Лев Трегубов - Эстетика самоубийства
Может показаться неожиданным, что среди этих причин нередко могут быть факторы несомненно эстетического свойства, то есть такие, которые, приходя в некоторое противоречие с эстетическими принципами человека, приводят его к решению покончить с собой.
ГЛАВА 4
Самоубийство как гармоничное завершение жизни
Анализируя эстетический аспект самоубийства, мы имеем в виду рассмотрение с позиций эстетики как явления в целом (т. е. самоубийство как самостоятельный феномен), так и отдельных конкретных суицидальных актов с той мерой индивидуальной неповторимости, которая отличает каждый из них.
Эстетическое содержание самоубийства в общем плане как социального и, следовательно, исключительно человеку присущего феномена поведения выражается в том, какое место занимает этот феномен в человеческой культуре. Мы уже убедились в том, что самоубийство нашло поэтическое отражение в сказаниях и мифах, по существу, всех народов, в форме мифологизированных эпизодов вошло в большинство религиозных учений и священных книг от древнеиндийских Вед до Библии (в конечном счете и самопожертвование Христа, заранее знавшего об уготовленных ему муках, есть не что иное, как самоубийство, совершенное во имя высшей цели — искупления грехов человечества и его дальнейшего спасения). И кто решится оспорить тот факт, что эта история, как она изложена в Библии, несет на себе не только огромной силы этический заряд, но и излучает чрезвычайно мощное поэтическое напряжение. О том, что самоубийство на протяжении столетий привлекало внимание и служило источником вдохновения для величайших поэтов, художников, писателей, уже говорилось, и читатель без труда может дополнить приведенные нами примеры множеством других.
Более или менее подробный эстетический анализ феномена самоубийства в рамках отдельных субкультур, в истории искусства и литературы разных народов с учетом специфики их развития, национальной психологии и т. д., а также в творчестве того или иного художника, писателя, думается, является темой чрезвычайно благодатной и еще найдет своих исследователей. Мы же в рамках нашей книги попытаемся дать лишь общие контуры проблемы, принципиальные подходы к ее решению. Естественно, исследование феномена самоубийства в целом предполагает анализ конкретных случаев и примеров. Здесь разделение общего и частного, как и вообще в науке, весьма условно и, в принципе, одно дополняется другим и посредством его выражается и доказывается. Чтобы анализ отдельных суицидальных актов в плане их эстетического наполнения был достаточно конкретен и логичен, необходимо принять систему критериев, в соответствии с которыми он будет проводиться.
Первый из трех предлагаемых критериев вынесен в заголовок этой главы. Мы предлагаем рассмотреть возможность соответствия гармоничности акта самоубийства тем обстоятельствам, которые непосредственно привели человека к решению покончить с собой и, в конечном счете, соответствия гармоничности самоубийства всей предшествующей жизни.
Возможно, полученные в результате выводы будут в определенной степени относительны, ибо выбор любой модели поведения человека в конкретных обстоятельствах отнюдь не фатален, а всегда вариабелен, предполагает, по крайней мере, альтернативный вариант. И если совершен какой-либо поступок, то совершенно не значит, что в этих же в общем-то обстоятельствах, при незначительных, казалось бы, нюансах, не мог быть совершен поступок прямо противоположный. На этот факт обращал внимание еще граф Лев Николаевич Толстой, говоря об обусловленности поведения человека, подчеркивая значение свободы выбора, воли и влияния сиюминутных обстоятельств. Он сравнивал личность со зданием и утверждал, что «если здание рухнуло, то это не значит, что оно вообще не могло устоять». Но что поделаешь, если эта относительность неизбежна во всем, что касается человека, и с ней приходится считаться всем наукам, которые его изучают.
Посмотрим же, насколько применимы по отношению к самоубийству как поведенческому акту две важнейшие предэстетические категории — гармония и мера.
Посмотрим, как может самоубийство в качестве целостного поведенческого акта гармонировать или дисгармонировать со всей предыдущей жизнью-человека, с взглядами и традициями окружающего его общества, с тяжестью тех обстоятельств, которые толкнули человека на совершение самоубийства.
Можно сказать, что при определенной ситуации для любого нормального человека самоубийство будет являться гармоничным поступком по отношению ко всей его предшествующей жизни, если тяжесть сопутствующих обстоятельств превышает определенную меру. Но для такой оценки, по понятным причинам, мы должны обладать максимальной полнотой информации не только о внешней стороне тех или иных событий, но и об их внутреннем личностном преломлении. Давно известно в психологии, что одни и те же события оказывают на различных людей совершенно различное воздействие: от легких переживаний до тяжелой психотравмы. Даже введено специальное понятие — «личностно значимая ситуация». Поэтому мало знать, что толкнуло человека на самоубийство, нужно знать самого человека и его индивидуальную психологическую реакцию на какие-либо внешние факторы. В жизни это трудно, а вот в художественном произведении проще. Не потому, что в жизни все иначе — нет. Хорошее художественное произведение — не вымысел, это самая настоящая жизнь, только в ее самых глубоких и тонких аспектах, на которые мы не всегда умеем, успеваем, а порой и желаем обращать внимание. В этом отношении талантливый писатель для психолога является как бы рабочим инструментом, тем микроскопом, через который он рассматривает интересующий его аспект человеческого поведения.
Анализ литературных произведений использовался не только в психологии, но даже и в психопатологии — настолько верно писатель, даже не зная сущности психических заболеваний, их клиники и динамики, умеет изобразить их в своем творчестве. Вспомним Достоевского, Гоголя, Бальзака.
В качестве примера, как писатель может усмотреть тончайшую гармонию в акте самоубийства, мы приведем отрывок из Гёте.
«Милое юное создание, выросшее в тесном кругу домашних обязанностей, повседневных будничных трудов, не знавшее других развлечений, как только надеть исподволь приобретенный воскресный наряд и пойти погулять по городу с подругами, да еще в большой праздник поплясать немножко, а главное, с живейшим интересом посудачить часок-другой с соседкой о какой-нибудь ссоре или сплетне; но вот в пылкой душе ее пробуждаются иные, затаенные желания, а лесть мужчин только поощряет их, прежние радости становятся для нее пресны, и, наконец, она встречает человека, к которому ее неудержимо влечет неизведанное чувство; все ее надежды устремляются к нему, она забывает окружающий мир, ничего не слышит, не видит, не чувствует, кроме него, и рвется к нему, единственному. Не искушенная пустыми утехами суетного тщеславия, она прямо стремится к цели: принадлежать ему, в нерушимом союзе обрести то счастье, которого ей недостает, вкусить сразу все радости, по которым она томилась. Многократные обещания подкрепляют ее надежды, дерзкие ласки разжигают ее страсть, подчиняют ее душу, она ходит как в чаду, предвкушая все земные радости, она возбуждена до предела, наконец она раскрывает объятия навстречу своим желаниям, и… возлюбленный бросает ее. В оцепенении и беспамятстве стоит она над пропастью, вокруг сплошной мрак: ни надежды, ни утешения, ни проблеска! Ведь она покинута любимым, а в нем была вся ее жизнь. Она не видит ни божьего мира вокруг, ни тех, кто может заменить ей утрату, она чувствует себя одинокой, покинутой всем миром и, задыхаясь в ужасной сердечной муке, очертя голову бросается вниз, чтобы потопить свои страдания в обступившей ее со всех сторон смерти… Это история многих людей. Природа не может найти выход из запутанного лабиринта противоречивых сил, и человек умирает. Горе тому, кто будет смотреть на все это и скажет: „Глупая! Стоило ей выждать, чтобы время оказало свое действие, и отчаяние бы улеглось, нашелся бы другой, который бы ее утешил“.»
Таким образом, как видим, самоубийство может быть гармоничным завершением жизни, и это «история многих людей».
Но более того, самоубийство может не только гармонировать со всей предшествующей жизнью человека и с тяжестью сложившихся обстоятельств, оно может в определенном смысле искупить и скрасить многое в предшествующей жизни. Так, например, Марк Сальвий Отон, провозглашенный в конце первого столетия нашей эры императором Рима, пользовался среди римлян плохой репутацией. Отличаясь безудержной склонностью к разврату, пьянству и роскоши, он был неизменным напарником Нерона во всех его оргиях. Захватив с помощью заговора власть, он вверг Рим в состояние гражданской войны. Как писал Тацит: «Отказавшись от любовных похождений и скрыв на время свое распутство, он всеми силами старался укрепить императорскую власть. Правда, такое его поведение внушало еще больший ужас, ибо все понимали, что добродетели его показные, а его порочные страсти, если им снова дадут волю, окажутся еще страшнее, чем прежде».
