Леннарт Мери - Мост в белое безмолвие
- Наверное, он часто бывает в море?
- Ему самому хочется бывать чаще. Он собирается сюда, в Ледовитый океан.
- Знаете, мы здесь вместе читаем книги. Не хотите присоединиться к нам?
- Это что же, литературный кружок?
- Наоборот. Сами увидите.
Позднее я вспомнил, что мне нужно было поговорить с Фаридом о Хасане Туфане, немногословном, умном татарском поэте, так напоминавшем мне покойного Аугуста Санга. Фарид - казанский татарин. Он родился в интеллигентной семье и в том же году остался без отца. Все, чего он добился в жизни: пять языков, требовательная пунктуальность второго штурмана, точность скупых слов и жестов - вызывает доверие своей подлинностью. За всем этим чувствуются недолгое детство, большая работа и многое другое.
- Взгляните на эту железную клетку, - показывает он на свою каюту, вот здесь проходит моя жизнь. Два шага в одну сторону, два - в другую, четыре часа на мостике, по лестнице вверх, по лестнице вниз. Знаете, о чем я иногда думаю?
- Догадываюсь. А в общем-то вы устроились довольно уютно.
- У всякой машины есть движущиеся детали, когда {51} они изнашиваются, их заменяют. Если какую-нибудь деталь нельзя заменить, ее заменяют человеком. Вам это никогда не приходило в голову?
- Не слишком ли беспощадное сравнение?
- Иногда мне кажется, что я всего лишь деталь машины.
- А вы не думали о том, чтобы уйти из флота?
- Вообще-то подумывал.
- Как по-вашему, Фарид, что в море важнее всего?
- Языки. Как-то в Лондоне Халдор торговался, и плату за ремонт снизили с пятисот фунтов до двухсот пятидесяти. Попробуй поторгуйся, если ничего, кроме "хаудуюду!", не знаешь. А в Африке они шпарят по-французски. - Фарид показывает, как "шпарят". - В октябре я примусь за французский.
- Почему именно в октябре?
- Раньше не успеть.
КОМПАС
- Я служил коком на буксире в Таллинском порту. Немцы намеревались угнать буксир в Щецин, и мы, члены команды, стали советоваться между собой, что делать. Капитан, боцман и несколько матросов решили уйти на буксире в Швецию. Я хотел остаться в Таллине. Двадцать шестого августа я в последний раз вышел на работу, получил на складе паек на девять человек и тридцать пять литров вишневого ликера. Мы поделили все это между собой, пожелали друг другу доброго пути и скрылись - они в Швецию, я в Нымме.
За желтыми шелковыми занавесками - мертвенно-бледная полярная ночь, чашки с кофе стоят в узком овале света, который отбрасывает настольная лампа, стенные часы над письменным столом в простенке между двумя иллюминаторами показывают полночь. Рядом с часами вмонтированы репиторы гирокомпаса и тахометра - указателя оборотов двигателя, соединенные с маткой гирокомпаса и машинным тахометром. За исключением этих трех приборов только герметические затворы на иллюминаторах и дверях напоминают о том, что мы на корабле, а не в дорогой гостинице. Кресло, рабочий стол, журнальный столик, за которым, случается, проводят пресс-конференции, буфет с холодильником и высокими стаканами для виски, дверь в спальню, обставленную с учетом за-{52}просов семейной жизни, просторная ванная. Над нами часть ходового мостика с правым бортовым крылом и установленными на нем массивным прожектором и сигнальным огнем. Когда мы проходим сквозь плотные клочья тумана, занавески на боковых иллюминаторах начинают зеленовато отсвечивать. Это угловая каюта, из ее иллюминаторов открывается вид вперед и вправо.
- Ночи я проводил у своего одноклассника, днем скрывался в "Виктории Палас".
Сигаретный дым тонкой струйкой поднимается под потолок, где невидимый сквозняк мгновенно втягивает его в вентиляционные трубы. "Виктория Палас" называется сейчас кинотеатром "Выйт".
- Мы сидели в кино и, кажется, уже по третьему разу смотрели Холли Хольцман в "Белой мечте". Потом этот фильм шел на наших экранах под названием "Снежная фантазия". Неожиданно в зале зажгли свет, и контролер сказал, что фильм дальше показывать не будут. Когда мы вышли на улицу... Подожди, я только взгляну, - бросает Халдор уже с порога и скрывается за дверью.
В движении корабля ничего не изменилось, тишина стирает в сознании далекие звуки работающего двигателя, в углах комнаты она сгустилась в уютный полумрак, уплотнилась в дымящихся чашках кофе. Но на переборке над опустевшим креслом Халдора с безумной скоростью вращается картушка гирокомпаса.
- Рыбак, бес ему в ребро! - показывает штурман на едва заметный огонек прямо у нас под бортом. - Откуда он только взялся!..
На экране радара появляются обманчивые облака и зеленоватый лунный свет. Идет дождь.
- Я останусь на мостике, - говорит Халдор, - выключи радио.
В каюте Фрэнк Синатра вполголоса грезит о святых. Я допиваю свой кофе, выключаю радио, разговор окончен.
ОСТРОВ
Остров появился на горизонте, как все острова, узкой темной полосой, но и когда мы приблизились к нему, он не изменил ни цвета, ни формы. Это Вайгач. Низкий берег, блестящие черные камни, пятно грязного снега и пустынное небо, будто и нет за прибрежной полосой ника-{53}кого острова, а тянется все то же ледяное море. Мы бросаем якорь в маленькой бухте, в шторм она может служить укрытием разве что чисто моральным. Но к вечеру снова прояснилось, ветер утих, и наша задержка вызвана другим: корабль идет в караване, ледовая обстановка в проливах и в Карском море тяжелая. Наконец далеко на западе из-за полукружья земного шара появляется маленькая точка, мчащаяся прямо на нас. Это "Гульбене" - "систершип", корабль того же типа, что и наш, и через несколько минут в ожидании вечернего чая его штурманы усядутся в зеленых креслах офицерского салона точно так же, как сидят наши. Порой кажется, что в море не осталось уже никаких тайн. Наш кильватерный след, в котором, не отклоняясь ни на йоту, идет "Гульбене", похож на прямую дорогу, окаймленную с двух сторон белыми полосами пены.
Уральская каменная гряда в тундре опускается ниже уровня моря, но совсем не исчезает. Через тысячу с лишним метров она снова вздымается, теперь уже в виде острова Вайгач, потом в качестве южного острова Новой Земли, после минутной передышки - северным островом Новой Земли, и только лишь в самой северной его оконечности низвергается с высоты девятисот метров в воду, образуя, к радости Баренца, гордый и прекрасный Eck Begierde - Мыс Желания. Радость голландца понятна. Со времен восточных викингов бытовала легенда о том, что материк Евразии гигантской грядой соединяется с Гренландией. Это ошибочное предположение осталось и в древнем названии Шпицбергена - Грумант, искаженной форме от Гренландии.
Таким образом, надежды пробуждали не только Мыс Желания, но и эти три пролива, три узкие щели, ведущие из Баренцева моря на восток. Самый северный пролив - Маточкин Шар. Средний - Карские Ворота - в эпоху позднего средневековья был известен под именем Железных Ворот, что, вероятно, было связано с библейскими и арабскими легендами о железных воротах и о крепостной стене, которую воздвиг Александр Македонский для защиты цивилизованного мира от свирепых, диких народов гог и магог. Последний, самый южный пролив, отделяющий остров Вайгач от материка и который мы скоро пройдем, испокон веков известен под названием Угорский пролив - по-русски Югорский Шар - своеобразный топонимический памятник населявшим когда-то эти края угор-{54}ским народностям, по Геродоту иирки, переселившимся позднее в бассейн реки Оби. Слово "шар" в значении "пролив" встречается в русском языке только на Севере. Многие полярные исследователи, в том числе и Э. Кренкель, связывают его происхождение со шведским словом "skar (произносится: шяр), видя в нем восходящее еще ко временам Отера заимствование, самую восточную веху морских походов времен Биармии. На самом деле это не так. Шар - название еще более древнее, это слово коми-зырян, заимствованное ими из относящегося к угорской группе языка манси. Но представление о том, что Гренландия соединена с северным побережьем Евразии, остается все же важным свидетельством о протяженности полярных путешествий в эпоху раннего средневековья.
Уже в первую свою экспедицию (1594) Баренц проплыл через Карские Ворота, правильно предположив, что северное побережье пролива не что иное, как берег острова. На южной оконечности Новой Земли мореплаватель обнаружил священную рощу ненцев: с высокого мыса Железные Ворота охраняли от трехсот до четырехсот идолов, у некоторых из них было по четыре, пять, а то и больше лиц, все обращены на восток. Баренц назвал это место Мысом идолов. Теперь он носит имя Меншикова.
В следующем году Баренц вернулся сюда на семи парусниках, нагруженных товаром, предназначенным для обмена на рынках Китая и Индии. Мореплаватель был убежден, что простирающаяся за Железными Воротами на юго-восток Байдарацкая губа и есть таинственный Северо-Восточный проход, который приведет его прямо к сказочным богатствам Востока... И только третья экспедиция сделала имя Баренца бессмертным, но зато отняла у него жизнь. По пути на восток они обнаружили Медвежий остров и заново открыли Шпицберген, на котором, по-видимому, еще в 1194 году побывали викинги. После этого суда разошлись в разные стороны. Баренц - он был уже не капитаном, а штурманом обогнул на своем корабле северную оконечность Новой Земли, получившую название Мыс Желания, проник, подхлестываемый надеждами, в Карское море, устремился на юг, "к Индии", но скоро судно попало в ледовый плен и недалеко от побережья Новой Земли пошло ко дну. Команде удалось спастись и вытащить шлюпки и провизию. Началась первая в истории полярных исследований точно документированная зимовка на 76-й параллели. Вскоре выясни-{55}лось, что среди льдов и скал человека подстерегает жестокий враг, вселяющий ужас своей непостижимостью: полярная ночь. Солнце постепенно угасало и 3 ноября исчезло совсем. "А вдруг и воздух здесь загустеет, подобно воде, ставшей тверже скалы? Не грозит ли всем нам медленная смерть от удушья или, что страшнее, безумие?"
