Ричард Пайпс - Русская революция. Книга 3. Россия под большевиками 1918 — 1924
Согласно такому определению, намерение получить прибыль, например, может быть истолковано как контрреволюционная деятельность и вполне заслуживать высшей меры наказания. Комментируя изменение статьи 57, Н.В.Крыленко отмечал, что такая «эластичность» карательной политики нужна для того, чтобы бороться с преобладающими «скрытыми формами контрреволюционной деятельности»138. Принцип «аналогий» позволял судить граждан за преступления, не описанные непосредственно в кодексе, но сходные по сути (статья 10 Уголовного кодекса). [Этот принцип применялся следующим образом: «[ст. ст. 57 и 74 дают] общее определение преступлений контрреволюционных и против порядка управления. На основании ст. ст. 57 и 74, если бы было совершено деяние, подпадающее под общее понятие государственного преступления, но в Кодексе в качестве отдельного вида не предусмотренное, то в силу статьи 10 могла быть применена статья того же раздела, по содержанию наиболее сходная» (Трайнин А.Н. Уголовное право РСФСР: Часть особенная. Л., 1925. С. 7).].
Такие стандарты были весьма растяжимыми. Советский юрист А.Н.Трайнин, доводя партийную философию права до ее логического завершения, доказывал в 1929 г., то есть пока еще сталинский террор не развернулся в полную силу, что существуют случаи, когда «уголовная репрессия применяется при отсутствии "вины"»139. Трудно зайти дальше в разрушении основ права и законности.
Целью судебных заседаний, проводившихся на этих принципах, было не доказательство вины или невиновности — это предопределялось заранее партийными властями, — но получение еще одной трибуны для политической агитации и пропаганды с целью воспитания населения. Юристы, взявшие на себя роль защитников на судебном процессе, должны были состоять в Коммунистической партии и принимали виновность своих подзащитных как данность, ограничиваясь приведением смягчающих обстоятельств. Пока был жив Ленин, «чистосердечное» признание своей вины вкупе с ложными свидетельствами против других подзащитных еще могли спасти подсудимого или хотя бы смягчить приговор. Позднее даже этого стало недостаточно.
Жертвами судебного маскарада в первую голову становились, понятно, те обвиняемые, судьба которых была предрешена политическими или пропагандистскими соображениями. Но и общество в целом платило дорогую цену. В России народ в массе своей всегда относился к закону и судам с большим недоверием, преодолеть которое постепенно помогли судебные реформы 1864 г. И вот теперь приходилось усваивать новую науку: правосудие, как в том убеждала большевистская практика, это то, что угодно властям. И если признавать, что уважение к закону есть фундаментальное условие нормальной жизнедеятельности общества, то ленинское формализованное беззаконие было антисоциальным в полном смысле этого слова.
* * *
Ленин жаждал битвы — политические сражения были его истинным призванием. Но для этого ему требовался достойный противник. Дважды потерпев тяжкое поражение — сначала неудачи с экспортом революции, а затем провал при построении социалистической экономики в своем отечестве, — он обратил боевой пыл на борьбу с вымышленными врагами. И жертвы, которые он избрал, не были повинны в том, что они совершили что-либо противозаконное или хотя бы намеревались совершить: просто самим своим существованием они угрожали революционной законности.
Главными объектами его гнева стали духовенство и социалисты.
Кронштадт, Тамбов, а также требования демократических перемен, идущие из недр самой Коммунистической партии (см. ниже: гл. 9), внушили Ленину мысль, что эсеры и меньшевики не дремлют, используя экономический кризис для подрыва режима. Он не мог признаться даже самому себе, что у людей могут быть веские причины для недовольства его властью: обнаруживая образ мыслей, приличествующий скорее служащему царского департамента полиции, он усматривал в любой смуте плоды деятельности вражеских агитаторов. В действительности эсеры и меньшевики вполне приспособились к ленинскому диктаторству, позволявшему им делать то же, что и при царизме: ворчать и критиковать, не неся ответственности. Они тысячами вступали в Коммунистическую партию. В октябре 1920 г. ЦК эсеров запретил вести вооруженную борьбу против советской власти. Но согласно большевистской логике: чего желает человек «субъективно» и кем он является «объективно» — совсем не одно и то же. Как говорил Дзержинский арестованному эсеру: «Субъективно вы революционер, каких побольше бы, но объективно вы служите контрреволюции». [Jansen M.A Show Trial under Lenin. The Hague, 1982. По этому принципу, «объективно», разумеется, Ленин в 1917–1918 гг. был германским агентом.]. По словам другого чекиста, Петерса, несущественно, поднимали или нет социалисты оружие против Советской России — все равно они должны быть уничтожены140. Пока шла гражданская война, эсеров и меньшевиков терпели, поскольку они помогали большевикам в борьбе с белыми. Преследования их начались, как только военная угроза отпала. Пристальное наблюдение, сопровождавшееся арестами, началось в 1920-м и усилилось в 1921 году. 1 июня 1920 г. ЧК распространила по своим отделам на местах циркуляр, в котором указывалось, как обращаться с эсерами и меньшевиками, и немало места отводилось сионистам. Циркуляр предписывал «обращать сугубое внимание на разлагающую деятельность меньшевиков, работающих в профсоюзах, в кооперации, и в особенности среди печатников; тщательно собирая обвинительный материал, привлекать их к ответственности, не как меньшевиков, а как спекулянтов и подстрекателей к забастовкам и т. д.». Что касается сионистов, то органы безопасности должны были собирать сведения о всех известных сторонниках этого движения и следить за ними, запрещать устраивать собрания и разгонять незаконные, читать их корреспонденцию, не давать разрешения на передвижение по железной дороге и «постепенно под разными предлогами занимать их помещения, мотивируя это необходимостью для военных и других учреждений»141.
Но преследования и аресты социалистов не решали вопроса до тех пор, пока их идеи находили сочувствие у определенной части населения: Ленину нужно было дискредитировать их, представив как предателей, и в то же время продемонстрировать, что критика его режима и слева, и справа равносильна контрреволюции. Говоря словами Зиновьева: «Всякая критика партийной линии, хотя бы так называемая «левая», является ныне объективно меньшевистской критикой»142. Чтобы расставить все точки над i, Ленин провел первые в Советской России показательные суды.
В качестве жертв он избрал эсеров, а не меньшевиков, поскольку первые пользовались почти всеобщей симпатией среди крестьянства. Аресты членов партии ср. начались во время Тамбовского восстания: к середине 1921 г. тысячи их, включая членов ЦК, сидели в тюрьмах.
Затем, летом 1922 г., начались судебные процессы143. Решение предать эсеров суду Верховного революционного трибунала при ВЦИК было принято 28 декабря 1921 г. по рекомендации Дзержинского144, но осуществление постановления отложили на полгода, чтобы дать чекистам возможность подготовить необходимые свидетельства. Главной уликой предстала книга Г.Семенова-Васильева, бывшего эсеровского боевика, ставшего осведомителем ЧК, опубликованная в Берлине в 1922 г.145. Как во всякой удачной фальсификации, в ней сплелись правда и ложь. Семенов, имевший отношение к покушению на жизнь Ленина, совершенному Фанни Каплан в августе 1918 г., приводит некоторые любопытные подробности этого акта, но при этом коварно приплетает к нему лидеров эсеров. Впоследствии он предстал перед судом одновременно и как обвиняемый, и как главный свидетель обвинения. 20 февраля 1922 г., за неделю до объявления процесса над эсерами, Ленин направил сердитое письмо наркому юстиции, сетуя на его нерасторопность в борьбе с политическими и экономическими преступлениями. Репрессии против меньшевиков и эсеров должны были быть усилены с помощью ревтрибуналов и нарсудов. Он подчеркивал: требуются «постановки ряда образцовых (по быстроте и силе репрессии; по разъяснению народным массам, через суд и через печать, значения их) процессов в Москве, Питере, Харькове и нескольких других важнейших центрах; воздействие на нарсудей и членов ревтрибуналов через партию в смысле улучшения деятельности судов и усиления репрессии; — все это должно вестись систематично, упорно, настойчиво, с обязательной отчетностью»146.
Троцкий поддержал предложение Ленина и в письме в Политбюро призвал провести суд, который имел бы характер «законченного политического произведения»147. Как и в случае с духовенством, последовавшее действо более напоминало театр агитпропа, чем трибунал: тщательно подобраны исполнители и заранее распределены роли, придуманы свидетельства, для оправдания суровости правосудия создана соответствующая атмосфера непримиримости, сами приговоры предопределены партийными органами, а «массам» отведена роль публики в уличном балагане. Самые элементарные процедурные формальности отброшены, подсудимые обвинялись в преступлениях, которые на то время, когда они якобы совершались, не квалифицировались как таковые, ибо кодекс, по которому их судили, был утвержден всего лишь за неделю до процесса, когда все подследственные уже находились в тюрьмах.
