Роджер Мэнвелл - Июльский заговор. История неудавшегося покушения на жизнь Гитлера
Гиммлер, как и другие нацистские лидеры, считал, что Гитлер — ходовая пружина его власти, что необходимо готовиться ко дню, который наступит скоро и, вероятнее всего, неожиданно, когда Гитлер, преемником которого он считал себя, больше не сможет быть фюрером. Теперь, когда война вошла в неблагоприятную фазу, Гиммлер уверовал, что единственным способом смягчить опаснейшую внутреннюю ситуацию является ускорение тайных переговоров с западными союзниками. Это решение он принял под влиянием Вальтера Шелленберга, своего хитрого, обладающего воистину макиавеллиевским умом главы службы внешней разведки, человека, занимавшего в гестапо ту же должность, что Остер в абвере. К 1942 году Шелленберг твердо уверовал, что именно ему выпадет вести мирные переговоры.
Среди тайных агентов Остера был друг Хасселя юрист Лангбен, который оказался личным знакомым Гиммлера — их дочери ходили в одну школу. Воодушевленный Шелленбергом, Гиммлер в порядке эксперимента позволил Лангбену воспользоваться своими поездками в Швейцарию по делам абвера для зондирования почвы относительно будущих переговоров: готовы ли англичане вступить в переговоры с рейхсфюрером СС вместо Гитлера.
Такие расспросы начались еще в 1941 году, во время неудачной мирной миссии Гесса в Британию. Об этом узнал Хассель, который впервые встретился с Лангбеном в августе того же года. Тогда Лангбен присоединился к внешнему кругу, окружающему ядро конспираторов Хасселя, советуя всем делать ставку в перевороте на Гиммлера и СС. К 1942 году распространились слухи, соединяющие имя Гиммлера и стремление к мирным переговорам, и все стали внимательно смотреть по сторонам и прислушиваться, ожидая заметить еще какие-нибудь признаки активности. А тем временем Лангбен продолжал тайно информировать Шелленберга обо всем, что он смог выяснить, пользуясь своими английскими и американскими контактами в Швейцарии, касательно намерений союзников. Гиммлер, равно как и все члены Сопротивления, никак не мог согласиться с твердым решением союзников требовать безоговорочной капитуляции.
После потери Северной Африки и выхода из войны Италии беспокойство Гиммлера возросло. Гитлер мог убрать любого из нацистских лидеров от кормушки власти, повинуясь всего лишь минутному капризу. К тому же чрезвычайно осторожный Гиммлер чувствовал угрозу со стороны Мартина Бормана, который, будучи личным секретарем Гитлера и главой партии, стал защитником и советчиком фюрера, превратившимся в его тень.
А тем временем Тресков тоже пришел к выводу, что необходимо «промерить» политические глубины Гиммлера. В штабе тогда работала молодая жительница Берлина — женщина-скульптор Пуппи Сарре. Армия использовала ее в качестве гражданского секретаря. Было известно, что она подруга Лангбена, и Тресков отправил ее в Берлин, чтобы обсудить с ним возможность встречи одного из членов движения Сопротивления с Гиммлером.
Другой член группы интеллектуалов Хасселя — Йоханнес фон Попиц, прусский министр финансов, придерживавшийся, как и Хассель, правых взглядов и член клуба «Среда», — также поддерживал идею прощупать Гиммлера. Конечно, существовало довольно много противников этого опасного предложения. Хассель считал, что из этого не выйдет ничего хорошего, он знал, что прежде фон Попиц поддерживал нацизм, и это делало его подозрительным для других оппозиционеров. Гизевиус считал его человеком, который отчаянно пытается загладить свои прежние деяния. Вместе с тем сложилось мнение, что Бек, Герделер и Ольбрихт поддерживали выход на Гиммлера. Попиц оказался именно тем человеком, которого Лангбен 26 августа 1943 года отвел на встречу с Гиммлером в министерство внутренних дел, то есть через два дня после назначения Гитлером рейхсфюрера СС министром внутренних дел. Это была предосторожность. Фюрер опасался беспорядков в Германии после краха ее союзника — Италии.
Согласно обвинению против Лангбена и Попица, выдвинутому позднее гестапо, Попиц действительно встретился с Гиммлером. Их беседа прошла в обстановке строжайшей секретности, на ней не присутствовал даже Лангбен. Попиц якобы заявил, что Гитлер, безусловно, гений, но не может выиграть войну, сосредоточив в своих руках абсолютную власть. Поэтому должно быть создано сильное правительство, способное приступить к мирным переговорам. Не сохранилось никаких записей, касающихся реакции на это Гиммлера, но позднее Попиц говорил Отто Йону, что, хоть рейхсфюрер говорил очень мало, он не высказал неодобрения по поводу предложений Попица. Была достигнута договоренность относительно второй встречи, и Лангбен, чрезвычайно обрадованный первоначальным успехом своего предприятия, поспешил в Швейцарию с докладом. К несчастью, агенты шефа гестапо Генриха Мюллера, который очень завидовал влиянию Шелленберга на Гиммлера, перехватили радиограмму о переговорах Лангбена с представителями союзников, и по возвращении в Германию Лангбен был арестован. Гиммлер не задумываясь пожертвовал им. Но Попиц остался на свободе. Агенты гестапо следовали за ним по пятам, и он постоянно находился под угрозой ареста.
Отношение Гиммлера и гестапо к оппозиции было неоднозначным. Они как бы не стремились арестовать, допросить, судить и наказать непокорных. Гестаповцы занимались бесконечным сбором улик, свидетельствующих о существовании сети заговорщиков, в наличии которой никто и не сомневался. Создавалось впечатление, что они готовы даже допустить покушение на жизнь фюрера, оставив на свободе подозреваемых. Официальным основанием для этого служила теория, что собрать улики, пока подозреваемые остаются на свободе, легче, чем арестовав их. Посему Лангбен вполне мог остаться, как и Попиц, на свободе, если бы Мюллер в это самое время не решил продемонстрировать свое рвение на службе Борману и Гитлеру и досадить любимцу своего хозяина Шелленбергу, которого надеялся свалить по ходу дела. Гиммлер не мог спасти Лангбена от ареста, но в течение нескольких месяцев охранял своего друга и тайного агента от бесчеловечного обращения в застенках гестапо.
Каждый член движения Сопротивления знал: если он в данный момент и не находится под наблюдением гестапо, то в любую минуту может под него попасть, встретившись с одним из подозреваемых. Со дня ареста Лангбена Попицу приходилось действовать с величайшей осторожностью, но он все-таки попытался узнать от Гиммлера что-нибудь о судьбе Лангбена. Из других источников Хассель выяснил, что гестапо старается заставить Лангбена признать наличие связи между его работой в Швейцарии и желанием свести вместе Попица и Гиммлера. В ноябре Хассель узнал, что Лангбена постоянно допрашивают о «людях, стоящих за Попицем, в первую очередь генералах». В том же месяце он впервые встретился со Штауффенбергом, который произвел на него сильное впечатление. Штауффенберг предупредил Хасселя о необходимости соблюдения особой осторожности, делая заявления и встречаясь с людьми, особенно с Попицем, который находится под наблюдением. Гражданское крыло заговора было предоставлено самому себе, раздираемое внутренними дрязгами и борьбой за места в теневом кабинете Герделера, в котором «профессиональный» политик Попиц претендовал на пост министра образования.
Лангбен был не единственным видным членом Сопротивления, арестованным в 1943 году. Как мы уже видели, в апреле были схвачены Йозеф Мюллер и Дитрих Бонхёффер, а также сестра Бонхёффера и ее муж Ганс фон Донаньи. У попавшего под подозрение Остера были связаны руки, и вскоре он покинул свой пост в абвере. Гизевиус, которого допросили и которому пригрозили арестом, сумел перейти швейцарскую границу.
Роль, сыгранная Бонхёффером в том, что он назвал «великим маскарадом зла», тяжелым грузом легла на его совесть. Хотя он свято верил, что его служение Господу неотделимо от политических убеждений и действий, решение прийти в абвер и работать на Сопротивление было принято человеком, а не пастором. Он понимал, что, если будет арестован, ему придется обманывать и изворачиваться, и надеялся, что вынужденная ложь в таких обстоятельствах станет его христианским долгом. Его друг и коллега Эберхард Бетге рассказал, как вел себя Бонхёффер в Восточной Пруссии, когда они находились гам с евангелистской миссией и пришло сообщение о падении Франции. В это время они были в людном месте. Все вскочили с мест, подняли руки и запели национальный гимн Германии. Бетге был потрясен, увидев, как Дитрих поднимает руки и поет вместе со всеми, одновременно призывая товарищей сделать то же самое. После он сказал Бетге: «Ты сошел с ума? Мы не можем позволить себе самопожертвование в порядке протеста против таких глупостей. Мы должны жертвовать собой ради чего-нибудь более серьезного».
В качестве агента абвера Бонхёффер в 1941–1942 годах ездил не только в Швецию, но также в Рим и Швейцарию. Он постоянно находился под подозрением гестапо и как-то раз даже удалился на три месяца от мира в монастырь бенедиктинцев, расположенный в горах к югу от Мюнхена, где написал и спрятал первые главы своей книги «Этика». В то время он писал: «Любовь, когда она действительно живая, не уходит от реальности, чтобы поселиться в возвышенных душах, изолированных от мира. Она сносит реалии окружающего мира со всей его жестокостью. Мир исчерпал свою ярость против тела Христова, и церковь должна стремиться рискнуть своим существованием ради мира».
