Олег Соколов - Битва двух империй. 1805–1812
Принято писать, что Тильзитский мир, заключенный под давлением неизбежных обстоятельств, был непрочен, что русское общество пылало ненавистью к наполеоновской Франции и новая война становилась все более неизбежной. Действительно, отныне настроение российских элит изменилось. К жажде реванша со стороны офицерского корпуса добавилась вполне серьезная экономическая база для конфликта вследствие континентальной блокады, которая била по интересам наиболее привилегированных слоев российского общества. Кроме того, новая война с Александром вынудила Наполеона коснуться польского вопроса, который стал отныне камнем преткновения в отношениях между державами. Не могло российское дворянство спокойно смотреть на пусть даже маленькую Польшу, возрожденную под именем герцогства Варшавского. Исследования современных историков показывают, насколько сильно было брожение в западных провинциях империи, что, без сомнения, представляло опасность для основ российского государства.
Так что это мнение, в общем, верно — после Тильзита вероятность нового конфликта возросла. Тем не менее многие историки, основывающиеся на данных из мемуарной литературы, без сомнения, утрируют ситуацию. Общественное мнение в России не было столь единодушным, как это было принято считать, и в общем даже в 1807–1810 гг. Александр вполне имел возможность при наличии политической воли не только избежать конфронтации с наполеоновской Францией, но и, наоборот, использовать союз для укрепления и расширения Российской империи. Однако действия русского царя были направлены в прямо противоположном направлении.
Тильзит усилил также и амбиции Наполеона, ввязавшегося в испанскую авантюру. Эту ситуацию царь умело использовал для того, чтобы сделать конфронтацию еще более вероятной. В 1809 г. Австрия начала войну фактически с благословения Александра. Одно его твердое слово, и этой войны могло бы и не быть.
Первым результатом австро-французской войны 1809 г. было то, что англичане спаслись от разгрома в Испании; как следствие, британские правящие круги стали еще менее склонны к компромиссам, и потому всякая возможность мирного урегулирования европейского спора стала еще более призрачной. Но война 1809 г. обострила и польский вопрос. Самоотверженная борьба маленькой армии Понятовского, с одной стороны, с другой — более чем сомнительное «содействие» союзного корпуса под командованием Голицына не могли не повлиять на условия Шенбруннского мира. Герцогство Варшавское было щедро вознаграждено за мужество его солдат. Россия получила лишь нечто, похожее на подачку.
Но что оставалось делать Наполеону, которому его вероломный союзник не только не помог, но более того, постоянно вставлял палки в колеса тем, кому, исходя из буквы договора, должен был содействовать?!
И все-таки, несмотря на эти события, несмотря на совершенно очевидное двуличие Александра, Наполеон принял решение связать свою судьбу с сестрой царя и тем самым совершить последнюю попытку спасти разваливающийся союз. Конечно, в перспективе французский император мог во имя интересов своего государства поступиться родственными связями, но с другой стороны, не был же он сумасшедшим, который желал ввести не только в свою спальню, но и в свой дворец, в свои министерства и штабы представителей страны, с которой он собирался воевать. Ну не мог он думать о русском браке иначе, как о способе укрепить, а точнее, попытаться сохранить союз. Это была его последняя надежда, последний шанс, на который он надеялся в своем десятилетнем поиске сближения с Россией. Того сближения, ради которого он испортил отношения с Турцией, отдал на волю Александра Швецию, прекратил боевые действия 18 июня 1807 г., когда имел все шансы раздавить русский арьергард, а затем просто уничтожить остатки русской армии, разбитой под Фридландом.
Политика, как и всякого человека, нужно судить прежде всего не по словам, а по делам. Все действия Наполеона на внешнеполитической арене до 1810 г. были направлены на то, чтобы попытаться связать Россию и Францию дружественными узами, снискать расположение русского царя, делая последнему такие уступки, которые он мог совершенно не делать. Ведь Россия, проиграв войну в 1807 г., получила не уменьшение своей территории, а приращение! Пусть в истории найдут другой такой пример, когда армия государства, два раза напавшего на другое, два раза была вдребезги разбита, и при этом само государство не только ничего не лишилось, но даже что-то приобрело! Разве это не ясные, очевидные дела, показывающие отношение Наполеона к перспективе русско-французского союза? Реакцией на все эти действия, на все эти жесты был ответ Александра на брачное предложение. Точнее, очевидное уклонение от ответа, означающее отказ. Эта пощечина, которую Наполеон получил от царя, не стала причиной разрыва, но ясно показала: все попытки сблизиться с Александром обречены на провал.
Отныне Наполеон понял, что для укрепления и сохранения той системы, которую он создал и построил, нужно опираться на кого угодно, но не на Александра I. Это, разумеется, не означало немедленной русско-французской войны, но в той сложной накаленной атмосфере, которая существовала в Европе, в обстановке, когда Англия не жалела никаких жертв, чтобы активизировать все враждебные Франции силы, подобное состояние было чревато конфликтом, и обе стороны это прекрасно понимали.
Именно поэтому с 1810 г. и с той и с другой стороны начинают принимать меры предосторожности на случай агрессии теперь уже потенциального противника. Эта ситуация не родилась спонтанно, не вытекала естественным образом из природы государств и их экономических интересов. Она появилась только благодаря десятилетней целенаправленной деятельности Александра I. Если Наполеону можно и нужно ставить в вину многие его шаги на внешнеполитической арене и, конечно, прежде всего, его агрессивную войну в Испании, то в отношении России его поведение в течение долгого времени было постоянно самым дружелюбным. В документах, исходящих от императора, нельзя проследить ничего, кроме уважительного отношения к Российской империи и ее главе и попыток как можно более тесного сближения на основе общности геополитических интересов.
В этой связи очень важен вопрос континентальной блокады, а точнее, проблема интерпретации влияния континентальной блокады на русско-французские отношения. Многие русские историки, стремясь выставить Наполеона сумасшедшим агрессором, всеми силами старались изобразить ситуацию, в которой оказалась российская экономика, как катастрофическую и близкую к погибели из-за сближения с Францией. Благодаря такой картине ненависть Александра к французскому императору получала рациональное объяснение, и более того, царь превращался в защитника русских экономических интересов. Однако большинство рассуждений по поводу разрушительного влияния блокады на российскую экономику рассыпаются в прах при столкновении с фактами.
Существует очень важный связанный с блокадой вопрос, который искаженно освещается многими историками. Это вопрос инфляции бумажного рубля, которая якобы возникла как следствие блокады. Подобное утверждение является грубой подтасовкой фактов и откровенной ложью. Как было показано на страницах этой книги, инфляция проистекала единственно из-за огромного ничем не обеспеченного выпуска ассигнаций, который, в свою очередь, был напрямую связан с авантюристической, агрессивной политикой Александра I.
Итак, с 1810 г. начинаются военные приготовления обеих сторон, которые при желании можно интерпретировать по-разному. Однако в скором времени в действиях русского царя начинает явно просматриваться подготовка к вторжению в герцогство Варшавское. Александр желает провозгласить себя польским королем, он считает, что сможет поставить под свои знамена поляков, затем поднять против Наполеона Пруссию и в конечном итоге разгромить Французскую империю, пользуясь ослаблением силы Наполеона в Центральной Европе вследствие трудностей испанской кампании.
В начале 1811 г. огромная передислокация российских войск к западным границам не оставила больше никаких сомнений в намерениях Александра. Самым явным, самым показательным действием явилась переброска более чем половины сражавшейся против турок армии, произошедшая в тот момент, когда эти силы были остро необходимы на дунайском «фронте». Подобное перемещение невозможно объяснить с точки зрения нужд обороны. Оно было возможно только в случае, если готовилось немедленное нападение.
Именно так его и восприняли современники. В герцогстве Варшавском началась настоящая паника в ожидании вторжения русских войск. Это тревожное настроение, этот страх быть растоптанными подавляющим превосходством сил князь Понятовский донес до Наполеона, которому передалось беспокойство поляков. Отныне император понимал, что волей или неволей ему нужно готовиться к войне в Центральной Европе.
