Отто Ран - Крестовый поход против Грааля
Трубадуры были поэтами. Поэты всегда томятся невыразимой тоской. И если их томление не находит исхода в любви, они обращаются на путь, где есть «утешитель», на путь, который явил нам Христос в Евангелии от Иоанна.
Трубадуры были поэтами в стране, где солнце сияет ярче, чем у нас, где звезды так близки к земле и где так легко молиться.
Молящиеся поэты переставали быть безрассудными сочинителями баллад. С этого момента они становились «чистыми» — катарами!
Катары, как мы увидим на одном примере, переносили законы любви (leys d’amors) в область духа. Вместо женской благосклонности они искали освобождения духа. Вместо дамы сердца — «утешителя».
Молитвы и поэзия сливались воедино. В то время это было естественно, потому что люди воспринимали дар поэта и пророческий дар (то, что сегодня мы называем интуицией и вдохновением) одинаково. Молитва катара, трубадура, обращенная к Богу, была только частью гимна к светлому божеству, который каждый, слышал в великолепии красок и звуков своей родины. Они оставались поэтами.
Поэтому, как все поэты, чувствуя себя чужими в мире земном, они стремились в мир иной, где человек когда-то был ангелом, где и есть их истинная родина, «Дворец песен», как в древности вавилоняне называли светлое царство Ахурамазды. Катары были настолько уверены в лучшей жизни после смерти, что полностью презирали эту жизнь, смотря на нее, как на время, данное, чтобы подготовить себя к жизни истинной, ожидающей их в надзвездном мире.
Поэты и священники любили горы. Их вершины устремляются к небесам, а пропасти теряются в первозданном мраке. Нигде человек не бывает так близок к Богу. Там, наверху, и стихи, и молитвы исходят из глубин сердца. Во всех мифах именно в горах открывается божественная сущность героя. На горе Эта Геракл был взят в сонм олимпийских богов. На горе Фавор произошло преображение Иисуса. В то время еще не были разрушены мосты, соединяющие Восток и Запад через Средиземное море. Их первый пролет тянулся от великих гор Азии к Парнасу, священному для Греции, а второй — оттуда к Пиренеям, где греки помещали сад Гесперид — землю чистых душ[6].
На Востоке зародилось человечество. С Востока пришли к нам великие легенды, последняя из которых — «благая весть». На Востоке встает солнце…
* * *Когда солнце через пелену облаков пробивается к людям, в душах пробуждается желание идти за ним. Но куда? Наверное, человек — это падшее божество, которое стремится назад к небесам. И, может быть, томление поэтов — на самом деле тоска по утраченному раю, где человек был подобием Бога, а не карикатурой на него.
Когда солнце встает над Провансом и Лангедоком, тучи, покрывающие Пиренеи, становятся золотыми. Спокойно и величественно выступают горы на лазурном небе. На долину Прованса опускается ночь, а они еще долго преображены лучами заходящего солнца. «Горой Преображения», Фавором называют жители Прованса пик Святого Варфоломея, красивейшую из пиренейских вершин.
Пиренейский Фавор расположен между «Olmus», Долиной вязов, и «Sabarthus», долиной Сабарте, где Богоматерь обещала Карлу Великому победу над сарацинами.
Уединенная каменистая дорога ведет от безмятежного Ульма наверх, к пропастям и пещерам Сабарте: это путь катаров, путь чистых.
В самом сердце хребта возвышается дикая гора, настолько высокая, что сверкающие облака окутывают ее вершину. Отвесные скалы спускаются вниз, к стенам замка Монсегюр. Когда я однажды поднимался к Фавору Путем катаров{45}, я встретил старого пастуха, и он рассказал мне эту легенду:
«Когда стены Монсегюра еще стояли, в них катары, чистые, охраняли Святой Грааль. И был Монсегюр в великой опасности. Воинство Люцифера подступило к его стенам. Они хотели захватить Грааль, чтобы укрепить его опять в короне князя тьмы, откуда он выпал, когда восставшие ангелы были сброшены с небес. И когда бой был почти проигран, слетела с неба белая голубка, и Фавор распахнулся. Эсклармонда, защитница Грааля, бросила святыню в недра горы, и она затворилась. Так был спасен Грааль. А когда черти овладели крепостью, то поняли, что опоздали. В ярости схватили они катаров и сожгли под городскими стенами…»
Они, оставив здесь Грааль,
Взлетели к небесам, домой,
Влекомы к звездам чистотой…
Вольфрам фон Эшенбах
Путь чистых ведет от Ольма вдоль замка Монсегюр, через вершину Фавора к пещерам Сабарте. Здесь катары были дома. Удалившись от мира, они обращались мыслями к небесной, любви.
Да, так любите на земле,
Как требует уже сейчас
Любви небесной чистый глас.
Вольфрам фон Эшенбах
Катары покидали горы только для того, чтобы дать умирающему «последнее утешение» либо исполнять старинные легенды для рыцарей и благородных дам на празднике в каком-нибудь замке{46}. В длинных черных одеждах, с персидской тиарой на голове, они были похожи на брахманов или учеников Заратустры. Когда один из них умирал, они доставали свиток с Евангелием от Иоанна, который носили на груди, и читали:
«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Бог есть Дух, и кто обращается к нему, пусть обращается в Духе. Благо для вас, что я умираю. Ведь если я не умру, не придет к вам утешение от Бога. Когда же придет Утешитель, которого я пошлю к вам…
Diaus vos benesiga. Да благословит вас Господь!»
И катары возвращались в свои пещеры: в «Кафедральный собор», в «Глейзу» (Церковь){47}, «Пещеру отшельника» и «Пещеру источника»…
Вела к источнику Сальваш
Тропа и к келье между скал
(Ее себе мудрец избрал).
И здесь впервые Парцифаль
Узрел таинственный Грааль.
Хозяин звал его войти…
Вольфрам фон Эшенбах
В бесчисленных пещерах Сабарте могло бы поселиться целое племя троглодитов. Помимо больших пещер, уходящих в глубь гор на многие мили, здесь огромное множество гротов и углублений между выступами скал.
И сейчас еще в этих гротах и нишах можно увидеть места, где когда-то были балки. Тут стояли жилища, от которых огонь и время оставили только почерневшие известняковые стены, несколько полусгнивших или обугленных поленьев, да еще местами, где огонь и сила разрушения оказались бессильны, — рисунок или надпись:
дерево, «мировое древо» или «древо жизни», растущее в центре рая, о котором знали уже греки. Геспериды охраняют золотые яблоки;
лодка, парус у которой — солнце;
рыба, символ благого божества;
голубь, воплощение Святого Духа;
имя Христа латинскими или греческими буквами;
слово «Гефсиман»;
красиво прочерченная надпись GTS, по всей вероятности, сокращенное «Гефсиманский сад», где Иисус был предан страже;
фрагмент предложения, в котором возможно прочитать только слова «Santa Gleyiza».
У двух гротов сохранились названия: «Грот Иисуса» и «Грот мертвеца». Перед первым еще остались следы маленького сада и небольшая терраса, на которой живший здесь отшельник мог размышлять:
Увы, что делаешь ты, мир?
Ты даришь труд и увяданье,
И больше горечи страданья,
Чем радостей…
Вольфрам фон Эшенбах
Катары ощущали себя чужими на нашей планете. Они сравнивали ее с тюрьмой, которую неумелый зодчий построил из низкосортного камня. Истинной родиной казался им надзвездный мир. Его создавал Дух, говорили они. Он есть любовь — в нем нет ненависти и войны. Он есть жизнь — в нем нет болезней, нет смерти… Бог! В начале был Дух. У него было Слово. Оба были Бог.
Как в нас самих борются две природы, могучий дух и немощная плоть, так и во Вселенной сталкиваются два начала: Бытие и Небытие, Добро и Зло. Добро — это Бог. Зло — Люцифер, дух отрицания.
Слово — творец иного мира, за золотыми облаками, над звездами. Этот мир принадлежит Люциферу. Творец его — Слово, Люцифер — всего лишь неумелый подмастерье, придавший миру форму.
Мы, люди, падшие ангелы, соединяем в себе два начала. Душа человека создана Божественным Словом, тело — Люцифером. Наша душа причастна Богу, вечна. Наше тело не от Бога и подвержено смерти. Душа, созданная Богом, за неповиновение ему брошена на землю и должна оставаться на ней, стремясь соединиться с Богом, пока не познает всю ничтожность земной жизни. Возвращение к Богу, воссоединение с Духом может начаться уже на земле. Но и потом души должны перелетать со звезды на звезду, пока перед ними не откроются врата их подлинной родины{48}.
За звездами для светлых душ чертог
И доблесть там царит, как здесь — порок.
фон Халлер
Кант в «Естественной истории неба» писал: «Кто осмелился бы дать ответ на вопрос: распространяет ли грех свою власть на другие сферы мироздания или там царит одна только добродетель? Не принадлежит ли наша несчастная способность впадать в грех к некой области между мудростью и безрассудством? Кто знает, вдруг обитатели иного мира не настолько благородны и мудры, чтобы быть снисходительными к неразумию, вовлекающему в грех, слишком прочно привязаны к материи и обладают слишком малыми возможностями духа, чтобы суметь нести ответственность за свои поступки перед высшим судом справедливости?»
