции группа Гирса-Ламздорфа допускала крайне неохотно, всячески упираясь, хотя и этой группе было ясно, что поворот в русской политике вызван слишком глубокими причинами, чтобы можно было помешать ему с помощью даже самых хитроумных уловок. Тем изворотливей действовала пронемецкая партия, восставшая против участия России в любых комбинациях, направленных на сдерживание рейха. И тем активней подбадривал из-за кулис эту группу в Петербурге сам Вильгельм, стремясь подбрасывать ей подходящие аргументы. Наилучшим средством к этому он считал систематически возобновляемые наступательные акции, которые, расшатывая, как ему казалось, внешние позиции России, в то же время давали пищу оппозиции петербургских германофилов, требовавших во имя блага династии уступок монархической Германии повсюду и во всем. Не последнюю роль играли при этом сильно разветвленные связи германской и австрийской дипломатических служб с германофильскими кругами в Петербурге.
Гирс и Ламздорф внушали Александру Ш, что Тройственный союз, созданный Германией, представляет безобидное образование, на которое не стоит обращать особого внимания. Когда выявился курс царя и его правительства на сближение с Парижем, они принялись чернить Францию, как не заслуживающую доверия. Они запугивали двор мощью Германии, в борьбе с которой, по их утверждениям, Россию ждет верное поражение; кайзера, доказывали они, надо умаслить, по возможности ему не перечить. Они ссылались на экономические выгоды политики уступок кайзеру, в жертву которой стоит принести многие другие соображения.
Убедившись, что сближение с Францией неотвратимо, группа Гирса-Ламздорфа принялась втолковывать царю, что не следует связывать себя формальным союзом; лучше, говорили они, зарезервировать для себя позицию нейтралитета, чтобы в случае нападения Германии на Францию выступить в роли арбитра. Пронемецкая группа рассчитывала таким образом прикрыть кайзеру тылы, обеспечив ему благоприятные условия для нового военного разгрома Франции. А когда, наконец, выяснилось, что невозможно предотвратить союз с Францией, эта группа принялась настаивать, чтобы он был зафиксирован не договором, а путем обмена нотами между двумя правительствами. И, наконец, потерпев неудачу по всем перечисленным пунктам, она пустила в ход еще один довод, перед которым, по ее расчетам, царь должен был спасовать. Она доказывала ему, что противостояние рейху чревато революционным взрывом в любом из двух вариантов: и в случае военного поражения рейха, и в случае, если неудача постигнет Россию.
Показали свое искусство на поприще смешанной военно-дипломатической диверсии и другие деятели того же клана фон-баронов, в их числе, например, адмирал граф Гейден, начальник военно-походной канцелярии Николая II, организатор незаурядного подвоха, камуфлированного под реорганизацию командования военноморскими силами. Возвратясь из командировки в Германию, Гейден представил царю, в обход министра Бирилева, проект такой реорганизации, основанной на использовании "ценного германского опыта" в этой области. Проект был порочный: функция высшего руководства, которую прежде выполняло одно лицо (министр), дробилась между пятью (министр, начальник штаба, три командующих флотами), с раздельным прямым подчинением каждого из этих пяти лиц царю; о последнем же заранее можно было сказать, что координацию такого рода он не обеспечит, напротив, по выражению Витте, "все спутает и собьет".
По просьбе Бирилева царь вынес проект Гейдена на обсуждение Особого совещания, созванного в Большом Екатерининском дворце. С первых же минут царь оказал давление на участников совещания, объявив во вступительном слове, что проект составлен Гейденом с его согласия, им одобрен и намечен к претворению в закон. Затем Гейден в своем пояснении подчеркивает, что он переносит в Россию схему, "давно оправдавшую себя в Германии". Почти все участники обсуждения высказались против проекта. Они показали, что схема не только не годится для русских условий, но искажает и постановку этого дела в Германии. Тем не менее, она была царем утверждена и введена в действие. Последствия этой реорганизации для русского флота оказались в годы первой мировой войны самыми плохими.
На тот же гейденовский манер поусердствовал в служении Романовым и Петер Христиан Шванебах - другое достойное украшение бранденбургского гарнитура царского дворца.
Это был, по характеристике Витте, "человек культурный, хорошо владеющий языками, но легковесный и легкомысленный и к серьезному делу непригодный". Отказывались работать с ним все, кто знал его: "ни один из начальников Шванебаха не хотел иметь его у себя". Бесталанность же свою он возмещал подхалимством во дворце, преимущественно "путем подлаживания к высочайшим принцессам". Однажды за Шванебаха замолвил слово перед Витте сам Николай II; в результате Россия увидела Шванебаха в должности главного государственного контролера - в должности, по словам Витте, подходившей ему весьма мало, ибо "с таким же успехом его можно было бы назначить и митрополитом".
На этом посту легковесный Шванебах нанес тяжелый ущерб стране. Хотя, как отмечал Витте, "ни по своему положению, образованию или способностям Шванебах не имел для этого никаких оснований, он вмешивался в дела, до него не касающиеся и в которых он как будто не имел никакого понятия". Оказалось, и "касаются", и "понятие имеет" - в меру того, что нужно ему было для оказания услуг иностранным тайным службам. Тем более, что и должность контролера была не такой уж безобидной: она открывала ему доступ к разнообразным государственным секретам, он легко узнавал о проектах, закрытых обсуждениях, не подлежащих огласке решениях.
В то время (первое десятилетие века) представителем габсбургской империи был на берегах Невы барон фон Эренталь - сначала секретарь посольства, затем советник и, наконец, посол. Во всех трех качествах Эренталь поддерживал связи со Шванебахом. В Териоках, где находилась загородная резиденция Эренталя, Шванебах был наиболее частым из гостей. Как свидетельствовал впоследствии Витте, из рук Шванебаха Эренталь и получал наиболее ценную для Вены информацию об обстановке в России: "Посредством такой близости к Шванебаху Эренталь мог узнавать настоящее положение, в котором находилась тогда Россия".
Эренталю удалось таким образом наладить конвейер шпионских донесений, которые окончательно утвердили Вену в предположении, что "истощенная дальневосточной войной Россия не в состоянии вести на Западе "активную политику". Вывод (по словам Витте): "Пока Россия бессильна, другим странам следует устраивать свои дела и делишки".
Одним из таких "делишек" был захват габсбургской империей Боснии и Герцеговины. Дерзость, с какой Австрия решилась на эту агрессию, не в последнюю очередь, по мнению современников, объясняется шпионскими услугами, оказанными Вене Шванебахом. (Ему помогал в сборе и обработке информации для Эренталя некий Шелькинг, бывший секретарь царского посольства в Берлине, по выходе в отставку - сотрудник суворинского "Нового времени".)
После своего отозвания из Петербурга Эренталь занял в Вене пост министра иностранных дел. "Благодаря всем тем картам, - писал Витте, которые раскрыли Эренталю в Петербурге г. Шванебах и его коллеги, Эренталь, вернувшись в Австрию, принялся распоряжаться так, как будто России не существовало".
Под конец посольской деятельности Эренталя, когда тот уже укладывал чемоданы, Шванебах явился к нему на териокскую виллу с "прощальной" докладной о внутреннем положении России, попросив по использовании переслать документ для сведения кайзеру. И в дальнейшем Шванебах поддерживал такие связи и с Эренталем, и с Вильгельмом II, продолжал посылать им информацию. Личной мечтой Шванебаха было - провести остаток своей жизни в фатерланде, в поместье на Рейне, что ему и удалось. Он сложил свои кости на кладбище небольшого прирейнского городка как раз к тому времени, когда в России вскрылась подноготная его поганой двойной жизни.
