Сергей Соловьев - Император Александр I. Политика, дипломатия
Понятно, что эти события и вероятнейший исход их сильно беспокоили австрийское правительство, которое должно было отвираться всеми силами не допускать до войны между Россией и Турцией: война с Россией отвлечет турецкие силы, поддержит восстание, необходимо поведет к связи между Россией и греками, тогда как сохранение дружественных отношений между Россией и Турцией отнимет у восставших всякую надежду, заставит их положить оружие и надолго уничтожит русское влияние на Востоке, ибо Россия оставит без помощи своих единоверцев. Узнавши о константинопольских кровавых сценах, о казни патриарха, Меттерних написал для австрийского интернунция в Константинополе графа Лютцова инструкцию, в которой говорилось: «Вся Европа исповедует христианство, империя Русская принадлежит к Греческой церкви; движение не замедлит сообщиться христианам, и правительства, самые приязненные султану, легко могут быть вовлечены в такие действия, которые по своим результатам будут гораздо опаснее для Порты, чем для государств христианских, взятых вместе». В то же время Меттерних написал графу Нессельроде: «Император приказал мне составить инструкцию для своего интернунция, которую я спешу сообщить вам. Вы убедитесь, что правота чувств моего августейшего государя нисколько не потерпит от разности исповеданий в религии истины и мира; казнь верховного пастыря Греческой церкви возбудила в императоре такое же чувство негодования, как если бы это преступление было совершено над верховным пастырем церкви Римской».
По поводу этого письма графу Головкину, русскому посланнику в Вене, поручено было представить австрийскому министерству, что турецкое правительство объявило войну религии, которую исповедует Россия, и предает истреблению целый народ, в котором император принимает постоянное и искреннее участие по единству вероисповедания и по договорам. Император требует одного, чтобы Порта отказалась от системы, разрушающей ее собственное владычество, и приняла другую систему, которая позволила бы ей существовать вместе с другими европейскими государствами. Император приглашает всех своих союзников соединить все свои усилия и дать почувствовать турецкому министерству необходимость такой перемены. Но каков бы ни был исход дела с турецкой стороны, император никогда не отступит от пути, им себе начертанного; его всегдашнее желание — поддерживать во всей неприкосновенности союз, столь счастливо установленный и наблюдаемый европейскими державами, следовательно, не иначе как по соглашению со всеми союзниками император желает видеть восстановление порядка на Востоке, чтобы обеспечить для Европы и с этой стороны консервативную систему. Император не думает, чтобы христианская Европа могла согласиться на истребление целого христианского народа, да и — оставя в стороне религию — одно человеколюбие не может допустить до такого печального снисхождения. Чем более император, по согласию со всеми союзниками, не одобряет предприятия зачинщиков греческой революции; чем прискорбнее для него мысль, что это событие, быть может, связывается с ненавистными происками заводчиков смуты в другом государстве, тем важнее, по его мнению, не дать людям преступным опасного торжества, или предоставив в их пользу последствия революции, если она получит успех, или позволив туркам истребить целый народ.
К этим общим рассуждениям присоединяются частные относительно России, ее положения, веры, ею исповедуемой, и договоров, заключенных ею с Оттоманской империей; но Россия никогда не будет действовать в своих исключительных видах и без соглашения с другими государствами. Россия требует от этих держав, чтобы они прямо сообщили ей свои намерения, свои желания, средства, по их мнению наилучшие для счастья Востока, если турецкое правительство, не приняв более благоразумных и умеренных мер, вызовет события, предупреждение которых для нее самой всего выгоднее; русское войско, готовое отразить всякое нападение с ее стороны, будет готово тогда осуществить план, который союзные дворы начертят по общему соглашению для отвращения несчастий, которыми турецкие смуты могут грозить другим государствам европейским. Но и в этом случае, как всегда, русское войско пойдет не для распространения границ империи, не для доставления ей перевеса, которого она не желает, но для восстановления мира, для утверждения европейского равновесия, для доставления странам, из которых слагается Европейская Турция, благодеяний политического существования — счастливого и для других неопасного.
Смысл этих внушений был очень ясен. Турецкое правительство по своему характеру не может уладиться со своими христианскими подданными таким способом, какой может быть терпим христианской Европой вообще и Россией в особенности; следовательно, необходимо уладить дело вмешательством европейских держав по общему их соглашению. Порта не согласится допустить это вмешательство; надобно принудить ее к тому силой — и русское войско будет готово привести в исполнение приговор нового конгресса, причем русский император обязывается не думать о своих частных выгодах. Таким образом, Союз будет поддержан, и система, принятая Союзом, не будет нарушена; поход в Турцию будет предпринят также против революционеров, ибо если восставшие греки восторжествуют, то это будет торжество революции; если же восторжествуют турки, то известно, как они воспользуются своим торжеством, и это опозорит Союз, опозорит правительства перед народами. Император Александр писал к императору Францу: «Я не буду разбирать причин греческого восстания, но имею основание думать, что революционеры произвели революцию на Востоке с целью разобщить союзные державы. Я думаю также, что Союз, который победил их в Неаполе и Турине, предохраняя от заразы остальную Италию, победит их в Леванте, сопротивлением этому новому испытанию и свидетельствуя пред целым светом несокрушимость связей мира и дружбы, существующими между европейскими державами».
Европейские державы сочли опасным для себя принять русские предложения, к счастью для греков, разумеется, потому что в 1821 году конгресс, собравшийся по восточным делам, не мог бы постановить для греков таких выгодных условий, какие были постановлены в тридцатых годах. Не могли освободиться от страха пред могуществом России, предложения которой поэтому казались дарами данаев, и потеряли самое удобное время для решения Восточного вопроса наиболее сообразно со своими желаниями. Для Англии и Австрии была противна мысль о вмешательстве, и о вмешательстве под русским знаменем. Впустить русское войско в турецкие владения! Русский император, правда, обязывается, что его войско будет только приводить в исполнение общие решения держав; но успехи этого войска (и как далеко будут простираться эти успехи?) разве останутся без влияния на будущие общие распоряжения? Турки будут противиться, и благодаря этому сопротивлению русское войско займет Константинополь; что тогда постановит конгресс для счастья жителей Балканского полуострова, — конгресс, на котором будет председательствовать владыка Византии? Во всяком случае, как бы в Петербурге ни золотили пилюлю; как бы ни представляли, что поход будет направлен против революции, допустить этот поход — значит допустить противоречие принятой системе: в Италию войско ходило против возмутившихся подданных для восстановления законного правительства, а в Турцию войско пойдет против правительства, чтобы заставить его не очень строго поступать с возмутившимися подданными. Быть может, это все равно для людей, желающих установления общего европейского правительства, обязанного умерять движения и сверху и снизу, водворяя всюду правила человеколюбия, религии и нравственности, исполняя законные требования всех; но австрийский канцлер и английские министры вовсе не принадлежат к числу таких людей — для них это не все равно.
Как же быть? Надобно стараться протянуть время и не допустить до войны между Россией и Турцией. Средство к тому можно найти в самой сложности вопроса, в темноте, отсюда проистекающей. Вопрос представляет две стороны: общеевропейскую и частную — русскую; надобносначала, для уяснения вопроса, разделить эти две стороны, заняться прежде требованиями России, которая считает себя оскорбленной, ищет удовлетворения; надобно уяснить, определить точнее эти требования. Они основываются на трактатах: надобно определить с точностью смысл трактатов — так ли толкуются известные статьи; можно начать длинные переговоры по этому случаю, а между тем султан покончит с греками; тогда можно будет уговорить его быть поснисходительнее, а Россию оставить в стороне, занять ее чем-нибудь на Западе.
В Вене было положено действовать осторожно, не раздражать русского императора, сдерживать султана. Лютцов, получивши инструкции в этом смысле, начал действовать ревностно, ревностнее, чем даже сколько желало его правительство, потому что был грекофил и вполне сочувствовал русскому посланнику. Иначе поступал английский посланник в Константинополе лорд Странгфорд, который с островитянской бесцеремонностью выражал свое сочувствие к Турции и несочувствие к России. Граф Головкин должен был заявить австрийскому министерству, что в печальном положении барона Строганова в Константинополе единственным утешением были ему почти ежедневные знаки участия, оказываемые ему австрийским интернунцием; министры шведский и датский следуют благородному примеру графа Лютцова; но английский посланник не разделяет великодушных чувств своих товарищей. Вместо того чтобы поддерживать барона Строганова в печальной обязанности уяснять турецкому правительству его собственные интересы, лорд Странгфорд, наоборот, одобряет Порту в ее странных расположениях. Его постоянно холодное и не очень приличное обхождение с бароном Строгановым, возрастающая день ото дня приязнь к Дивану могли только усилить в турецком правительстве опасные надежды, что его ложные и жестокие меры найдут одобрение и поддержку в британском кабинете.
