Николай Устрялов - Италия — колыбель фашизма
Реакция наблюдалась и в деревне, среди наиболее хозяйственных элементов крестьянства, и среди различных слоев городского населения. Лидеры правых социалистов приняли меры для широкого развенчания русского мифа. Д’Арагона опубликовал подробные отчеты двух делегатов организации металлистов, ездивших в Россию. Отчеты отражали документально грустную русскую жизнь и страшные разрушения, учиненные в России социальной революцией: ведь это шел холодный, голодный и кровавый 1920-й год! Печальная повесть свидетелей о бедствиях русского народа производила сильное впечатление на рабочие массы. Экстремисты посильно возражали, но не могли все же рассеять наступающего разочарования: страна советов мало походила на обетованную страну.
Муниципальные выборы в октябре-ноябре 1920 г. принесли уже в ряде мест успехи правым группировкам. Учитывая обстановку, предприниматели стали исподволь нарушать условия 19 сентября. Революционное наводнение неудержимо шло на убыль. Усиливались националистские, патриотические настроения. Разгоралась звезда Муссолини. Внутренние неурядицы не могли не отражаться и на международном положении Италии. Ее удельный вес падал: казалось, она обречена на роль третьеразрядной державы. Вдобавок, Версаль изолировал ее в среде самой союзной коалиции. Авантюра Д’Аннунцио раздражала против нее великие державы и распаляла вражду Югославии. Внутренние трудности отнимали у римского правительства какую бы то ни было возможность активной внешней политики. В Средиземном море устанавливалась гегемония Франции. В Адриатике спешила занять позиции Югославия. На востоке чувствовалась крепкая английская рука. Греция была охвачена противоитальянскими настроениями и мечтала о скором возврате Додеканеза.
Все это опять-таки не могло не пробуждать в итальянцах чувства оскорбленного патриотизма. Интервенционисты 1915 года – а их было немало и люди это были сильные! – горели огнем обиды и стыда. Они ненавидели правительство «отреченцев» всею ненавистью, на какую были способны. Они шли на Фиуме с Д’Аннунцио и в то же время бредили Россией Ленина, дерзко покинувшей коварных союзников! Будь социалисты более гибкими, более дальновидными, – быть может, они сумели бы использовать эти любопытные порывы. Но вместо того, чтобы привлечь к себе «окопную аристократию», они ее оттолкнули: здесь они действовали по русскому шаблону, забывая, что революция грянула в России не после победного конца войны, а в ее разгаре, после военных поражений…
Патриотическая реакция требовала выхода и оформления, дышала местью и жаждою действий – вот источник фашизма. «Фашизм – правильно отмечает Дино Гранди – является не чем иным, как продолжением интервенционализма 1914–1915 годов… Против нас и против нашей несокрушимой веры восстал тогда многообразный блок, состоявший из нейтралистов, дезертиров, демократов-пацифистов, болтающих о всемирной филантропии, флибустьеров-финансистов и социалистов-зюдекумианцев[8], – Священный Союз своего рода, над которым, к счастью, одержала легко победу наша порывистая молодежь. По окончании войны наши бойцы вернулись домой, вернулись усталые, физически истощенные невероятными трудностями свершенных подвигов, но еще овеянные героическим духом военной эпопеи. Им пришлось очутиться лицом к лицу с грубой и циничной послевоенной действительностью». «Фашизм, – пишет Горголини, – это армия нового поколения, выигравшего войну».
23 марта 1919 года в бурлящем Милане, в маленьком зале торговой школы на площади San Sepolkro, собралось несколько десятков человек: ардити, легионеры, экс-комбатанты. Их воодушевляли чувства патриотического гнева, ненависти к союзникам, презрения к собственному правительству, воли к национально-народной революции; большинство их пришло слева – от социалистов и синдикалистов. Это были первые фашисты. Их возглавлял Муссолини. «Первых фашистов была горсточка» – вспоминал он об этом собрании через пять лет.
Они организовали «союз участников войны» для новой борьбы – Fascio di combatimento. Перед ними жив был недавний пример – Fascio di difensa nazionale, созданный депутатами жюскобутистами после Капоретто для борьбы с нейтрализмом и пацифистскими настроениями. Но еще теснее и непосредственнее их организация чувствовала себя связанной с предвоенной пропагандою Муссолини. Тот же боевой патриотизм, та же волевая устремленность, то же чутье массовой психики, уменье воодушевлять, увлекать массы. Однако теперь широким массам было не до них: гремели иные кумиры.
Фашизм 19 года выступает сразу с кричащими национально-революционными лозунгами. Муссолини старается подчеркнуть, что по-прежнему он, подобно Гарибальди, совмещает в себе националиста и революционера-республиканца. Он выражает волю и чувства фронтовиков: «необходимо, – твердит он, – сообщить войне социальное содержание, и массы, защищавшие отечество, не только вознаградить, но и, для будущего, спаять их с нацией и ее развитием». Программа рядового фронтовика ясна: спасение нации, укрепление ее достоинства, обеспечение ее счастья и – «обеспечение героям окопов, – людям труда, – возможности воспользоваться революционными плодами революционной войны».
С этим вполне согласуются симпатии и национального пролетариата. Вот почему когда в мае 1919 под Миланом вспыхнула бурная рабочая забастовка и рабочие, захватив фабрику, подняли над нею не красный, а национальный флаг, – Popolo d’Italia демонстративно становится на сторону рабочих. Однако подзаголовок «ежедневная социалистическая газета» все же исчезает с первой страницы фашистского официоза и заменяется другим: Giornale dei combattenti e dei produttori, газета бойцов и трудящихся. Главная задача в поднятии производства – проповедует фашистский орган. Если рабочие союза смогут поднять производство, пусть занимают они место предпринимателей!
Первый съезд фашистов в Милане проходил в атмосфере вопросов внешней политики по преимуществу. Говорятся горькие слова по адресу союзников. Развертывается программа-максимум итальянского «демократического империализма». Съезд провозглашает, что национальная безопасность Италии может быть достигнута лишь путем удовлетворения ее притязаний в Альпийской области и на Адриатическом море, т. е. присоединения к ней Фиуме и Далмации. Муссолини в своей речи не жалеет красок и меньше всего хочет быть умеренным. Широкими мазками рисует он программу Великой Италии: «По нашему убеждению, – провозглашает он, – северная граница Италии должна доходить до Бреннера… Мы настаиваем на том, чтобы ее восточная граница достигала Невозо, ибо это есть естественная граница нашей родины. Мы не можем оставаться глухими к борьбе за Фиуме, мы глубоко чувствуем жизненность уз, связующих нас не только с итальянцами Зары, Рагузы, Катарро, но и с итальянцами Тессино, даже с теми итальянцами, которые не желают быть ими – с итальянцами Корсики, с итальянцами, живущими по ту сторону океана, с этой огромной семьей, которую мы хотим объединить под эгидой общей расовой гордости».
В 1919 фашистскому вождю нетрудно было проявлять заносчивость по адресу соседних держав и «настаивать» на пересмотре итальянских границ: конечно, все это говорилось прежде всего для внутреннего употребления, а не для Вильсона и Ллойд-Джорджа. Ответственны и скупы те слова, которые звучат «с властью», или, по крайней мере, с «влиянием». Муссолини же тогда только добивался влияния и только мечтал о власти. Было нечто от политического футуризма в его выступлениях, рассчитанных на привлечение внимания, на добычу сочувствия: недаром одним из ближайших его соратников состоял в те дни Маринетти, душа итальянского футуризма, поэт задора, борьбы, динамики, отваги и силы.
На парламентских выборах осенью 1919 Муссолини и Маринетти собрали в Милане всего-навсего 4700 голосов. Конечно, это означало полный провал. «Нужно иметь мужество признать, – говорил впоследствии Муссолини, – что в течение всего 1919 года число итальянских фашистов не достигало и десяти тысяч». Груша еще не созрела. История Италии толкалась еще в социалистические ворота.
Но и сами фашисты еще не вполне нашли себя. Их предвыборная программа 1919 года содержала в себе более или менее обычные демократические требования, радикализм которых выглядывал достаточно банально. Пропорциональные выборы, женский вотум, понижение возрастного ценза, упразднение Сената, созыв Учредительного Собрания для решения вопроса о форме государственного строя, восьмичасовой рабочий день, социальное страхование, рабочий контроль, замена постоянной армии национальной милицией, конфискация военной сверхприбыли, усиленное обложение капитала, прогрессивный налог на наследства, экспроприация церковных имуществ – вот с каким багажом ехали к урнам первые фашисты. Правда, на место Сената они предлагали создать Технический Национальный Совет труда, индустрии, торговли и т. д., но и это предложение не казалось особым новшеством: представительство интересов фигурировало, как мы знаем, и в программе пополяров. Специфически характерен для фашизма был только мажорный националистический тон, всегда ему присущий. В области экономических взаимоотношений выдвигался принцип: «сотрудничество в производстве, борьба классов в распределении». В сфере внешней политики программа требовала непременной ревизии трактатов и осуществления национальных чаяний Италии. Что касается наличной государственной власти, то она объявлялась подлежащей смещению: «режим созрел для смены, – заявил Муссолини уже на первом собрании фронтовиков, – и это мы имеем право быть его наследниками, – мы, вызвавшие страну к войне и приведшие ее к победе».
