Пайпс - Русская революция. Россия под большевиками. 1918-1924
На первый взгляд, ГПУ пользовалось меньшими правами, чем ЧК. Но в действительности это было не так. Ленин и его сподвижники верили, что проблемы создают люди и что решить их можно, устранив смутьянов. В марте 1922 г., не прошло и месяца после создания ГПУ, Ленин наставлял Петерса, что ГПУ «может и должно бороться со взяточничеством и другими экономическими преступлениями» и карать расстрелом по суду: директиву на этот счет следовало представить Наркомюсту через Политбюро121. Декрет от 10 августа уполномочил Наркомвнудел в административном порядке высылать граждан, причастных к «контрреволюционной деятельности», за границу или в установленные местности в России сроком до трех лет122. В приложении к этому декрету, изданному в ноябре, ГПУ даровалось право бороться с «бандитизмом», как оно сочтет необходимым, не прибегая к законной процедуре, вплоть «до казни через расстрел», кроме того, позволялось сопровождать ссылку принудительным трудом123. В январе 1923 г. судебные полномочия ГПУ были еще более расширены правом применять административную высылку «к лицам, пребывание коих в данной местности (и в пределах Р.С.Ф.С.Р.) представляется по их деятельности, прошлому, связи с преступной средой с точки зрения охраны революционного порядка опасным»124. Как и при царизме, высланных сопровождали под вооруженным конвоем до места назначения, часто пешком в суровых условиях. Теоретически приговор о высылке выносил Комиссариат внутренних дел по рекомендации ГПУ, на деле рекомендация ГПУ была равносильна приговору. 16 октября 1922 г. ГПУ получило право выносить приговор и даже приводить его в исполнение без суда в отношении лиц, повинных в вооруженном грабеже и бандитизме и пойманных на месте преступления125. Таким образом, менее чем за год с момента своего возникновения как органа «революционной законности» ГПУ обрело равные с ЧК права распоряжаться жизнями советских граждан.
ГПУ/ОГПУ представляло собой сложную структуру, со специализированными отделами, ответственными не только за вопросы, входящие в юрисдикцию политической полиции, как, скажем, экономические преступления и подстрекательство к мятежу в вооруженных силах. Несмотря на вынужденное сокращение штата с 143 тыс. в декабре 1921 г. до 105 тыс. сотрудников в мае 1922-го126, ГПУ оставалось весьма внушительной организацией. Ведь помимо гражданского персонала оно располагало военизированными частями, которые в конце 1921 г. насчитывали сотни тысяч бойцов и командиров, а также особыми пограничными войсками численностью 50 тыс. человек127. Размещенные по всей стране, эти войска выполняли функции, сходные с теми, которые были присущи царскому Отдельному корпусу жандармов. ГПУ создало агентуру за границей с двойной задачей: следить за русской эмиграцией и сеять разлад в ее среде, а также приглядывать за работниками Коминтерна. ГПУ, кроме того, помогало Главлиту Наркомпроса исполнять цензурные обязанности, и в его ведении находилось большинство тюрем. Вообще говоря, трудно назвать сферу общественной деятельности, в которую бы не вмешивалось или не внедрялось ГПУ.
При нэпе сеть концентрационных лагерей расширилась: с 84 в конце 1920 г. до 315 в октябре 1923-го128. Частью лагерей заведовал Комиссариат внутренних дел, другими ГПУ. Самые известные из них были расположены на крайнем Севере, на Соловках (Соловецкий лагерь особого назначения, или СЛОН), откуда редко кто выходил живым. Здесь вместе с обычными преступниками содержались пленные белогвардейские офицеры, участники крестьянских восстаний в Тамбове и других губерниях и матросы Кронштадта. Смертность среди заключенных была очень высокой: за один год (1925) в СЛОНе зарегистрировано 18 350 умерших129. Когда летом 1923 г. лагерь оказался переполнен, власти расширили его за счет строений древнего монастыря на Соловецких островах, который использовался для заключения лиц, обвиненных в антигосударственной или антицерковной деятельности, еще со времен царствования Ивана Грозного. В 1923 г. в Соловецком лагере, самом крупном в системе ГПУ, содержалось 4 тыс. заключенных, включая 252 социалиста130.
В период нэпа принцип «революционной законности» в России нарушался с той же легкостью, с какой прежде, и не только из-за чрезвычайных судебных полномочий, присвоенных ГПУ, но и потому, что Ленин рассматривал закон как орудие политики, а суды — как верных слуг правительства. Его концепция права стала ясна в 1922 г., когда составлялся проект первого в советском государстве уголовного кодекса. Недовольный проектом, представленным наркомом юстиции Д.И.Курским, Ленин дал точные указания относительно политических преступлений. К ним он относил «пропаганду, или агитацию, или участие в организации, или содействие организациям, действующие (пропаганда и агитация) в направлении помощи» международной буржуазии. Такие преступления карались «высшей мерой наказания» либо, при смягчающих вину обстоятельствах, лишением свободы или высылкой за границу131. Ленинские формулировки напоминали столь же расплывчатые определения политических преступлений из Уложения о наказаниях 1845 г., составленного в царствование Николая I, где предусматривались суровые кары лицам, «изобличенным в составлении и распространении письменных или печатных сочинений или изображений с целью возбудить неуважение к Верховной власти, или же к личным качествам Государя, или к управлению Его государством». При царизме, однако, такие действия не карались смертью132. Следуя ленинским инструкциям, советские юристы составили «всеядную» — omnibus clause — статью 57, которая предоставила судам полное право приговаривать неугодных за так называемую контрреволюционную деятельность, которой Сталин впоследствии воспользовался, придавая вид законности развязанному им террору. Из указаний, данных Лениным Курскому относительно назначения правосудия, совершенно ясно, что вождь прекрасно понимал, к чему могут привести его инструкции: «открыто выставить принципиальное и политически правдивое (а не только юридически-узкое) положение, мотивирующее суть и оправдание террора... Суд должен не устранить террор... а обосновать и узаконить его принципиально»133. Впервые в истории права функции судебной процедуры определялись не в смысле отправления правосудия, а для устрашения населения.
Советские историки права, обсуждая правоприменительную практику 20-х годов, определяли закон как «дисциплинирующее начало, способствующее укреплению советского государства и развитию социалистической экономики»*. Это определение оправдывало репрессии по отношению к любому отдельному лицу или группе лиц, которые, по мнению властей, наносили вред интересам государства или препятствовали развитию нового экономического порядка. Таким образом, «ликвидация» «кулаков», произведенная Сталиным в 1928—1931 гг., в ходе которой миллионы крестьян были лишены имущества и депортированы из родных мест, в основном по лагерям, где находили свою смерть, проводилась строго в рамках ленинской юриспруденции134. Согласно статье 1 первого советского Гражданского кодекса 1923 года гражданские права охраняются законом, только если они не осуществляются «в противоречии с их социально-хозяйственным назначением»135.
* Сорок лет советского права. Т. 1. Л., 1957. С. 72. Эта концепция продолжала, по духу, если не буквально, царскую традицию. По словам одного из специалистов по конституционному праву в дореволюционной России, функция права заключалась не столько в установлении правосудия, сколько в поддержании общественного порядка (Коркунов Н.М. Русское государственное право. СПб., 1909. Т. 1. С. 215—222).
Чтобы судьям было проще исполнять новые обязанности, Ленин освободил их от традиционных юридических норм и процедур. Преступное деяние определялась не по формальным критериям — нарушение закона, — но по тем потенциальным последствиям, которые это деяние могло за собой повлечь, то есть согласно некоему «материальному» или «социологическому» стандарту, определявшему преступление как «всякое общественно опасное действие или бездействие, угрожающее основам советского строя и правопорядку»136. Виновность могла быть также установлена путем доказательства «намерения», объектом наказания становилось «субъективное уголовное намерение»*. В 1923 г. в приложении к статье 57 Уголовного кодекса дается столь широкое определение «контрреволюционной» деятельности, что оно перекрывает собой любое деяние, не угодное властям. Помимо действий, совершаемых с явной целью свержения или ослабления сушествующего строя, или оказания помощи «международной буржуазии», как «контрреволюционное» квалифицируется действие, «которое, не будучи непосредственно направлено на достижение вышеуказанных целей, тем не менее, заведомо для совершившего деяние, содержит в себе покушение на основные политические или хозяйственные завоевания пролетарской революции»137.
