Альберт Шпеер - Воспоминания
Во всяком случае, таким путем шло развитие на оккупированных территориях. Единственным необходимым условием было, по нашему мнению, сохранить в относительной целости и невредимости производственный механизм. Моя деятельность в конце войны, особенно после того, как я отказался от плана покушения, была направлена исключительно на то, чтобы, отказавшись от идеологических и националистических предубеждений, вопреки всем трудностям, спасти основы промышленности. Нельзя сказать, что я не встречал на этом пути сопротивления, и это заводило меня все дальше по пути лжи, обмана и шизофрении, на который я ступил. В январе 1945 г. Гитлер протянул мне на оперативном совещании обзор зарубежной печати: «Я же приказал уничтожить во Франции все! Как же получается, что французская промышленность уже через несколько месяцев приближается к довоенному уровню производства?» Он возмущенно посмотрел на меня. «Может быть, это пропаганда», — спокойно ответил я. Гитлер с пониманием относился к лживым пропагандистским сообщениям и вопрос был закрыт.
В феврале 1945 г. я еще раз слетал в венгерский нефтяной район, пока еще находившийся в наших руках силезский угольный бассейн, в Чехословакию и в Данциг. Мне повсюду удалось убедить местных сотрудников министерства поддержать наш курс и найти понимание у генералов. При этом в Венгрии на Балатоне я стал свидетелем сосредоточения и развертывания нескольких дивизий СС, силами которых Гитлер собирался начать широкомасштабное наступление. План этой операции держался в строжайшем секрете. Тем большим гротеском выглядело то, что знаки отличия на формах солдат и офицеров этих соединений выдавали их принадлежность к военной элите. Однако еще большим гротеском, чем это открытое развертывание перед внезапным наступлением, была идея Гитлера, что он силами нескольких танковых дивизий сможет свергнуть только что установленную Советскую власть на Балканах. По его мнению, народам юго-восточной Европы уже через несколько месяцев надоест советское господство. Всего несколько успехов в начале операции, говорил он в атмосфере отчаяния, характерной для этих недель, все перевернут. Обязательно начнется народное восстание против Советского Союза, и население станет поддерживать нас против общего врага, пока не будет достигнута победа. Это было что-то фантастическое.
Прибыв затем в Данциг, я оказался в ставке Гиммлера, главнокомандующего группой армий Висла. Он устроил ее в оборудованном со всеми удобствами спецпоезде. Я случайно стал свидетелем того, как он, разговаривая по телефону с генералом Вайсом, давал стереотипный ответ на все его доводы о необходимости оставить позицию, на которой сражение уже было проиграно: «Я дал Вам приказ. Вы отвечаете за это головой. Я привлеку Вас к персональной ответственности, есл позиция будет потеряна».
Но когда я на следующий день посетил генерала Вайса в Прейсиги-Штаргарде, оказалось, что позиция была ночью сдана. На Вайса угрозы Гиммлера явно не произвели никакого впечатления: «Я не буду бросать свои войска на реализацию неосуществимых требований, приносящих большие потери. Я делаю только то, что возможно». Угрозы Гитлера и Гиммлера начали терять свое действие. Во время этой поездки я также велел министерсткому фотографу сделать фотографии бесконечного потока беженцев, в немой панике двигавшихся на запад. Гитлер вновь отказался посмотреть снимки. Не раздраженно, скорее — в отчаянии — он сдвинул их, лежащих на большом столе для карт, в сторону.
Во время моей поездки в Верхнюю Силезию я познакомился с генерал-полковником Хайнричи, оказавшимся разумным человеком. Мне суждено было еще раз встретить его и сотрудничать с ним на доверительной основе в последние недели войны. Тогда, в середине февраля, мы решили, что путевое хозяйство, которое вскоре должно было понадобиться для переброски угля на юго-восток, не должно быть разрушено. Мы вместе посетили шахту под Рыбником. Советские войска, несмотря на непосредственную длизость фронта, не мешали работе предприятия. Казалось, противник тоже уважает нашу политику непричинения разрушений. Польские рабочие приспособились к изменившемуся положению, они не снижали производительность труда, в известном смысле в благодарность за наше обязательство сохранить им их завод, если они не прибегнут к саботажу.
В начале марта я выехал в Рурскую область для обсуждения мер, которые необходимо было принять, поскольку близился конец, а затем все нужно было начинать сначала. Промышленников беспокоили прежде всего транспортные коммуникации: если шахты и сталелитейные заводы уцелеют, но все мосты будут разрушены, то цикл уголь-сталь-прокат будет нарушен. В этой связи я в тот же день поехал к фельдмаршалу Моделю. 2 «» Он раздраженно рассказал мне, что Гитлер только что приказал ему, силами конкретно названных дивизий атаковать противника на его фланге под Ремагеном и отбить у него мост. В бессильном отчаянии он сказал: «Эти дивизии из-за потерь в технике утратили всякую боеспособность, их степень боеспособности ниже, чем у роты! Они там в ставке опять ни о чем не имеют представления!.. А ответственность за неудачу, конечно, потом возложат на меня!» Недовольство приказами Гитлера сделало Моделя готовым выслушать мои предложения. Он заверил меня, что во время боев в Рурской области будет избегать наносить разрушения жизненно важным мостам и особенно сооружениям Имперской железной дороги.
Чтобы в будущем ограничить роковые разрушения мостов, я договорился с генерла-полковником Гудерианом 3 «», что он издаст принципиальное распоряжение о «Мероприятиях по разрушениям в собственной стране», которое должно было запретить уничтожение всех объектов, без которых невозможно снабжение немецкого населения. Абсолютно необходимые разрушения следовало свести к минимуму, при этом масштабы взрывных работ по возможности должны сводиться к минимуму. Гудериан уже хотел под свою ответственность издать такое распоряжение для восточного театра военных действий; когда он попытался получить подпись генерал-полковника Йодля, которому подчинялся западный театр военных действий, тот направил его к Кейтелю. Однако Кейтель забрал у него проект и заявил, что обсудит его с Гитлером. Результат можно было предвидеть: на следующем оперативном совещании Гитлер подтвердил уже существующие, строгие меры по уничтожению объектов и одновременно выразил свое возмущение предложением Гудериана.
В середине марта я в памятной записке вновь открыто высказал свое мнение о необходимых на данной стадии мерах. Эта бумага, как я понимал, нарушала все введенные им в последние месяцы табу. Тем не менее, за несколько дней до этого я созвал в Бернау моих сотрудников из промышленности и объявил им, что готов пожертвовать собой и своей головой для того, чтобы в случае дальнейшего ухудшения положения на фронтах ни в коем случае не допустить разрушения заводов. Одновременно я циркулярным письмом еще раз обязал своих сотрудников в принципе не допускать уничтожения объектов. 4 «»
Чтобы побудить Гитлера вообще прочитать памятную записку, первые страницы как обычно начинались с отчета о добыче угля. Однако уже на второй странице военное производство стало последним в списке после отраслей, удовлетворяющих гражданские потребности: производство продуктов питания, снабжение населения, газ, электричество 5 «». Непосредственно за этим в записке говорилось, что «со всей уверенностью можно ожидать окончательный крах немецкой экономики» через два — четыре месяца, после этого «войну будет уже невозможно продолжать и военными средствами». Обращаясь лично к Гитлеру, я далее писал: «Никто не имеет права на позицию, согласно которой судьба немецкого народа зависела бы от его собственной судьбы». Благороднейшей обязанностью руководства в эти последние недели войны должна стать помощь народу там, где это только возможно". Я заключал записку словами: «У нас нет права производить разрушения, могущие затронуть основы жизни народа». До сих пор я противодействовал разрушительным планам Гитлера при помощи неискреннего оптимизма в духе официальной линии, говоря, что нельзя разрушать заводы, чтобы иметь возможность быстро восстановить производство после того, как будет отбит неприятель. Против такого аргумента Гитлер едва мог находить возражения. Теперь же, напроттив, я впервые объявил, что нужно сохранить основы народного хозяйства, даже «если вернуть его не представляется возможным… Никак не может быть смыслом военных действий на своей территории разрушение стольких мостов, что при ограниченных средствах послевоенного периода понадобились бы годы для восстановления этой транспортной сети… Ее разрушение означает лишение немецкого народа всех условий дальнейшего существования». 6 «»
На этот раз я опасался передать Гитлеру записку без предварительной подготовки. Он был непредсказуем и вполне можно было ожидать какого-нибудь срыва. Поэтому я дал разработку, содержащую 24 страницы, полковнику фон Белову, моему офицеру связи в ставке фюрера, поручив ему доложить в подходящий момент. Затем я обратился к Юлиусу Шаубу, личному адъютанту Гитлера, с просьбой испросить для меня у Гитлера по случаю моего предстоящего 40-летия его фотографию с дарственной надписью. Я был единственным из близких сотрудников Гитлера, за 12 лет ни разу не просившим об этом. Теперь, когда близилось к концу его господство и наше личное знакомство, я хотел дать ему понять, что, хотя я и оказываю ему сопротивление и в докладной записке совершенно открыто констатирую его крах, я тем не менее по-прежнему являюсь его поклонником и хотел бы получить в награду его фото с посвящением. Тем не менее я чувствовал себя неуверенно и принял меры, чтобы непосредственно после вручения записки стать недосягаемым для него. Той же самой ночью я намеревался вылететь в Кенигсберг, которому угрожала Советская Армия. Поводом служило обычное совещание с моими сотрудниками о предотвращении ненужных разрушений. Одновременно мне хотелось проститься с ним.
