Олег Ивик - История свадеб
Назначить день свадьбы было не так-то просто: существовало множество несчастливых дней. Достаточно было римскому войску потерпеть поражение в какой-то день месяца, как он объявлялся несчастливым, причем не только в этом месяце, но и в любом другом. Римляне, к счастью для брачующихся, были отменными вояками, но и им случалось терпеть поражения. А поскольку воевали они почти непрерывно, то несчастливых дней накопилось немало. В результате жениться нельзя было ни в календы (1-е число каждого месяца), ни в ноны (7-е или 9-е), ни в иды (13-е или 15-е). Не рекомендовалось жениться в марте, потому что этот месяц посвящен богу войны. В мае тоже не стоило вступать в брак. Плутарх называет для этого по крайней мере пять причин, одна из которых та, что слово «май» происходит от слова maiores – «старейшины», а старейшинам вступать в брак не пристало. Впрочем, разве это менее обосновано, чем наша боязнь «маяться» после майской женитьбы? Но и по окончании мая нетерпеливые римские женихи продолжали маяться, теперь уже по другой причине: в первой половине июня начиналась уборка в храме Весты. Веста была богиня девственная, как и ее служительницы, и не вполне понятно, почему их скромные девичьи хлопоты могли помешать кому-то жениться. Если бы уборку затеяли боги брака Пилумн или Гименей – другое дело. И тем не менее жениться в начале июня было нельзя. Потом наступали дни сравнительно благополучные, но и тут можно было нарваться на подводный камень в виде траура по родственнику или дня поминовения. И уж конечно, нельзя было жениться в те дни, когда открывалось отверстие, соединяющее наш мир с миром подземным: 24 августа, 5 сентября и 8 октября.
И тем не менее римляне вступали в брак. И по-видимому, почитали это за счастье. Во всяком случае, Плутарх вполне серьезно рассуждает о том, почему «вдовец несчастнее холостяка». Мысль о том, что вдовец или, уж во всяком случае холостяк, может быть счастлив, ему в голову не приходит.
Но вот после долгого ожидания счастливый день свадьбы наконец наступает. Правда, окончание мая или завершение храмовой уборки – еще не гарантия счастливого брака. Чтобы прояснить вопрос о грядущем счастье, свадебную церемонию начинали с «ауспиций» – гадания по полету птиц. Позднее птиц заменили свиньями, но, поскольку свиньи не летают, гадать стали по их внутренностям.
На церемонии присутствовали многочисленные друзья и родственники. Обычая делать подарки молодоженам не существовало. А вот сами молодые, если они были достаточно богаты, подарки раздавали, правда, не родственникам, а беднякам. Апулей, женившийся на богатой вдове, пишет: «…мы предпочли сочетаться браком в загородной вилле, чтобы граждане не сбежались за подарками». Подарки эти могли обойтись в круглую сумму, и Апулею это было известно как никому другому: не так давно его будущая жена, отмечая свадьбу старшего сына, раздала пятьдесят тысяч сестерций. Недешево стоил и свадебный пир. Недаром император Август, хотя и был ревнителем браков, издал закон, по которому на свадебное угощение нельзя было тратить больше тысячи сестерциев (если помните, один сестерций – это символическая стоимость одной жены или реальная стоимость одной хорошей курицы; а еще за сестерций можно было купить проститутку, но, в отличие от жены и от курицы, только самую дешевую).
Но какие бы ограничения ни ставились законом, по крайней мере одно достаточно дорогое блюдо на свадьбе присутствовало обязательно: ритуальные пирожные, которые гости потом забирали с собой. Катон оставил нам их рецепт: модий (около девяти литров) самой качественной муки замешать на молодом вине, добавить два фунта свиного жира, фунт творога и кусочки лавровой коры, а потом раскатанное тесто выпекать, уложив на лавровые листья.
Невеста на римской свадьбе была одета не в белое, а в желтое и огненно-оранжевое. Белый цвет считался в Риме, как и в Греции, цветом смерти: в белом хоронили покойников, белую одежду носили женщины в дни траура. Невеста же была одета в цвета пламени, символизируя то ли жар страсти, то ли огонь семейного очага. Ее наряд был сложен, каждая деталь имела значение. Свое девичье платье и игрушки невеста посвящала ларам – добрым духам отцовского дома. В канун свадьбы она надевала длинную прямую тунику, которую надлежало ткать на старинном ткацком станке, за которым работали стоя. Туника была перехвачена белым поясом из овечьей шерсти: считалось, что как шерстяные пряди прилегают друг к другу, так и муж с женой образуют единое целое. Для пущей неразрывности пояс этот связывали «геракловым узлом». Развязать его было нелегко; возможно, на это уходила немалая часть первой брачной ночи.
Задача усложнялась тем, что первую ночь супруги по традиции проводили в полной темноте… Впрочем, кто сказал, что семейная жизнь должна быть легка?
Выбрать себе кокетливую прическу невеста не могла, волосы убирались строго определенным образом: их делили на проборы острием копья и полученные шесть прядей укладывали вокруг головы. Сверху надевали венок из вербены и майорана и накидывали огненно-желтое покрывало – фламмеум. Такого же цвета верхняя одежда – палла – накидывалась на тунику. Обувь тоже была цвета огня.
Свадьба начиналась в доме невесты. Здесь в присутствии десяти свидетелей подписывался брачный контракт. Потом невеста произносила знаменитую фразу: «Где ты, Кай, там и я – Кайя». Пронуба – нечто вроде посаженой матери – соединяла правые руки жениха и невесты, и начинался пир. Расходы на него были ограничены в конце I века до нашей эры законами Августа против роскоши. Впрочем, на дозволенную аскетичным императором тысячу сестерциев одного только вина можно было купить три тысячи литров.
Когда вино было выпито, а еда съедена (не вся: по традиции стол не должен был полностью опустеть), новобрачная отправлялась в дом мужа. Этому ритуалу придавалось особое значение: брак был именно переездом невесты к жениху и ни в коем случае не наоборот. Дом будущего мужа был в данном случае куда важнее, чем сам муж. Поэтому свадьбу могли при необходимости сыграть и в отсутствие жениха (если он заранее подписал и передал необходимые документы): был бы только дом, двери которого невеста обмажет овечьим жиром и оливковым маслом, а столбы обовьет шерстяными повязками. А вот без невесты свадьбы быть не могло.
Девушку ритуально вырывали из объятий матери или другой ближайшей родственницы, и процессия отправлялась в путь. Невеста шла пешком, ее вели за руки двое мальчиков, чьи родители обязательно были живы. Третий мальчик нес впереди факел из боярышника: известно, что боярышник – верное средство от злых духов. Остальные родственники и гости несли зажженные восковые свечи и сосновые факелы, тащили невестину прялку и веретено, швыряли в толпу орехи. Звучали флейты. Кто-то затягивал непристойную песню – фесценнину, но почтенные матроны не затыкали ему рот: на то и свадьба…
Когда невеста завершала все необходимые ритуалы с дверями женихова дома, ее на руках вносили внутрь. Молодой муж обрызгивал ее водой из своего колодца (а может быть, и из водопровода, который появился в Риме в 312 году до нашей эры) и протягивал ей факел, зажженный от своего очага. Так новобрачная приобщалась к святыням новой семьи. После чего пронуба усаживала девушку на брачную постель. Все удалялись, погасив свет. И молодой муж со вздохом принимался… возиться с геракловым узлом, затянутым на животе невесты.
В первый брак римлянки обычно вступали девственными, что и нетрудно в тринадцать – пятнадцать лет. Но нравы во времена поздней республики, и тем более империи, были достаточно свободными, да и литераторы позволяли себе немалые вольности. Поскольку юные римлянки обычно посещали как минимум начальную школу (обучение в Риме было общепринятым и совместным), надо полагать, они успевали покопаться в родительской библиотеке и познакомиться с игривыми романами Апулея или Лонга и раскованными поэмами Овидия. Поэтому можно представить, чем занимались молодые после того, как гости удалялись и узел был развязан. И если не в первую, то в последующие ночи новобрачная, надо полагать, старалась исполнять советы Публия Овидия Назона, превратившего страсть в науку:
Женщины, знайте себя! И не всякая поза годится —
Позу сумейте найти телосложенью под стать.
Та, что лицом хороша, ложись, раскинувшись,
навзничь;
Та, что красива спиной, спину подставь напоказ.
Меланионовых плеч Аталанта касалась ногами —
Вы, чьи ноги стройны, можете брать с них пример.
Всадницей быть – невеличке к лицу, а рослой —
нисколько:
Гектор не был конем для Андромахи своей.
Если приятно для глаз очертание плавного бока —
Встань на колени в постель и запрокинься лицом.
Если мальчишески бедра легки и грудь безупречна —
Ляг на постель поперек, друга поставь над собой…
Несмотря на наставления мудрого Назона, а может быть, и благодаря им, браки в Риме времен империи, да и поздней республики были непрочными. Брак, заключенный в форме sinemanu, позволял любому из супругов развестись по малейшему поводу и даже вообще без повода. Ушли в прошлое неразрывные браки-конфарреации и прочные браки, в которых жена считалась почти что собственностью мужа. Еще в конце IV века до нашей эры некий Анний был исключен цензорами из числа сенаторов за то, что развелся с женой, не посоветовавшись с общественностью. Через несколько лет Карвилий Руга развелся потому, что его жена были бездетна, – этот год так и вошел в историю, как год развода Карвилия Руга. Но прошли каких-нибудь сто с небольшим лет, и развод стал нормой римской жизни. Сенека писал: «…женщины из благородных и знатных семейств считают годы не по числу консулов, а по числу мужей. Они разводятся, чтобы выйти замуж, и выходят замуж, чтобы развестись».
