Ричард Эванс - Третий рейх. Зарождение империи. 1920–1933
Другие рабочие на разных мероприятиях часто презрительно отзывались об антисемитах, осуждали антисемитское насилие и поддерживали стремление евреев к гражданскому равенству. Такие взгляды были совершенно обычны для рабочего движения до 1914 г.[103]
Худшее, в чем можно было бы обвинить социал-демократов, это то, что они не принимали всерьез угрозу антисемитизма и позволили некоторым антисемитским клише просочиться в немногочисленные карикатуры, которые печатались в их развлекательных журналах[104]. В некоторых округах социал-демократы и антисемиты поддерживали друг друга на последних этапах избирательных кампаний, но это не подразумевало единомыслия, а было просто временным сотрудничеством в целях общей борьбы против устоявшихся элит[105]. В немногих отсталых городках и деревнях, в основном на сельскохозяйственном востоке страны, местным евреям периодически предъявляли средневековые обвинения в ритуальных убийствах, которые имели определенный успех, хотя и вызывали ответные демонстрации протеста. В суде ни одно из таких обвинений никогда не было доказано. Мелкие бизнесмены, владельцы магазинов, мастеровые и бедные крестьяне были склонны поддерживать антисемитизм более остальных, продолжая традицию организованного популярного антисемитизма, истоки которого в некоторых регионах можно проследить по крайней мере вплоть до революции 1848 года, хотя и не в его современной расистской форме[106]. Однако, если говорить о представителях образованного среднего класса, нееврейские предприниматели и специалисты, как правило, вполне спокойно сотрудничали с еврейскими коллегами, чье представительство в либеральных политических партиях было достаточно сильным, чтобы удержать последние от серьезного рассмотрения каких-либо аргументов или мнений антисемитов. Антисемитские партии оставались маргинальным протестным явлением и в основном исчезли с приходом следующего века.
Однако их закат и падение в некоторой степени были обманчивыми. Одной из причин их исчезновения было принятие антисемитских идей ведущими партиями — консерваторами и центристами, среди избирателей которых были экономически уязвимые группы среднего и низшего классов, к которым изначально обращались антисемиты. Консерваторы полагались на антисемитские положения, содержавшиеся в их тивольской программе 1893 г., и продолжали требовать уменьшения, как они считали, подрывного влияния евреев на жизнь общества. Их антисемитские предрассудки были обращены к большим группам в протестантском сельском обществе на севере Германии и к мастеровым, владельцам магазинов и мелким предпринимателям, представлявшим христианско-социалистическое крыло партии. Для намного более многочисленной, хотя и несколько менее влиятельной при рейхе центристской партии евреи или, скорее, их искаженный и спорный образ символизировал либерализм, социализм и современность — вещи, отрицаемые церковью. Такой взгляд был присущ большому числу крестьян и ремесленников в партии и распространялся автономными протестными группами среди католического крестьянства, вполне разделявшего идеи Отто Бёкеля. Этого же взгляда по сходным причинам придерживались многие люди в церковной иерархии. В Ватикане религиозный и расовый антисемитизм нашел выражение в антиеврейских диатрибах, опубликованных церковными авторами в некоторых заальпийских газетах и журналах, отличавшихся большей бескомпромиссностью по сравнению с местной прессой[107].
Более того, антисемитские предрассудки были достаточно сильны в высшем свете, в судах, на гражданской службе, в армии и университетах, чтобы постоянно напоминать евреям о том, что они были совсем не равноправными членами немецкой нации[108]. Антисемитам удалось внести «еврейский вопрос» в политическую программу, так что участие евреев в ключевых общественных организациях стало постоянным предметом для обсуждения и споров. Тем не менее все это происходило на достаточно низком уровне, даже по стандартам того времени. Один историк однажды размышлял на тему, что бы случилось, если бы путешественник во времени из 1945 года перенесся в Европу, какой она была накануне Первой мировой войны, и рассказал бы интеллигентному и эрудированному современнику, что через тридцать лет европейская нация предпримет попытку систематического истребления всех евреев Европы и в результате уничтожит около шести миллионов людей. Если бы такой путешественник попросил современника угадать, что это была за нация, не исключено, что тот указал бы на Францию, где недавнее дело Дрейфуса вызвало взрыв озлобленного народного антисемитизма. Или это могла быть Россия, где царистские «черные сотни» устраивали многочисленные еврейские погромы в преддверии неудавшейся революции 1905 г.[109] Ему бы вряд ли пришло в голову, что страной, устроившей такую кампанию уничтожения, стала Германия с ее глубоко ассимилированным еврейским сообществом и относительным отсутствием открытого или насильственного политического антисемитизма. Политики антисемитского толка все еще находились на периферии. Однако некоторые пропагандистские заявления антисемитов стали объектом внимания ведущих политических движений — например, идея о том, что нечто под названием «еврейский дух» являлось «подрывным фактором» или что евреи имели предположительно «чрезмерное» влияние в таких областях общественной жизни, как журналистика и юриспруденция. Более того, антисемитские партии продемонстрировали новый демагогический стиль поведения, который освобождал от привычных ограничений политического этикета. Этот стиль не был общепринятым, но, опять же, на парламентских слушаниях и встречах с избирателями стало возможным разжигать ненависть и опираться на предрассудки, что в середине XIX века сочли бы недопустимым в публичных выступлениях[110].
Наряду с укоренением антисемитизма в политической жизни 1880-х и 1890-х на задворках политической и интеллектуальной жизни наблюдалось соединение многих компонентов будущего национал-социализма. Ключевая роль в этом процессе принадлежала антисемитским писателям, таким как популярный романист Юлиус Лангбен, в книге которого «Рембрандт как воспитатель», опубликованной в 1890 г., провозглашалось, что голландский художник Рембрандт представлял классический северогерманский тип и что германское искусство должно вернуться к своим расовым корням — культурный императив, который впоследствии будет с большим энтузиазмом воспринят нацистами. Эти авторы в своих обличительных работах о евреях создали новый язык неистового насилия. Как говорил Лангбен в 1892 г., евреи были «для нас ядом, и относиться к ним нужно соответственно», «евреи — это лишь преходящая чума и холера». Книга Лангбена была переиздана сорок раз менее чем за год и продолжала оставаться бестселлером долгое время после этого. Оскорбительные выпады по адресу тех, кого автор называет «евреи и идиоты, евреи и подлецы, евреи и шлюхи, евреи и профессора, евреи и берлинцы», соединялись здесь с призывами к восстановлению иерархического общества, возглавляемого «тайным кайзером», который однажды выйдет из тени, чтобы возродить Германию в ее прежней славе[111].
Такие идеи обсуждались и разрабатывались в группе, собиравшейся вокруг вдовы композитора Рихарда Вагнера в Байройте. Вагнер жил в этом северном баварском городке до своей смерти в 1883 г., а его эпические музыкальные драмы ставились каждый год в оперном театре, который он спроектировал специально для этих целей. Вагнер писал их не в последнюю очередь для того, чтобы распространять псевдогерманские национальные мифы, в которых героические фигуры из скандинавских легенд служили идеальными прообразами будущих вождей Германии. Сам Вагнер был культурным антисемитом уже в начале 1850-х. В своей скандально известной книге «Иудаизм в музыке» он заявил, что «еврейский дух» противен музыкальной глубине. Решение этой проблемы он видел в полной ассимиляции евреев в немецкую культуру и замене еврейской религии, а фактически любой религии, светскими эстетическими нормами, на которые он ориентировался в собственных музыкальных драмах. Но к концу жизни его взгляды стали гораздо более расистскими под влиянием его второй жены Козимы, дочери композитора Ференца Листа. В конце 1870-х она писала в своем дневнике, что Вагнер, имевший в то время крайне пессимистичное представление о цивилизации, прочел антисемитский трактат Вильгельма Марра 1873 года и полностью согласился с его идеями. В результате такого изменения своей позиции Вагнер больше ратовал не за ассимиляцию евреев в немецкое общество, а за полное их исключение из него. В 1881 г., обсуждая классическую пьесу Лессинга «Натан Мудрый» и жуткий пожар в венском театре, при котором погибло более четырехсот человек, многие из которых были евреями, Козима писала, что ее муж «язвительно заметил, что все евреи должны гореть при постановке „Натана“»[112].
