Павел Мельников-Печерский - На горах (Книга 1, часть 2)
- Как ваше здравие и спасение, матушка? - спросил Петр Степаныч, присев по указанию Манефы на скамейку, крытую цветным суконным полавошником.
- Здоровье плохо, а о спасении един господь ведает,- слегка поникая головой и медленно опуская креповую наметку, молвила Манефа.
И настало затем молчанье. Только маятник стенных часов в тиши мерно постукивает.
- Из Казани, что ли, бог принес?- спросила, наконец, Манефа.
- Нет, матушка. В Казани я с весны не бывал, с весны не видал дома родительского... Да и что смотреть-то на него после дедушки?.. Сами изволите знать, каковы у нас с дядей дела пошли,- отвечал Петр Степаныч.- В Петербург да в Москву ездил, а после того без малого месяц у Макарья жить довелось.
- Слышала, что у Макарья давненько живешь,- молвила Манефа.- В Петербурге-то бывши, не слыхал ли чего полезного про наши обстоятельства?
- Ничего полезного не слыхал я, матушка. Нового нет ничего. Одно только сказывают, не в дальнем, дескать, времени безотменно выйдет полное решенье скитам,- сказал Петр Степаныч.
- Знаем,- спокойно ответила Манефа.- Знаем и то, что конечного решенья покамест не будет. Зато впереди благополучия не предвидится. Из наших кого не видал ли в Питере?
- С Дрябиными виделся, у Громова, у Василья Федулыча, раз-другой побывал,отвечал Самоквасов.
- Что они? - спросила Манефа,
- Славу богу, здоровы,- ответил Петр Степаныч.
- Рада слышать, что здоровы,- молвила Манефа.- Разговоров об наших трудных обстоятельствах у тебя с ними не было ли?
- С Дрябиными раза два говаривал, очень жалеют, и, по ихним словам, невозможно беды отвести. Милостыней обещались не покинуть вас, матушка...сказал Петр Степаныч.
- Спаси их Христос, а что Громовы?
- Не удосужился поговорить со мной Василий Федулыч. Не время ему было.
- Что же так?
- Гости на ту пору у него случились,- отвечал Петр Степаныч.- Съезд большой был: министры, сенаторы, генералы. В карты с ними играл, невозможно ему было со мной говорить!
- Гм! Спасительное дело в картах себе поставляет!..- с презрительной улыбкой, досадливо промолвила Манефа.- А дедовский завет не его дело помнить!.. Дураки, дескать, были у нас старики-то, мы люди умные, ученые! Дедушка-то Василья Федулыча гуслицким мужиком ведь был, капиталы пол Москвой скопил немалые и завещал своим детям, внукам и правнукам всячески и безотложно на вечные времена помогать нашим керженским обителям. Не по дедушке Василий Федулыч пошел, иного стал духу, иссякло в нем древлее благочестие!.. Уты, утолсте, ушире, дабы бога и честныя обители, во славу его согражденные.
И, как будто непосильным трудом истомленная, низко наклонила она голову.
- Нельзя было ему, матушка, никак невозможно заняться со мной,- вступился было Петр Степаныч за Громова после короткого молчанья.
- Знаю, что некогда,- быстро подняв голову и сверкая гневными очами, воскликнула Манефа.- Знаю, что беса надо было ему картами тешить,- в порыве горячей запальчивости говорила она.- В евангельские времена Иуда за сребреники Христа продал; петербургские благодетели наши радехоньки в карты его проиграть, только бы потешиться с министрами да с игемонами, сиречь с проконсулами да с Каиафами... Что им бог? В чести бы да в славе пожить, а бог и душа - наплевать им!.. Не постави им, господи, во грех,- помолчав и немного успокоившись, тихим голосом прибавила разгневанная игуменья.-- Покрой, господи, великим своим милосердием их прегрешения... Сохрани их, господи, в вере своей праведной, святоотеческой!.. И набожно возвела очи на иконы.
- Василий Федулыч в древлем благочестии тверд, матушка. И сам и домашние... За верное могу вам доложить! - сказал Самоквасов.
- Злобин еще тверже был,- тихо склоняя голову и оправляя креповую наметку, ответила Манефа.- Им одним держался Иргиз... Какую часовню-то в Вольске поставил он!.. Как разукрасил ее!.. Внес плащаницу дней царя Константина и матери его Елены (В поповщинской часовне, построенной в Вольске Злобиным (теперь единоверческая церковь), есть старинная плащаница, купленная в прошлом столетии в Киеве женой Злобина, большой ревнительницей раскола. На той плащанице (XVI века) есть греческая надпись ямбическими стихами, не вполне сохранившаяся. Старообрядцы говорят, будто она устроена святым Митрофаном, первым цареградским патриархом, современником Константину Великому. Но при внимательном рассмотрении поврежденной и наклеенной на новый бархат надписи, оказывается, что стоит (начальник старцев, игумен какого-либо греческого монастыря). Во дни Константина, Елены и патриарха константинопольского Митрофана не было еще ни плащаниц, ни службы в великую субботу над плащаницей, ни такого шитья. нет и не было. В Византии был один патриарх Митрофан, современник Константину, но почему ж плащаница не могла быть у патриарха александрийского или иерусалимского, носившего имя Митрофана, в XVI столетии. ).
Ни богатству его счету, ни щедротам его не было сметы... А как сдружился он со знатными людьми, с министрами да с сенаторами - погряз в греховных суетах - исчез. И все прахом пошло, и с шумом погибла память Злобина... Приказчик был у него, Сапожниковым прозывался, отца его за пугачевский бунт в Малыковке (Слобода Малыковка, ныне уездный город Вольск.) повесили. Разжился и он вкруг Злобина. Правдами и неправдами таково туго набил мошну, что подобных ему богачей нет и не бывало. Велико и громко повсюду было имя его, а достаткам счету не было...
А когда и его отуманила мирская слава, когда и он охладел к святоотеческой вере и поступил на неправду в торговых делах, тогда хоть и с самыми великими людьми мира сего водился, но исчезе, яко дым, и богатства его, как песок, бурей вздымаемый, рассеялись... Так за льщения суетных господь полагает им злая!.. Так он, всесильный, низлагает человека, егда возгордится!.. Исчезоша и погибоша за беззакония!.. Всегда бывает так, любезный мой Петр Степаныч, ежели кто веру отцов на славу мира сменяет... Верь ты мне, что ключ к богатству в старой вере, отступникам же от нее нищета и стыдение... Твердо помни это, Петр Степаныч...
Скоро станешь ты своим капиталом владать, скоро будешь на всей своей воле, большого над тобой не будет - не забывай же слов моих... Забудешь - до тяжких дней доживешь, бдит бо и не коснит господь, ненавидяй беззакония... Злобиным, Сапожниковым, Громовым не уподобься!.. Не ходи по широкой стезе, ими проложенной,- во тьму кромешную она ведет... Там, в вечной жизни, геенна огненная, здесь, на земле, посмеяние твоей памяти - вот что себе уготоваешь!.. Помни же слово мое.
- Матушка, да разве нет пользы древлему благочестию от того, что почтенные наши люди с сильными мира знаются?..- возразил Петр Степаныч.- Сами же вы не раз мне говаривали, что христианство ими ото многих бед охраняется...
- Господь пречистыми устами своими повелел верным иметь не только чистоту голубину, но и мудрость змеину,- сказала на то Манефа.-- Ну и пусть их, наши рекомые столпы правоверия, носят мудрость змеину - то на пользу христианства... Да сами-то змиями-губителями зачем делаются?.. Пребывали бы в незлобии и чистоте голубиной... Так нет!.. Вникни, друг, в слова мои, мудрость в них. Не моя мудрость, а господня и отец святых завещание. Ими заповеданное слово говорю тебе. Не мне верь, святых отцов послушай. И низко опустила на лицо наметку. Замолчал Самоквасов. Немного повременя спросила у него Манефа:
- Как теперь с дядюшкой-то, с Тимофеем-то Гордеичем?
- По судам дело наше пошло,- отвечал Петр Степаныч.- Обнадеживают, что скоро покончат. По осени надо будет свое получить.
- Дай тебе господи! - молвила Манефа.- Будешь богат - не забудь сира, нища и убога, делись со Христом своим богатством... Неимущему подашь - самому Христу подашь. А паче всего в суету не вдавайся, не поклонничай перед игемонами да проконсулами.
- Я, матушка, завсегда рад по силе помощь подать неимущему,- сказал Петр Степаныч.- И на святые обители тоже... Извольте на раздачу принять. И подал ей две сотенных.
- Это, матушка, от самого от меня,- примолвил он.- Досель из чужих рук глядел, жертвовал вам не свое, а дядино. Теперь собственную мою жертву не отриньте.
- Спаси тебя Христос. Благодарна за усердие,- сказала Манефа и, вставши с лавки, положила перед иконами семипоклонный начал.- Чайку не покушаешь ли? спросила она, кончив обряд. И, не дождавшись ответа, ударила в стоявшую возле нее кандию.
Келейная девица вошла... То была Евдокеюшка, племянница добродушной Виринеи, что прежде помогала тетке келарничать. Теперь в игуменьиных комнатах она прислуживала. Манефа велела ей самовар собрать и приготовить что следует к чаю.
- Пали до нас и о тебе, друг мой, недобрые вести, будто и ты мирской славой стал соблазняться,- начала Манефа, только что успела выйти келейница.Потому-то я тебе по духовной любви и говорила так насчет Громова да Злобина. Мирская слава до добра не доводит, любезный мой Петр Степаныч. Верь слову добра желая говорю.
