Елена Ржевская - Геббельс. Портрет на фоне дневника.
24 февраля 1926. Заметка против бесстыдных демократов, которые нападают на уничтожителя масонства Муссолини. Из Мюнхена ничего нового. Гитлер еще не ответил на мое письмо против Штрейхера. Тамошняя камарилья уж будет прилежно науськивать. Сегодня допрашивали в полиции. Меня снова захотели схватить.
27 февраля 1926. Вчера в Эссене. Перестрелка, драки, 200 полицейских, 4 тяжелораненых. Я смертельно устал.
«ВЕРНОСТЬ И ПИВО»13 марта 1926. Шеф! Он снова развеял некоторые мои сомнения.
21 марта 1926. В Нюрнберг… Там на авто в кафе. Юлиус Штрейхер ждет меня. Долгий разговор. Примирение.
27 марта 1926. Меня ругали. Оклеветан! Черт знает что за сволочь! Дерьмо! Берегитесь, собаки. Если мой дьявол будет спущен с цепи, вы его больше не удержите.
29 марта 1926. Сегодня утром письмо от Гитлера. Я должен выступать в Мюнхене. Хорошо!
31 марта 1926. Выступал в четверг в Мюнхене. Один день у Гитлера.
6 апреля 1926. Бедная Эльзляйн! Выше голову, дитя. Мы все несем вину отцов! Несем без жалоб!
13 апреля 1926. Вечером прибытие в Мюнхен. Автомобиль Гитлера тут. К отелю. Какой знатный прием… В 8-м вечера на автомобиле в «Бюргерброй» (пивную). Гитлер уже здесь. Мое сердце стучит, готрвое разорваться. В зале. Неистовое приветствие. Человек на человеке. Голова на голове. Штрейхер открывает. И затем я говорю 2 1/2 часа. Я выдаю все. Неистовствуют и шумят. В конце меня обнимает Гитлер. Слезы стоят в глазах. Я так счастлив… Гитлер поджидает меня в отеле. Затем мы вместе едим… Пфеффер и Кауфман упрекают меня. Моя речь нехороша. — Ведь Геббельс переметнулся на сторону Гитлера. — Где твое жало, смерть? Почему меня затем изругали? И потом целая неразбериха обвинений… Каждое опрометчивое слово будет раздуто. О боже, эти свиньи!.. В завершение следует единение. Гитлер велик. Он всем нам сердечно подает руку. Оставим это!.. После обеда продолжение… Приходит Гитлер. Принципиальные вопросы: восточная политика. Социальные вопросы… Он говорит 3 часа. Блестяще. Может свести с ума. Италия и Англия наши союзники. Россия готова нас сожрать. Все это есть в его брошюре и во втором томе его «Кампф»… Мы спрашиваем. Он отвечает блестяще. Я люблю его. Социальный вопрос. Совсем новое представление. Он все продумал. Его идеал: смесь коллективизма и индивидуализма. Земля целиком народу. Производство индивидуальное. Концерны, тресты, крупные производства, транспорт и т. п. социализировать… Он все это продумал. Я совершенно им успокоен. Он — человек, он воспринимает все во всем. Такая голова может быть моим вождем.
Те же положения, высказанные Гитлером, два месяца назад ошарашили Геббельса, теперь они не только безоговорочно принимаются им, но с ликованием, с восторгом и восхищением. Все дело в том, что надо «вжиться» в новую идею, внушал он себе ранее, когда только примкнул к национал-социалистам. К этому же способу самовнушения успешно прибегнул он и на этот раз, и, конечно же, в страхе отторгнутости и потери веры в вождя, в жажде отдаться во власть Гитлера над собой. «Я преклоняюсь перед большим меня, перед политическим гением» — насущная для него формула. Лишь опираясь на нее, видя перед собой сильного человека, фюрера, он может внутренне собраться, преодолеть расхристанность, страх перед жизнью, преследующее чувство отчаяния — комплекс неполноценности.
В заключение этого вечера Геббельс едет с Гиммлером в какой-то город. «Там я выступаю. Перед порядочными парнями. Это Бавария. Верность и пиво».
«НИКАКОЙ СЕНТИМЕНТАЛЬНОСТИ ВО ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКЕ»К событиям в пореволюционной России у Геббельса повышенный интерес. Похоже — к универсальности идеи, хотя он так не формулирует. Он то поругивает большевиков, то восклицает: «Я — немецкий большевик!», видимо, потому, что считает себя поборником классовой борьбы. Россия тоже пострадавшая страна и к Версальскому договору никакого отношения не имеет. И в выборе, с кем смыкаться, Геббельс явно тяготеет к России. Против Англии.
Ранее, когда он еще не обслуживал формирующуюся национал-социалистическую политику, он мог записать с сентиментальным чувством нечто схожее с тем, что в это время курсирует в либеральной немецкой прессе, гадающей о судьбах России: «Россия найдет новую христианскую веру со всем юношеским пылом и всей детской верой, с религиозной скорбью и фанатизмом». А Гитлер выделил в «Майн кампф»: «Никакой сентиментальности во внешней политике». Это о завоевании Lebenshtraum (жизненного пространства) для немцев на Востоке. И теперь, выступая, со всей брутальностью заявил: Против России. В Союзе с Англией и Италией. «Россия готова нас сожрать». Мы сами присвоим ее.
Через три дня после выступления Гитлера Геббельс завозит ему цветы. За этим — невысказанное в дневнике признание Гитлера победителем в противостоянии Гитлер — Штрассер, в их соперничестве за влияние в партии. Он выслушивает соображения Гитлера о восточной и западной политике. Записывает: «Его доказательства вынужденные. Мне кажется, он не до конца осознает проблему России. Но и я должен кое-что продумать». Последнее сказано с преувеличением. Не продумать — всего лишь принять сказанное. И это не просто — подчинение. Это культ повиновения своему демону честолюбия в его новой отныне ипостаси — Гитлеру. Тут и надежда: Гитлер отблагодарит. «Я думаю, он полюбил меня, как никого другого».
В угоду Гитлеру он будет еще и еще отступаться от всего, что считал «своим», пока оно не иссякнет за ненадобностью и он не останется лишь эхом Гитлера в дневнике и рупором его во внешней среде.
«Потрясающая духовная личность. Никогда не знаешь, что ждать от его своенравия». Не одному лишь Геббельсу импонирует своенравие Гитлера, оно тоже входит в набор представлений его окружения о диктаторе, который должен быть непознаваем. «Как оратор — удивительное триединство жеста, мимики и слова. Прирожденный разжигатель. С ним можно завоевать мир. Дать ему волю, и он разрушит коррумпированную республику… Он знает все, гении… Такой малый может переделать мир».
Что касается отношения к России, то Геббельс отступится, но в дневнике еще будут слышны арьергардные вздохи. «Дочитал «Распутина». Вечная загадка Россия. Сможем ли мы в Европе когда-нибудь понять ее и сориентироваться? Вряд ли». «Сегодня вечером буду смотреть большевистский фильм «Броненосец «Потемкин». Кауфман считает его блестящим».
«ЧЕРЕЗ МЕНЯ ПЕРЕСТУПЯТ»«Каков путь наверх! За два года! Я родился под доброй звездой».
С того дня, когда Геббельс попал в Веймар на смотр националистических сил, он пристал к Штрассеру, одному из самых влиятельных лидеров национал-социалистического движения. Он восхищался им, стал его помощником, сотрудничал в его изданиях и — это было огромным успехом по его первоначальным меркам — стал редактором еженедельной газеты в Эльберфельде.
Стремясь выделиться — «Я сам сотворю свою славу», — он до изнеможения носится по городам с агитационными выступлениями. За год «я выступал 189 раз», «Я вешу 100 фунтов», — так поиздержался он. Пишет статьи, заметки в партийную прессу.
Но на политической сцене, где со своим мюнхенским окружением Гитлер, где ярый Штрейхер по одну сторону от них, Штрассер по другую, где маячат Геринг, Гесс, Лей и другие заметные персонажи, Геббельс при всех своих стараниях пока что на второстепенных ролях, тогда как метит уже в «первые любовники».
При содействии Штрассера он протиснулся к Гитлеру и от малейшей благосклонности того, как и от собственных успехов («каков путь наверх!»), готов воспарить, но также готов и истерически сникнуть от несоответствия представлений о своем «жертвенном» вкладе в движение с реальным своим положением в партийной иерархии. Его положение недостаточно закреплено организационно, и вовсе скудно поддерживается он материально. Решив: «Гитлер полюбил меня, как никого другого», он спустя три дня уже оплакивает себя: «Через меня переступят и пойдут дальше. Одним трупом больше на поле битвы веков».
«ЛЮМПЕН-ПРОЛЕТАРИАТ… НАДО СИЛОЙ СДЕЛАТЬ СЧАСТЛИВЫМ»19 апреля 1926. Гитлер еще говорит. В экстазе. Гром одобрения.
24 апреля 1926. Шлюхи стоят у дверей и зазывают. Полураздетые. Ужасно!.. Торговля телом! Я готов заплакать! Неужто мужчина пойдет? За деньги! Страсть превратилась в бесстыдство. Вот оно общество!.. На улицах блондинки обнимают ухмыляющихся китайцев! Полиция смеется. Вот буржуазное государство! Все — лишь страсть или гешефт.
1 мая 1926. На улице демонстрируют красные.
8 мая 1926. Жизнь — большой обезьяний театр. И человек участвует в нем как обезьяна. Пусть так! Почему мы не говорим правду! Человек! Каналья!
15 мая 1926. Мы должны победить: тем самым мы станем непобедимы!
