Александр Костин - ЗАГОВОР ГОРБАЧЕВА И ЕЛЬЦИНА: КТО СТОЯЛ ЗА ХОЗЯЕВАМИ КРЕМЛЯ?
— Указ вступает в силу с момента подписания.
Это был час его торжества, расплата, но еще не последняя, за октябрьский Пленум, за XIX партконференцию, за унижения. Ельцин торжествовал, но вряд ли понимал, что в эти минуты подписывает приговор и себе.
До Горбачева еще толком не дошло, что, собственно, произошло, он вяло пытается с трибуны протестовать, дескать, эта акция может вызвать волну антикоммунистической истерии, что было бы опасно и несправедливо. Ельцин машет рукой: полно тебе, Михаил Сергеевич. Кто-то из депутатов прорывается к микрофону и истерически кричит, что всех «коммунистов надо метлой из страны убрать».
Горбачев пытается урезонить его:
— До подобных предложений даже больной мозг Сталина не додумался, подобные призывы свидетельствуют, что у вас «крыша поехала». Вы что, собираетесь выгнать из страны 18 миллионов коммунистов, а с семьями — 50 — 70 миллионов человек? Если называете себя демократами, так будьте ими!
Поверженный Горбачев, красный от стыда, сходит с трибуны. Он пытается уйти, но Ельцин зовет его к себе в кабинет — поговорить с глазу на глаз, окончательно отправить в нокаут.
«Это как пойманную мышку кот гоняет: намял ей бока, уже с нее течет, а он все не хочет съедать, а хочет поиздеваться», — вспоминал отставной генсек об этих августовских унижениях по прошествии десятка лет[439].
Огромная страна рушилась на глазах. Указ за указом, Ельцин забивал гвозди в крышку гроба, где покоилось то, что вчера еще звалось Советским Союзом.
Деятельность компартии на территории РСФСР была запрещена. Все партийное имущество передавалось советам народных депутатов. Началось тотальное мародерство и погромы, пошла охота на ведьм.
Видя такое дело, Горбачев был вынужден добровольно сложить с себя полномочия генсека и призвать членов ЦК к самороспуску. Формально он остается еще президентом СССР, но власть его сокращается с каждым днем, точно шагреневая кожа.
Даже те республики, что вчера еще были готовы подписать Союзный договор, наблюдая крушение центральной власти, провозглашают свою независимость.
За десять августовских дней окончательный суверенитет обрели Латвия, Молдавия, Украина, Армения, Белоруссия, Азербайджан, Узбекистан, Киргизия. В октябре — последней — откололась Туркмения. Литва, Эстония и Грузия объявили о суверенитете еще раньше.
Все эти процессы происходили хаотично, на волне постреволюционной эйфории. Самое интересное, что Ельцин участия в них практически не принимал.
После того как он принародно размазал Горбачева и объявил КПСС вне закона, российский президент отправился бурно праздновать победу.
Борис Николаевич укрылся в Сочи, в будущей своей резиденции Бочаров ручей, на которую давно уже положил глаз. Чем занимался он там — доподлинно неизвестно, ибо даже самые близкие соратники связи с Ельциным не имели.
«Я вместе с другими коллегами предпринимал тогда усилия для того, чтобы вывести его из этого отпуска и побудить действовать решительно, — свидетельствует министр иностранных дел РСФСР Андрей Козырев. — Мы понимали, что страна теряет время».
А тем временем пламя пожара перекидывалось уже из других республик и в саму Россию. 1 сентября в наиболее спокойном северокавказском регионе — Чечено-Ингушетии — никому пока неизвестный отставной генерал Дудаев низвергает местный Верховный Совет. По всему Грозному полыхают митинги. Дудаевские гвардейцы захватывают объект за объектом, а под конец, распоясавшись окончательно, силой разгоняют парламент, выбрасывая депутатов из окон.
Но тщетно председатель российского КГБ Иваненко пытается связаться с президентом: Ельцин слишком упоен победой; он и на секунду отрываться от отдыха не хочет. Даже когда дудаевцы захватывают здание республиканского КГБ и растаскивают архивы и оружие, Борис Николаевич на звонки Иваненко не отвечает.
«В течение дня безуспешно я пытался связаться с президентом России, который в это время находился на отдыхе в городе Сочи, — говорит главный российский чекист. — Можно было поднять группу быстрого реагирования, выехать с ней…»
Если бы Ельцин дал спецслужбам хоть какую-нибудь установку, чеченского катаклизма никогда бы не случилось. Но слишком расслабляюще действовал на него щедрый черноморский климат. Ценой пары принятых на грудь бутылок стали две войны и десятки тысяч человеческих жизней.
Потом он, конечно, спохватился, только уже было поздно. Дудаева избрали уже президентом, вся власть в Чечне окончательно вышла из-под контроля Москвы.
Правда, в ноябре Ельцин еще пытается что-то изменить. Он выпускает указ о введении в Чечено-Ингушетии чрезвычайного положения, но тут же… уходит в очередной загул.
Вице-президент Руцкой, которому поручено было заниматься чеченской проблемой, в течение пяти дней не мог с ним связаться. Борис Николаевич отдыхал в Завидово и беспокоить себя никому не велел.
Кончилось все тем, что ЧП пришлось бесславно отменять, а крайним во всей истории был назначен вице-президент — единственный, кто, действительно, пытался изменить ход событий.
Ельцинский пресс-секретарь Павел Вощанов рассказывал, что когда исход ЧП стал понятен, президент позвонил ему и «велел сделать заявление, что, мол, президент России всегда выступал и выступает за мирное решение чеченской проблемы. Только за столом переговоров… А то у нас есть, понимашь, такие, которым, что в Афгане деревню разбомбить, что Чечню танками подавить…»[440]
Такое заявление абсолютно в духе Б. Ельцина. Он никогда не признавался в собственных ошибках и у него всегда находился стрелочник, который мог вообще к провалам ельцинской политики не иметь никакого отношения. Напротив, он любил уличать других людей в ошибках и грехах, свойственных ему самому. Когда в декабре 1991 года оформлял он развод с Горбачевым, присутствовавший на той исторической встрече «архитектор перестройки» Яковлев невинно поинтересовался: правда ли, что вы собираетесь снять Примакова? (Незадолго до того он был назначен главой внешней разведки.)
А Ельцин ему в ответ: «Примаков любит выпить. Это, понимашь, недопустимо…»[441]
Итак, через публичное унижение М. С. Горбачева, Б. Ельцин совершил еще одно преступление памятного 1991 года — запрет на деятельность КПСС на всей территории России. Затем последовал запрет на печатные органы КПСС и КПРФ: «Правду», «Советскую Россию», «Гласность» и целый ряд других газет, что явилось грубым нарушением закона. В дни августовских событий ЦК КПСС, как орган коллективного руководства, поддержал ГКЧП, в его поддержку выступили и многие ЦК компартий республик, обкомы, горкомы, райкомы партии, первичные парторганизации. Но после разгрома ГКЧП корабль развернулся на 180 градусов. Произошла, как утверждает Е. Гайдар, «антикоммунистическая революция, и многие начали открещиваться напрочь от партии». Сложили с себя обязанности членов Политбюро Назарбаев, Каримов, ряд руководителей компартий республик вышли из состава ЦК.
Снова и снова вспоминается, как Ельцин подписывал партийный указ. Право, на его лице мелькнуло какое-то садистское наслаждение. Думается, такие же чувства испытывали, читая эти два указа, некоторые соратники Ельцина, и прежде всего бывший главный идеолог КПСС последних лет Александр Яковлев. Правда, он молча сидел в зале, но на лице было ликование! Почему такие, как Яковлев, люто ненавидели, да и сейчас ненавидят КПСС, взрастившую их и выведшую на вершины власти? Вопрос не простой. Ельцин пытался как-то объяснить это. Получилось невнятно, неправдоподобно. Дескать, КПСС изжила себя, не оправдала надежды людей. Распустив партию, мы, демократы, просто-напросто сделали то, что хотело большинство народа. И волю этого большинства почувствовали и путчисты — они сдались.
На самом деле — все не так. Есть люди, с детства обиженные Советской властью, которые не могут простить обид. Это мелочные, мстительные люди. Ельцин из таких. Он ведь никогда не был снисходительным к другим, старался переломить через колено, стереть в порошок. У него характер такой — обижен же Ельцин на Советскую власть за раскулаченного деда, за отца.
И сам он об этом говорит совершенно откровенно:
«Пожелтевшая, почти остывшая папиросная бумага. Канцелярский картон. Фиолетовые стойкие чернила. Передо мной «Дело № 5644», по которому в 1934 году проходила группа бывших крестьян, работавших на стройке в Казани. Среди них мой отец Ельцин Николай Игнатьевич.
Было ему в ту пору двадцать восемь лет. Почему он проходил вместе со своим братом Андреем? Брату было и того меньше — двадцать два.
Перед этим семью нашу «раскулачили». Сейчас мы все начинаем забывать, что это такое. А все было, как говорится, проще пареной репы. Семья Ельцина, как написано в характеристике, которую прислал чекистам в Казань наш сельсовет, арендовала землю в количестве пяти гектаров. До революции хозяйство отца было кулацкое, имел водяную мельницу и ветряную, имел молотильную машину, имел постоянных батраков, посева имел 12 га, имел жатку-самовязку, имел лошадей до пяти штук, коров до четырех штук…»
