Николай Данилевский - Россия и Европа
Нравственная особенность русского государственного строя заключается в том, что русский народ есть цельный организм, естественным образом, не посредством более или менее искусственного государственного механизма только, а по глубоко вкорененному народному пониманию, сосредоточенный в его государе, который вследствие этого есть живое осуществление политического самосознания и воли народной, так что мысль, чувство и воля его сообщаются всему народу процессом, подобным тому, как это совершается в личном самосознательном существе. Вот смысл и значение русского самодержавия, которое нельзя поэтому считать формою правления в обыкновенном, придаваемом слову "форма", смысле, по которому она есть нечто внешнее, могущее быть изменено без изменения сущности предмета, могущее быть обделано как шар, куб или пирамида, смотря по внешней надобности, соответственно внешней цели. Оно, конечно, также форма, но только форма органическая, то есть такая, которая не разделима от сущности того, что ее на себе носит, которая составляет необходимое выражение и воплощение этой сущности. Такова форма всякого органического существа, от растения до человека. Посему и изменена или в настоящем случае ограничена такая форма быть не может. Это невозможно даже для самой самодержавной воли, которая, по существу своему, т. е. по присущему народу политическому идеалу, никакому внешнему ограничению не подлежит, а есть воля свободная, то есть самоопределяющаяся. Это-то внутреннее, нравственно-политическое единство и цельность русского народа, объемлющие собою всю государственную сторону его бытия, и составляют причину того, что русский народ может быть приведен в состояние напряжения всех его нравственных и материальных сил, в состояние, которое мы называем дисциплинированным энтузиазмом, волею его государя, независимо от непосредственного возбуждения отдельных единиц-личностей, составляющих народ, тем или другим интересом, событием или вообще возбуждением. А восьмидесятимиллионный народ, способный, по искреннему слову главы своего и представителя, составляющего живой центр его сознания, чувства, мысли и воли, прийти в состояние дисциплинированного энтузиазма,- есть сила, которой мир давно уже, или даже вовсе еще, не видал.
Когда папа составлял нравственный центр европейского мира, слово его могло воспламенить и подвигнуть Европу на крестовые походы - предприятие, не лежавшее в ближайших интересах ни государей, ни феодалов, ни народов тогдашней Европы. Но не говоря уже о том, что теперь у ней нет такого живого средоточия, самые крестовые походы представляют лишь пример энтузиазма недисциплинированного, ибо они происходили под влиянием пап и духовенства деятелей неполитических, которые посему и не могли придать им характера правильности и стройности. К тому же и это великое народное движение, собственно говоря, охватило не всю народную массу, а одно лишь высшее рыцарское сословие.
Другой пример чудес, совершенных народным энтузиазмом в огромных размерах, представляет нам Франция во время революции. Под совокупным влиянием реакции против долговременных притеснений, угнетавших народ, идеи свободы, проникших до низших слоев общества, патриотизма, возбужденного угрозами вторгнувшихся иностранцев, и ужаса, наводимого террором,- возбужденная Франция отразила и победила Европу. В этом случае можно сказать, что энтузиазм обнял собою если не весь народ, то значительнейшую его часть и что он был хотя и на скорую руку, но хорошо дисциплинирован Конвентом, или, точнее, Комитетом общественной безопасности, и потому мы можем принять Францию того времени за мерило возбужденных народных сил. Двадцатипятимиллионное население - без армии, без флота, без организованных финансов, при противодействии большинства духовенства и дворянства, при федеративных стремлениях, обнаружившихся во многих главных центрах населения, при восторженном сопротивлении Бретани и Вандеи, воспламененных противуреволюционным энтузиазмом,- торжествует над этими внутренними врагами и препятствиями и победоносно борется с соединившимися против него Пруссией, Австрией, Германией, Испанией и Англией. Что же в состоянии совершить восьмидесятимиллионное население России, приведенное правотою и святостью защищаемого им дела и полновластным над ним словом ее государя также в состояние напряжения своих нравственных и материальных сил? Простой арифметический расчет показывает, что при всех прочих равных обстоятельствах сила, которую Россия может выказать, будет равняться тройной силе, обнаруженной Францией в грозную эпоху ее борьбы с первою европейскою коалицией. Но обстоятельства далеко не равны, ибо Россия обладает еще, сверх силы народного энтузиазма, всем своим нормальным государственным могуществом и внутри ниоткуда не может ожидать мало-мальски серьезного противодействия; ибо все, что считается теперь таковым, отвеется прочь легче пустой шелухи и мякины при первом дуновении ветра.
С другой стороны, какого же противодействия можем мы ожидать? Весьма велики, конечно, нормальные государственные силы Европы или даже той коалиции, которая образуется против России, когда наступит время серьезного решения восточного вопроса, коалиции, имеющей, по всем вероятиям, составиться из Франции, Англии, Австрии, а может быть, и Италии. Но едва ли представляет история пример, чтобы одни нормальные государственные силы когда-нибудь торжествовали над народом, находящимся в состоянии напряжения всех своих нравственных и материальных сил, в состоянии дисциплинированного энтузиазма, если несоразмерность сил не переступила всяких пределов, как в недавней борьбе кандиотов с турками[12]. Народ в состоянии героизма (как всего лучше обозначить это возбуждение его сил) может быть побежден только таким же героическим возбуждением. Но европейские народы в настоящий момент своего развития лишены той живой, органической цельности и того единства, при которых вся их жизненная энергия сосредоточилась бы в одном лице или в одной коллегии, представителе их политического сознания, чувства, мысли и воли, которые могли бы поэтому воспламенить их своим искренним властительным словом. Эти времена давно прошли для Европы. Конечно, всякий народ, живые силы которого еще не замерли, может быть одушевлен энтузиазмом под непосредственным влиянием событий, затрагивающих его жизненные интересы; но для того, чтобы такое единодушное, восторженное настроение овладело непосредственно целыми народами, необходим сильный толчок, потрясающий весь народный организм, который бы, пересилив все частные многообразные эгоистические стремления, происходящие под влиянием бесчисленных личных побуждений, так сказать, заставил бы созвучно биться все сердца.
Счастье и сила России в том и заключается, что, сверх ненарушимо сохранившихся еще цельности и живого единства ее организма, само дело ее таково, что оно может и непосредственно возбудить ее до самоотвержения, если только будет доведено до его сознания всеми путями гласности; тогда как ее противники не могут выставить на своем знамени ничего, кроме пустых, бессодержательных слов: будто бы попираемого политического равновесия якобы угрожаемой цивилизации,- которыми не расшевелить народного сердца, а разве только возбудить вопли уличных крикунов и ротозеев. С одной стороны, борьба будет за все, что есть священного для человека: за веру, за свободу угнетенных братьев, за свое историческое призвание, которое хотя логически и не сознается массами, но лежит в нравственной основе всякого великого народа. С другой - за угнетение племен, в противность высказываемым самими же противниками принципам равноправности национальностей; за действительное турецкое варварство, как плотину против разлива какого-то мнимого московитского варварства; за фантастический польский народ, занимающий в европейских головах место действительного русского народа, угнетавшегося польским шляхетством; одним словом, за ложь, фальшь и напускное марево.
Итак, великая борьба, предстоящая в более или менее близком будущем русскому народу, и по правоте и святости дела, которое он должен будет защищать, и по особенным свойствам его государственного строя, может и должна принять характер героический. Чтобы уяснить себе, чего вправе мы ожидать от русского народа в таком настроении духа, обратимся опять к истории, с тем чтобы из ее опыта вывести те условия, которым мы обязаны успехами, приобретенными в войнах, утвердивших русское государственное величие. Исследование это, должны мы сказать со стыдом и сожалением, не бесполезно, потому что дух сомнения в себе и самоунижения, порожденный поклонением всему европейскому, дошел до того в так называемых образованных классах нашего общества, что часто слышится, что будто даже войско наше не может быть поставлено в уровень с лучшими европейскими армиями, каковы, например, прусская или французская. И это считается многими за просвещенный, беспристрастный взгляд, в противность казенно-патриотическому.
