Арсений Ворожейкин - Небо истребителя
— Так вы, товарищ Кудрявцев, управляли самолетом или Банков?
Лицо летчика вспыхнуло. Он виновато опустил голову, собрался что-то сказать, но Байков опередил:
— Я управлял самолетом.
— А почему вы?
— Когда все шло нормально, машину вел он, а когда обрезал мотор, я взял управление на себя. Я был командиром экипажа и нес ответственность за исход полета.
Мне стало ясно, что летчики темнят, решил поговорить с каждым отдельно.
— Товарищ Байков, спуститесь вниз. Там сидит штурман полка Королев. Передайте ему мое приказание, чтобы он подробно заслушал вас об этом печальном полете.
— Есть, идти к штурману полка, — повторил Байков, взглянул на Кудрявцева и даже приподнял руку, как бы призывая его не падать духом и выше держать голову. Но тот растерянно заморгал глазами. Банков не без раздражения махнул рукой и вышел.
Честным людям ложь скребет душу. Это было видно по летчикам: их мучила совесть. И если бы у них действительно отказал мотор, как сообщил в телеграмме Байков, они стали бы искать причину. Они же об этом не сказали ни слова ни мне, командиру полка, ни командиру эскадрильи, который раньше доложил о беседе с ними. Мне было все ясно, поэтому, оставшись с глазу на глаз с Кудрявцевым, я вздохнул:
— Жалко Байкова. Зачем ом соврал в телеграмме, что отказал мотор?
Кудрявцев понуро опустил голову. Я спросил:
— А почему не вы подписали телеграмму, ведь вы управляли самолетом?
— Я отказался. Рука не поднялась, — хрипловато и тихо ответил летчик. — Банков приказал мне солгать. И я согласился, струсил. И Банков тоже трус, хоть и Герой Советского Союза. Теперь мы с ним будем врагами.
— Зачем же так? Давайте договоримся, пусть Байкой сам вам скажет, чтобы вы мне рассказали, как все было.
— Он этого не сделает. Ему написано представление на звание капитана. Если он сознается, останется старшим лейтенантом.
Кудрявцев вышел, вошел Байков, сел за стол. Я доверительно начал:
— Странно ведет себя Кудрявцев. Напуган. А может, недоволен, но вы взяли у него управление и же сумели посадить самолет нормально? Я тоже вами недоволен. Опытный летчик, мастер высшего пилотажа, спортсмен, а попали в сложное положение и растерялись, не сумели выбрать подходящую площадку. Это же простенький самолет. На зря его во время войны называли «кукурузником» и даже девчата приземляли на любом пятачке. А вы разбили.
Байков, видимо, подумал, что я поверил его лживой легенде, с готовностью согласился:
— Ну что ж, и на старуху, говорят, бывает проруха.
Я уважал Байкова за бойцовский и решительный характер и за мужество. Сейчас же он явно фальшивил и казался каким-то бесшабашно безответственным. Это раздражало меня, но, чтобы вызвать старшего лейтенанта на откровенность, я старался говорить спокойно.
— Да, есть такая поговорка, — и я резко сменил тон. — Давайте без всяких присказок расскажите, как было? Лгать не надо.
— Мы не лжем.
— Значит, правду говорите? И только матушку-правду?
— Да.
— И совесть вас не грызет?
— Нет, — с деланной бодростью ответил Байков.
— Я не верю этому. Вы не такой человек, чтобы могли спокойно жить во лжи. Договоримся так. Я схожу за Кудрявцевым, а вы побудете здесь, подумаете. Когда мы придем, скажете подчиненному: «Женя, говори командиру только правду». И тут же выйдете из кабинета. Хорошо?
— Хо-ро-шо, — в растерянности протянул летчик. Мы с Кудрявцевым минут через пять возвратились. Байков встал и, направляясь к двери, вяло махнул рукой:
— Давай, Женя, расскажи командиру всю правду.
Кудрявцев сел на прежнее место. Я участливо улыбнулся:
— Давайте, как на духу, выкладывайте, как вы разбили машину.
— Я, товарищ командир, не виноват. Это он начал хулиганить,
— А вы почему молчали? У вас переговорное устройство работало?
— Работало. Но он мой командир!
— Вы комсомолец, подали заявление в партию… Ну да ладно. Об этом разговор будет позднее. А сейчас расскажите все подробности полета и сделайте сами вывод о причине аварии.
Исповедь Кудрявцева была короткой, но очень эмоциональной. После часа полета над населенным пунктом Слоним он сделал разворот и взял, курс на Мосты. Сияло солнце. Внизу петляла речка Щара, плыли леса, поля. Байков решил порезвиться. «Беру управление на себя», — передал подчиненному и, сделав переворот, перешел на бреющий полет. Теперь уже внизу не плавно плыли леса, озера, поляны — все мельтешило, сливалось в единый поток.
Байков бреющим давно не летал, зоркость оказалась притупленной. Когда верхушка сухого дерева хлестнула самолет, он инстинктивно хватил ручку управления на себя, чтобы выдернуть машину. Но… Это «но» оказалось сильнее желания летчика. Сухое дерево, словно крюком, зацепило легкий По-2, и тут же мертвой хваткой его обняли верхушки других деревьев. Летчики опомнились, когда вместе с обломками машины оказались на земле.
Некоторое время они сидели молча, отходя от страха. Очухавшись, поняли, что невредимы, и от радости рассмеялись. Однако это был смех сквозь слезы. Так уж устроен человек. Сознание, что смерть миновала, заставляет забывать обо всем другом. Пленит радость жизни. И смех в такие мгновения является непроизвольной разрядкой.
Но жизнь есть жизнь. Она быстро возвращает к действительности. Пришло время подумать и об ответственности. И они наскоро договорились скрыть причину аварии. Не хотелось им краснеть за свою недисциплинированность перед товарищами и командованием, свалили вину на мотор. Но свою совесть не обманешь.
После исповеди о случившемся, словно сбросив с себя огромную тяжесть, Кудрявцев заявил:
— Я, товарищ командир, все рассказал. Готов за свою минутную слабость и трусость нести любую ответственность. Только прошу, не отстраняйте меня от полетов.
Чтобы сообщить о случившемся, летчики более десяти часов добирались до Слонима. Здесь Кудрявцев опомнился и отказался подписать телеграмму, заявив, что врать не приучен. Байков обозвал его трусом и предателем, с которым на войне не полетел бы в бой. Это «обвинение» подействовало на Кудрявцева, и он дал согласие поддержать версию Байкова.
Молодость! В такие годы у человека еще не устойчивы моральные принципы. Зато узы товарищества крепки и, бывает, берут верх над нравственностью. И когда Байков бросил Кудрявцеву обвинение в трусости, парень счел разумным не подводить командира. Теперь он опомнился. Да и Байков уже, видимо, раскаивается в своей лжи.
Вскоре Байков был разжалован в рядовые летчики и переведен из гвардейского полка в обычный. Представление на присвоение звания не было отослано, Кудрявцева коммунисты не приняли в партию. Наказание летчики получили суровое. Но никакой трагедии не произошло. Кого уважают и любят, того за сознательно неразумные поступки бьют сильнее.
3.
После дивизионной конференции по обобщению опыта Великой Отечественной войны комдив пригласил меня в свой кабинет. Разговор начал с бумажки. Это была жалоба. Меня обвиняли в том, что я, пользуясь служебным положением, занимаюсь коммерцией: меняю государственное авиационное масло на фанеру. Бумага была адресована командующему воздушной армией. Подписи не было, зато была приписка: «Не называю свое имя потому, что опасаюсь преследования за правду». Резолюция командующего: «Разобраться. Если нужно — строго наказать командира полка и доложить об исполнении». Наложил резолюцию не генерал-полковник авиации Хрюкин, а мой однофамилец маршал авиации Г. А. Ворожейкин. Я спросил:
— А где Тимофей Тимофеевич?
— Переведен в Москву.
Мы с Правдиным давние друзья и земляки, Оба из Горьковской области. Не раз встречались во время войны, Михаил Иванович человек душевный, поэтому я по-дружески спросил:
— А что ты думаешь об этой анонимке? Я же тебе говорил о масле и фанере.
— Кляуза, конечно, но приказ есть приказ. Надо будет докладывать. Завтра к вам в полк прилетит командующий. Поговори с ним об этом.
Сообщение о прибытии командующего насторожило:
— Зачем он прибудет к нам?
— Видимо, хочет познакомиться с гарнизоном. Вашим полком он заинтересовался особо. Ты же сам написал рапорт, что полк по тревоге может подняться в воздух только через полтора часа. А у других истребительных полков готовность к бою не больше часа. Ваш срок командующего не устраивает.
— Объясню, обосную. Да, вот еще что. Мы начали стрелять по конусу новым методом. Результаты отличные. Может, мне стоит поговорить с командующим, об этом? Если нужно, летчики могут показать стрельбу прямо над аэродромом.
— Давай. Если одобрит, мы этот метод применим в других полках.
Небо принято называть голубым. Для летчика оно каждый летный день выглядит по-разному. Все зависит от задачи и ее выполнения в воздухе. Мне в это теплое осеннее утро оно виделось чистым, но тревожным. Я с особым вниманием следил за взлетом младшего лейтенанта Кудрявцева.
