Алфред Мэхэн - Влияние морской силы на историю 1660-1783
Подверженность парусных кораблей повреждениям в рангоуте и парусах другими словами, в орудиях той подвижности, которая составляет главное свойство морской силы, — затрудняет сказать теперь, когда с тех пор прошло столько времени, что можно или чего нельзя было сделать после того или другого сражения. Этот вопрос связан не только с действительно полученными повреждениями, которые вахтенные журналы могли записать, но также и со средствами исправления их, с энергией и способностями экипажа, неодинаковыми на различных кораблях. Что касается, однако, того, что английский флот имел возможность эксплуатировать свою победу 12-го апреля более энергичным преследованием неприятеля, то мы имеем авторитетные свидетельства двух замечательнейших офицеров: сэра Самуюэля Худа — второго в порядке командования флотом — и сэра Чарльза Дугласа — флаг-капитана, или начальника штаба адмирала. Первый выразил мнение, что можно было бы взять двадцать неприятельских кораблей, и сказал это Роднёю на следующий день; тогда как начальник штаба был так огорчен неудачей и тем, как адмирал принимал его советы, что серьезно думал отказаться от своей должности[206].
Совет и критика легки; не может также никто чувствовать бремя ответственности так, как чувствует его человек, на которого оно возложено, но великие результаты не часто могут достигаться на войне без риска и усилий. Правильность суждений двух упомянутых офицеров подтверждается, однако, выводом из французских донесений. Родней оправдывается в том, что не преследовал побежденного неприятеля, ссылкой на обитое состояние многих своих кораблей и на другие аварии, свойственные концу жаркого боя, и затем распространяется в соображениях о том, что могли бы сделать в ту ночь, в случае преследования, французы, которые "уходили во флоте из двадцати шести линейных кораблей[207]. Приняв во внимание то, что сделал французский флот в течение дня, нельзя не сказать, что эти соображения делают честь только воображению Роднея. Что же касается флота в двадцать шесть[208] кораблей, то де Бодрей ль, потребовавший сигналом, после сдачи де Грасса, сбора флота около себя, увидел на следующее утро, что его сопровождает только десять кораблей, и ни один более не присоединился к нему ранее 14-го числа; после же того в течение нескольких дней к нему подошли еще пять кораблей, один за другим[209]. С этими силами он направился к месту rendez-vous у Французского мыса, где его ожидали другие пять кораблей, вместе с которыми его флот дошел до численности двадцати кораблей, исправивших там свои повреждения. Наконец, остальные пять из участвовавших в сражении бежали к Кюрасао (Curacoa), отстоящему на шестьсот миль от места боя, и не присоединились к флоту до мая месяца. "Флота из двадцати шести кораблей", таким образом, не было в действительности; напротив, французский флот был весьма сильно рассеян и несколько кораблей его даже совсем от него отделились. Что же касается аварий в английском флоте, то, кажется, нет оснований думать, что они были серьезнее, чем у неприятеля; скорее они были менее серьезны, и любопытные сведения по этому предмету находим в письме сэра Джильберта Блэна (Sir Gilbert Blane): "С трудом заставили мы французских офицеров поверить, что списки убитых и раненых, представленные с наших кораблей адмиралу, были верны, один из них даже резко спорил со мною, утверждая, что мы всегда обнародуем ложный отчет о своих потерях. Я тогда прошелся с ним по палубам корабля Formidable и обратил его внимание на число пробоин, а также па то, как мало пострадал такелаж, и спросил его, вероятно ли, чтобы такие незначительные повреждения сопровождались потерею более, чем четырнадцати человек, которые были у нас убиты, число, наибольшее во всем флоте, за исключением кораблей Royal Oak и Monarch. Он согласился, что наш огонь, должно быть, был значительно сильнее и более меток, чем их"[210].
Остается таким образом мало сомнения в том, что победа не эксплуатировалась Роднеем со всею возможною энергией. Не ранее, как через пять дней после сражения была послана к Сан-Доминго дивизия Худа, которая и захватила в Монском проливе (Mona Passage) Jason и Caton, отделившиеся от своего флота до сражения и шедшие к Французскому мысу. Эти два корабля и два небольшие судна с ними были единственными послепобедными трофеями. В виду тех условий, при которых Англия вела войну, описанное упущение Роднея кладет серьезное пятно на его военную репутацию и сильно влияет на отведение ему места в плеяде выдающихся адмиралов. Он спас Ямайку на время, но не воспользовался случаем разбить французский флот. Он, подобно де Грассу, позволил непосредственному предмету действий заслонить перед своими глазами общее военное положение и тот фактор, который господствовал в последнем.
Для того, чтобы оценить последствия ошибки Роднея и истинную нерешительность этого прославленного сражения, мы должны шагнуть на год вперед, когда в парламенте происходили дебаты об условиях мира, в феврале 1783 года. Одобрение или осуждение этих условий тогдашним министерством повело к осуждению многих соображений, но сущность дебатов сосредоточивалась на вопросе о том, оправдывались ли упомянутые условия относительными военными и финансовыми положениями воюющих сторон, или для Англии лучше было бы продолжать войну, чем помириться со сделанными ею жертвами. Что касается финансового положения, то вопреки мрачной картине, нарисованной защитниками мира, позволительно думать, что вероятно тогда было не более сомнения, чем теперь, о сравнительных ресурсах различных стран. Вопрос же о военной силе был, в сущности, вопросом о морской силе. Министерство доказывало, что во всем британском флоте едва насчитывалась сотня линейных кораблей, тогда как численность флотов Франции и Испании вместе доходила до ста сорока кораблей, не говоря уже о голландском флоте. "При такой бросающейся в глаза слабости, сравнительно с неприятелем, какие надежды на успех могли мы извлечь как из опыта последней кампании, так и из нового распределения наших сил в той кампании, которая последовала бы за нею? В Вест-Индии мы не могли противопоставить более сорока шести кораблей тем сорока, которые в день подписания мира стояли в Кадикской гавани с шестнадцатитысячным отрядом войск на них, готовые к отплытию в ту часть света, где к ним присоединились бы двенадцать линейных кораблей из Гаваны и десять из Сан-Доминго… Не могли ли мы также с достаточным основанием предполагать, что кампания в Вест-Индии закончилась бы потерею самой Ямайки, явного предмета действий той огромной силы?"[211]
Без сомнения, эти доводы принадлежат убежденному партизану определенной партии и поэтому требуют больших поправок. Точность приведенных им сравнительных чисел отрицалась лордом Кеппелем, членом той же партии, и только незадолго перед тем стоявшим во главе Адмиралтейства, пост, от которого он отказался, потому что не одобрял мирного договора[212]. Английские дипломаты, так же, как и моряки, должны были к тому времени научиться сильно учитывать кажущуюся силу других флотов при определении действительного их значения. Несмотря на то, насколько отличалась бы оценка положения, и морального и материального, от имевшей место в действительности, если бы Родней пожал полные плоды победы, которою он был обязан скорее случаю, чем собственной заслуге, как ни неоспоримо велика она была.
В письме, опубликованном в 1809 году, — анонимном, но с данными в пользу того, что оно написано сэром Джильбертом Блэном, врачом флота, стоявшим долгое время близко к Роднёю, который постоянно хворал в течение своего последнего крейсерства, — утверждается, что адмирал "был не высокого мнения о своей победе 12-го апреля 1782 года". Он предпочел бы, чтобы основой его репутации были его действия против де Гишена, 17-го апреля 1780 года, и "смотрел на эту победу со своим слабейшим флотом над офицером, считавшимся им лучшим из представителей французской морской службы, как на такую, которою он — если бы не неповиновение подначальных ему командиров мог бы стяжать себе бессмертную славу"[213]. Немногие исследователи будут склонны сомневаться в этой оценке достоинств Роднея в двух указанных случаях. Судьба, однако, решила, чтобы его слава опиралась на сражение, которое было блестящим само по себе, но в котором его личные качества принимали наименьшее участие, и не наградила его успехом там, где он наиболее заслуживал последнего. Главный акт его жизни, в котором соединились и действительная заслуга и серьезный результат — уничтожение флота Лангара близ мыса Сент-Винсент — был почти предан забвению, а между тем он выказал себя здесь в высшей степени замечательным моряком, и этот случай достоин сравнения с преследованием адмиралом Хоуком Конфланса[214]. В течение двух с половиною лет, которые протекли с тех пор, как Родней был назначен командующим флотом, он неоднократно имел серьезный успех и, как было указано, взял в плен французского, испанского и голландского адмиралов. "За это время он увеличил британский флот на двенадцать кораблей, взятых им у неприятеля, и уничтожил сверх того пять, принадлежавших последнему и — что придает всему этому особенное значение Ville de Paris был единственным кораблем первого ранга, взятым в плен и введенным победителем в порт". Несмотря на заслуги Роднея, партийный дух, который был тогда силен в Англии, проникнув даже в армию и во флот, привел к отозванию[215] его от командования вслед за падением министерства лорда Норта (North); и его преемник, человек, незнакомый со славою, уже отплыл для смены его, когда пришла весть об его победе. При упадке и расстроенном положении дел Англии в то время, эта весть возбудила восторженное ликование и заставила умолкнуть критические намеки на некоторые стороны прежнего поведения адмирала. Народ был тогда не в таком настроении, чтобы критиковать успех своего флотоводца, и при тех преувеличенных представлениях о добытых результатах, какие тогда господствовали, никто и не подумал о том, что была упущена возможность достигнуть результатов лучших. Это впечатление царило долго. Даже еще в 1830 году, когда впервые было издано жизнеописание Роднея, утверждалось, что "французский флот был так сильно разбит и ослаблен решительной победой 12-го апреля, что не был уже больше в состоянии оспаривать у Великобритании господство над морями". Это — нелепость, которая простительна в 1782 году, но не в позднейшие дни спокойного разбора дела. Благоприятные для Англии условия мира были следствием финансовых затруднений Франции, а не ослабления ее морских сил; и если было преувеличение в уверениях защитников мира, что Англия не могла бы потерять Ямайку, то вероятно то, что она не могла бы отбить силою оружия другие острова, уступленные ей обратно по мирному договору.
