Александр Нечволодов - История Смутного времени в России. От Бориса Годунова до Михаила Романова
По-видимому также, что в ловкой женской игре, веденной ею с мнимым царевичем, Мариной руководило исключительно непомерное честолюбие, которое, вместе с большой душевной сухостью и умственной ограниченностью, было всегда ее отличительным свойством. Юрий Мнишек, конечно, тотчас же оценил все выгоды, какие ему мог сулить брак дочери с будущим московским царем, и не замедлил стать его горячим сторонником. По преданию, Лжедимитрий объяснился в своих чувствах к Марине уже в Вишневце, причем там же последовало в местной церкви и их тайное обручение.
Из Вишневца Григорий отправился к родителям Марины в Самбор; ныне это грязное жидовское местечко, но в те времена там стоял богатый замок с великолепным садом. В Самборе Отрепьева принимали со всеми почестями как настоящего царевича; шумные пиры и другие увеселения шли одни за другими; тем временем шли и деятельные приготовления к походу в Москву, а также и к привлечению короля на сторону названного царевича.
Ксендз Помасский был, по-видимому, первый, обративший внимание отцов-иезуитов на самозванца и на выгоды, которые может приобрести Римская церковь, поддерживая его. Скоро папский нунций Рангони, проживавший в Кракове, также вошел в это дело, рассчитывая получить, в случае успеха, кардинальскую шапку за свое усердие, и в ноябре 1603 года послал в Рим подробное донесение о появившемся московском царевиче. На полях означенного донесения Папа Климент VIII сделал насмешливую пометку. «Это вроде воскресшего короля Португальского», намекая ею на самозванцев, явившихся в это время в Португалии после смерти короля Себастиана. Однако, несмотря на эту пометку, Рим с той поры начинает относиться в высшей степени благожелательно к Лжедимитрию.
Чтобы окончательно убедить короля Сигизмунда, что Григорий – настоящий Димитрий, в январе 1604 года был послан опять какой-то ливонец в Самбор, тоже тотчас же признавший его за истинного царевича, которому он будто бы служил в Угличе. Вслед за тем, в марте 1604 года, Сигизмунд выразил желание, чтобы Димитрий прибыл в Краков. Последний, конечно, поспешил это исполнить и явился в Краков, сопутствуемый Константином Вишневецким и своим будущим тестем Юрием Мнишеком, где последний задал в своем доме большой пир для сенаторов и всей знати, чтобы ввести в их круг Отрепьева. Нунций Рангони, бывший на этом пиру, пришел в восторг от Григория: «Димитрий, – писал он в Рим, – молодой человек с хорошей выдержкой, смуглым лицом и большим пятном на носу против правого глаза; белая, продолговатая кисть руки указывает на его высокое происхождение; он смел в речах, и в его поступках отражается поистине что-то великое».
Мнение Рангони о подлинности царевича высказывали и некоторые другие. Но, к чести лучшей части польского общества, большинство его сразу же отрицательно отнеслось к затее – оказать поддержку названному Димитрию, в самозванстве которого, по-видимому, мало кто сомневался.
Крайне неприязненным образом отнесся к Лжедимитрию и старик Ян Замойский. «Замойский, – рассказывает Пирлинг, – усиленно добивался случая свидеться с Димитрием до приезда его ко двору. Деятельность «господарчика», как он называл царевича, казалась ему несколько подозрительной: личность этого странного искателя престола не внушала ему никакого доверия».
Мнение Замойского разделяли брацлавский воевода князь Збаражский, литовский гетман Хоткевич, князь Януш Острожский и другие.
Но королю эта затея нравилась; его советники внушали ему, что, посадив Григория на Московский престол, он приобретет в нем верного слугу для водворения там латинства и союзника для борьбы с дядей Карлом Шведским.
Прием у короля состоялся 15 марта, через день после пира у Юрия Мнишека, который и повез Григория в королевский замок. На приеме присутствовали нунций Рангони и несколько высших сановников. Сигизмунд, со своим обычным надменным видом, принял самозванца стоя, имея на голове шляпу и опершись одной рукою на небольшой столик; когда он протянул другую руку вошедшему Григорию, то тот смиренно ее поцеловал, видимо, смутился и начал что-то бормотать о своей судьбе и о правах на Московский престол. Затем, придя несколько в себя, Григорий стал просить короля оказать ему помощь. На это Сигизмунд сделал знак, чтобы он удалился, и стал совещаться с Рангони и своими приближенными. После этого Григорий был опять позван; когда он вошел, то ему было объявлено, что король признает его истинным царевичем, назначает ему денежное вспомоществование и позволяет искать помощи у его польско-литовских подданных для добывания себе престола. Конечно, это был огромный успех.
Король Польский, преступивший крестное целование к царю Борису, с которым он был в мире, прожившийся пан Юрий Мнишек и таинственный московский чернец-расстрига – соединились теперь в тесный союз против Московского государства и православия. Достаточно взглянуть на лица этих людей, чтобы понять, что Русская земля ничего доброго от этого союза ожидать не могла.
После приема у Сигизмунда Григорий уже открыто стал появляться на улицах Кракова как признанный царевич Московский, и толпы народа сбегались на него посмотреть. При этом в Краков же к нему стали прибывать и некоторые русские люди, почему-либо недовольные Борисом и спешившие записаться в ряды сторонников царевича.
Затем там же последовало и обращение Григория в католичество. Вероятно, чтобы показать, что он делает это по искреннему убеждению, самозванец заявил, что примет только тогда латинство, когда будут разъяснены некоторые из мучивших его сомнений. В деле этом ему пришел на помощь краковский воевода Николай Зебжидовский, сведший его, по указанию Петра Скарги, с двумя иезуитами – ксендзами Гродзицким и Савицким; оба ксендза имели несколько прений с Лжедимитрием о вере и убедились, что он напитан арианской ересью, воспринятой им, вероятно, в Гоще.
Перед своим прибытием к Рангони самозванец побывал и у короля, также чтобы проститься с ним. Сигизмунд принял его очень ласково и подарил золотую шейную цепь со своим изображением и несколько кусков парчи на платье; касательно же денежного вспоможения – сказал, что назначает царевичу 4000 золотых ежегодно, которые будет выплачивать Мнишек из доходов самборского имения, и извинился, что пока не может дать более.
После этого, в конце апреля, самозванец со своим будущим тестем возвратился в Самбор для окончательных приготовлений к походу в Москву, на что ушло несколько месяцев.
Руку и сердце Марины он должен был получить только после того, когда сядет на Московском столе. В ожидании же этих радостных событий Григорий выдал 15 мая своему будущему тестю запись, по которой он обязывался жениться на его дочери, при условии: 1) по вступлении на престол выдать тотчас же Мнишеку миллион польских золотых для подъема в Москву и уплаты долгов, а Марине прислать бриллианты и столовое серебро из царской казны; 2) отдать в полное владение Марине Великий Новгород и Псков, со всеми жителями, местами и владениями, причем они остаются за Мариной, если она и не будет иметь потомства от него. Марина вольна строить католические церкви и монастыри, а равно держать при своем дворе латинское духовенство, ибо Димитрий, как уже тайно перешедший в католичество, будет всеми силами стараться привести свой народ к соединению с Римской церковью; 3) если дела пойдут неудачно и Димитрий не достигнет престола в течение года, то Марина может взять свое слово назад или ждать еще год.
22 июня Лжедимитрий дал другую запись, по которой уступал будущему тестю княжества Смоленское и Северское в потомственное владение, но ввиду того что половину Смоленского княжества и шесть городов Северского он обязался уже отдать королю, то вместо этого Мнишек должен был получить из близлежащих областей такое количество городов и земель, доходы с которых равнялись бы доходам с областей, уступленных самозванцем королю.
Сигизмунд, не будучи в состоянии открыто выступить на помощь Лжедимитрию, но желая заручиться содействием наиболее влиятельных панов, разослал им письма, в которых предлагал высказаться, как они смотрят на царевича и на те выгоды, которое получит Речь Посполитая, оказывая ему содействие.
Ответы эти были большею частью неблагоприятны, причем самыми решительными противниками самозванца выступили четверо знаменитейших вельмож: князья Збаражский и Василий (Константин) Острожский, гетман Жолкевский и старый Ян Замойский; последний открыто заявлял, что поддержку мнимого царевича он считает бесчестным и опасным делом, и настаивал, чтобы, во всяком случае, решение этого вопроса отложить до сейма, который должен был собраться в январе 1605 года.
Еще более решительно, чем Ян Замойский, высказался против самозванца на сейме великий канцлер литовский Лев Сапега; он говорил, что не верит в подлинность Димитрия, и настаивал, что поддержка его нарушает договор с Москвой, скрепленный клятвами. Имеются, однако, данные, что Лев Сапега не был искренен в своей речи и тайно поддерживал названного царевича, находясь под сильным влиянием иезуитов.
