Николай Задорнов - Амур-батюшка (Книга 1)
Семья, вооружившись деревянными ложками, расположилась на гальке под тальниками вокруг котла, в котором плавал сазаний жир.
В разгар обеда Федюшка ткнул брата в плечо и показал рукой на реку.
- Гляди-ка, Егор, кто-то сюда едет.
Из-за низкого песчаного мыса выплывала лодка.
- Никак, к нам гольды плывут. - Из тальников, посасывая рыбью голову, вылез Федор.
Стан оживился. Переселенцы оставили обед и молча наблюдали.
В лодках сидели гольды в широких берестяных шляпах. Подняв весла, гребцы тихо плыли мимо стана вниз по течению, с любопытством оглядывая плоты, балаганы и самих переселенцев.
- Услыхали, что лес рубим, - вымолвил Тереха. - Тоже, поди, недовольны.
- Вот бы их пугнуть, - ухмыльнулся Федюшка.
- Ты, дурак, не вздумай, - пригрозил сыну Кондрат, - это ведь соседи.
Вдруг, как гром при ясном небе, раздался в тишине оглушительный свист. Из тайги выбежал Илюшка Бормотов. Парень задержался там с ловлей какой-то птицы и, выбравшись из чащи к берегу, вдруг увидел гольдов. Порубив полдня тайгу, он уже почувствовал себя хозяином на релке. Пальцы сами прыгнули ему в рот, и, уж тут не стесняясь, он залился Соловьем-разбойником, чтобы гольды укатывали отсюда подобру-поздорову.
- Геоли, геоли!* - тонкими напуганными голосами закричали в лодке.
_______________
* Г е о л и - гребите.
Гребцы схватились за весла и поспешно и недружно принялись грести. Лодка закачалась и стала отходить подальше от берега.
Илюшка виновато посмеивался и чесал спину. Пахом ругался надтреснутым голосом и, обломав о сыновью спину сухую хворостину, наступал на него, размахивая кулаками. Илюшка, по-видимому, не очень боялся отцовских побоев и скалил зубы.
На стану бабы и мужики покачивали головами, не одобряя такого озорства, но в то же время и посмеивались над удиравшими гольдами, хотя было в их взорах, обращенных к уходившей лодке, и опасение: никто не знал, что это за люди, придется с ними жить...
- Свой уж один гуран вырос, - говорил про Илюшку дед Кондрат, усаживаясь к котелку. - Вот еще гуранята растут, - кивнул он на внуков смуглого голубоглазого Ваську и белобрысого Петрована, уплетавших горячую рыбу.
- Мы не гуранята, - с обидой возразил плосколицый Петрован, морща лоб и вскидывая на деда такие же, как у матери, серые с голубой поволокой глаза.
- Вот я тебе, постреленок!.. - пригрозил ему дед ложкой.
После обеда, кто мог спать в жару, забрался под пологи, растянутые в тени. Ребятишки, разгоряченные едой и работой, поскидали одежонку и полезли в реку. Вода на косах была теплая, и вскоре веселые крики и плеск раздавались вдоль всего стана.
Илюшка, пользуясь тем, что все взрослые улеглись, притащил из тайги какую-то горбоклювую черную птицу, связанную по ногам травой. Он ее поймал еще поутру и спрятал в дупло.
- Вот она! Дядя Тимоха которую приметил, как подплывали, на дереве сидела... Я сыскал.
Парень держал птицу за связанные крылья. Пугаясь, птица вздрагивала и покачивалась на них, как на пружинах. Она тупо озиралась на сбежавшихся голышей и, когда кто-нибудь к ней наклонялся, выкатывала остекленевшие зеленые глаза и злобно разжимала клюв.
- Это хищная тварина, - проговорил Федюшка, - она птичек жрет.
- Давай казнить ее, - усмехнулся, поежившись, как бы еще не решаясь на жестокость, Санка Барабанов.
Илюшка осторожно, чтобы не клюнула голое тело, поднял и кинул ее. Птица запрыгала по берегу, сначала медленно, как бы еще не веря, что ее отпустили, но понемногу осмелела - она запрыгала быстрей, добралась до реки, осторожно вошла в воду и, погрузившись, стала кое-как взмахивать связанными крыльями. Течение быстро понесло ее прочь от стана. Ворох ее перьев и пуха всплыл на поверхности реки, словно на этом месте распороли подушку.
Ребята стали кидать камнями. Птица отплыла.
- Ты, Илья, зачем над птицей изголяешься? - появилась вдруг между талин Агафья. - Вот я скажу Пахому, он с тебя шкуру сдерет! Это ведь божья тварь.
- Это вредная птица, - возразил Илюшка, - она гнезда зорит.
- Птенцов жрет...
- И в пищу не годится, - подхватил Санка.
- Почем ты знаешь, какая это птица? - с сердцем воскликнула Агафья.
- Мы знаем! - небрежно отозвался Санка, выгибаясь и почесывая голые лопатки, изъеденные комарами.
- Пялишься еще, бесстыжий. Ведь это грех птиц так терзать, - стала было корить Агафья ребят, но они, прикрывая срам кулаками, разбежались по косе и кинулись в воду.
Позже из-под пологов вылезли отдохнувшие мужики. Егор, глядя на ребят, тоже стал купаться. Он плавал вразмашку далеко от берега и вдруг, подняв руки, надолго исчез под водой.
- Ну как, Амур глубокий? - спрашивал Федор.
"Смотри-ка, водяной-то! Уж и под воду-то лезет! - подумал Барабанов. - Везде нос сует!"
Дед точил инструменты на круглом камне. Федор правил пилу. Бормотовы двинулись всей семьей в лес. Вместе с ними пошел Тимошка со своей тощей женой Феклой и с ребятами. Вскоре ушли и Кузнецовы. Стан опустел.
В тайге застучали топоры, затрещали падающие деревья, под обрыв повалились вороха ветвей.
Наталья, бабка и Федюшка после обеда рубили толстые ползучие корни у пенька лиственницы. Егор, подкопав пенек, заложил под него вагу. Рыжие и толстые, как бревна, корни не уходили в глубь почвы, а стелились по неглубокому слою перегноя, выдаваясь наружу, и дерево стояло на них, как елка на кресте.
Корни перепилили, обрубили, и Кузнецовы всей семьей принялись раскачивать вагу. Пенек не поддавался. Егору пришлось подрубить мелкие корни и подкопать его с другой стороны.
- Экая духота! - разогнулась Наталья, вытирая потный лоб, облепленный комарами.
Рой гнуса назойливо жужжал над головой. Влажный воздух был тяжел и недвижим, лес молчал, через солнце тянулись облачка. Деревья утихли в истоме. Руки и ноги наливались тяжестью, голова кружилась от прели и духоты, и думать в такую погоду ни о чем не хотелось.
Кузнецовы снова налегли на вагу. Пенек, наконец, отвалился, и переселенцы увидели черный перегной. Слой его был неглубок. На месте поднятых становых корней кое-где проглядывала глина.
- Вот и землица, - склонился дед, беря щепоть перегноя в темные пальцы.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
День за днем, от восхода до заката, переселенцы рубили и выжигали тайгу, корчевали пни и копали землянки в высоком обрыве берега. Понемногу край релки очищался от леса. Из обрубленных ветвей складывали огромные костры, пылавшие круглые сутки и отгонявшие дымом гнус. Эти костры пугали по ночам гольдов в соседних стойбищах.
Как-то раз, вечером, Федюшка на краю вырубленного леса встретил сохатого. Горбатый и бородатый зверь выбежал из леса и стал как вкопанный, с удивлением уставившись на балаганы. Парень во весь дух помчался обратно. На стану он рассказывал мужикам:
- Рогатый зверь выбежал из тайги... Испугал - дух перехватило...
- Эх вы, лесовики! - проворчал дед на сыновей. - Пошто ружье у сибиряков не взяли? Такая туша мяса сама пришла к стану, а вы что? Эх, родимцы!..
Дед никогда не ругался нехорошими словами, а если хотел кого-нибудь попрекнуть, с мягкостью в голосе говорил: "Э-эх, родимец!.."
Мужики поговорили, что надо бы походить с ружьями по следу и добыть зверя. На том и разошлись.
В сумерках кричал филин. Небо затянуло тучами. Ночью пошел дождь, перешедший в ливень. Егор еще с вечера затянул берестинами имущество, оставшееся на берегу.
Под утро крепкий сон его нарушила Наталья.
- Чужие на стану, проснись-ка, - шептала она тревожно. - Слышь, собаки заливаются? Жучка разбудила, сорвалась с места...
Где-то ниже стана лаяли собаки, кто-то не по-русски покрикивал на них. Слышно было, как собаку ударили и она завизжала. По-видимому, неизвестные отгоняли напавших на них переселенческих собак. Издали лаяли хриплые чужие псы, подвывая, словно их удерживали на привязи.
- Это не Бердышов ли вернулся? - вымолвил Егор, отдергивая холстину, закрывавшую вход в балаган.
Брезжил мутный рассвет. Утро было теплое и сырое. В такую погоду весь мир кажется огромным парящим котлом, над которым только что подняли мокрую деревянную крышку. Туман раскинулся по реке и лесу. За рекой рваные облака ползли по склонам серых сопок и, цепляясь за лесистые распадки, оставляли там белесые лохмотья, стелившиеся снизу вверх, словно там тянули куделю с деревянных зубьев. Дождя не было, но на землю падала мельчайшая водяная пыльца.
Егор, накинув мешковину на плечи и вооружившись колом, пошел на лай. Его босые ноги ощущали мокрый теплый песок. Дойдя до бормотовского балагана, он различил в тумане неясные очертания лодки. Подле нее копошились люди, таскавшие на берег грузы.
- Это ты, что ль, Егор? - высунулся из балагана бородатый Пахом.
- Кто это на берегу? - спросил Кузнецов.
- Сам не знаю, я на всякий случай забил пульку, - осклабился Бормотов. - Не ровен час, как бы не бродяжки.
Неизвестные, выгрузив лодку, стали таскать грузы в распадок, к бердышовской избе. В тумане довольно ясно обрисовывались согнутые, горбатые фигуры с мешками на спинах.
