Леонид Беляев - Христианские древности: Введение в сравнительное изучение
Создание общей «марксистской концепции» русской истории, а также «большевизацию» науки возглавил вернувшийся в 1917 г. из эмиграции историк М. Н. Покровский (1869–1932). В собственных работах этого талантливого ученого много спорного и уязвимого, но они на голову выше пришедших на смену бесцветных социологических разработок концепции национальной истории 1930-1960-х гг. Церковной историей М. Н. Покровский не занимался и главы по истории религии для его труда написаны другим автором, Н. М. Никольским. Они носят сугубо атеистический, вульгарно-материалистический характер.
Разумеется, дореволюционные традиции церковной археологии оборвались не сразу, некоторые исследователи продолжали упорно работать и в годы гражданской войны, и в 1920-30-х гг. Особенно ценно наследие кружка ученых, опиравшихся в исследовании церковных древностей на богатейшее собрание Троице-Сергиевой Лавры. В 1923 г. П. А. Флоренский, священнослужитель, известный религиозный философ, много занимавшийся церковными древностями, описал хранившиеся там панагии.44 В сохранении дореволюционных традиций искусствоведения Византии большую роль играли учившиеся у лучших представителей «старой» академической науки Н. И. Брунов и В. Н. Лазарев, чьи капитальные труды сохраняют значение и по сей день (см. гл. X). Продолжались работы в области эпиграфики. В 1936 г. вышел ценный свод академика А. С. Орлова «Библиография русских надписей XI–XV вв.», имеющий фундаментальное значение для церковных древностей Руси и переизданный с дополнениями в 1952 г. 5 Даже Великая Отечественная война не прекратила полностью работы в области древнерусского искусства и археологии. Но она для России отнюдь не была тем катализатором, каким оказалась для исследования церковных памятников в странах Западной Европы, особенно в Англии и Германии. Там разрушения заставили ученых повернуться лицом к проблемам восстановления древнего наследия, одновременно позволив заглянуть во многие уголки храмов, совершенно недоступные в ходе служебного использования. В России же бесхозных и разрушаемых храмов было и без того довольно. (И по сей день их руины производят порой впечатление каких-то природных всхолмлений — например, храмы Свенского монастыря под Брянском, многие церкви Свияжска и др.). Однако патриотический подъем; явный поворот идеологической политики в сторону национализма; восстановление некоторых государственных функций воссозданной церкви — помогли поставить вопрос о реставрации и попутном изучении пострадавших памятников. Отношение к храмам, разрушенным в ходе военных действий, было уже принципиально иным, чем к тем, которые пали жертвой антирелигиозной истерии 1930-х гг. Это отразилось в выпуске известного сборника «Памятники искусства, разрушенные немецкими захватчиками в СССР» (1948) и попытках (разной степени удачности) реставрировать такие храмы, как ц. Пятницы в Чернигове, собор Новоиерусалимского монастыря и др. В послевоенные годы заметным явлением стали капитальные монографии Б. А. Рыбакова: посвященный прикладному искусству и ремеслу труд имел большое значение для «археологии церковных предметов»; новая эпиграфическая сводка «Русские датированные надписи» (1964), своеобразным продолжением которой стал свод Т. В. Николаевой (1971), включивший памятники с надписями XV — первой трети XVI в. Основой последней работы послужило составление подробного каталога собрания Троице-Сергиевой Лавры. Упомянутые своды сохраняют эталонное и одновременно справочное значение для тех, кто занимается сейчас изучением прикладного искусства.46
Новую страницу церковной археологии открыли раскопки в Новгороде. Их результаты до сих пор не до конца осознаны с этой точки зрения. Благодаря хорошей сохранности органики в древних слоях, можно прослеживать границы усадебных комплексов и сопоставлять их с информацией, содержащейся в берестяных грамотах с этих участков. Зачастую удается установить имена владельцев, род деятельности и т. п. Одно из таких домовладений принадлежало священнику «Олисею Гречину», занимавшемуся также писанием икон, что засвидетельствовано обильными остатками характерных для этого искусства инструментов, материалов и заготовок. В берестяных грамотах обнаруживаются важные свидетельства ранней церковной и даже приходской жизни, церковного обучения детей грамоте и т. п. Особая роль в этих исследованиях принадлежит В. Л. Янину, работы которого по сфрагистике и комплексному исследованию новгородской истории (в том числе древностей церквей и монастырей, включая возрождение такого жанра, как реконструкция некрополя) — заложили совершенно новый обширный базис методов разработки и критики источников. (Янин, 1965; Он же, 1970; Он же, 1977; Колчин, Хорошев, Янин; 1981; Янин, 1988).
Настоящий рывок совершила археология храмов домонгольской Руси и основанная на ней история зодчества, полностью переписанные в 1940-1970-х гг. Натурные исследования 1920-х гг. продолжили лучшие дореволюционные традиции, а довоенные раскопки М. К. Каргера в Киеве, Н. Н. Воронина во Владимиро-Суздальских городах, позднее П. А. Раппопорта в Смоленске и Г. М. Штендера в Новгороде — развили их, что вывело исследования древнерусского зодчества на гораздо более высокий уровень информативности (см. гл. X). Среди иконографических исследований древнерусской фасадной скульптуры необходимо выделить труды Г. К. Вагнера, посвященные анализу белокаменной резьбы Владимиро-Суздальских храмов; особенно ценен первый из них, посвященный декору Преображенского собора в Юрьеве-Польском (Вагнер, 1964 и др.).
Суммируя результаты работ «советского периода», можно сказать, что изучение церковных древностей не прекращалось, но лишь трансформировалось и стало несколько односторонним. Работы в областях средневековой археологии Руси, искусствознания, общей медиевистики, византиноведения продвинули историю церковных древностей и она заняла подобающее ей место, хотя в условиях господства атеизма ряд тем оставался недоступным для исследования, а обсуждение других приходилось терминологически маскировать. Работы по церковноархеологической тематике были отмечены рядом несомненных успехов, шли вровень, а в некоторых областях и опережали современную мировую науку. В наибольшей степени продвигались вперед конкретные исследования— раскопки храмов, реставрация и исследование предметов прикладного искусства, икон, фресок, рукописей. Но пострадали уязвимые для «критики с идеологических позиций» области теории, семантики, вообще разделы, связанные со смысловой и исторической трактовкой изучаемых явлений. Вынужденный отказ от рассмотрения церковных древностей в контексте Священного Писания, святоотеческой литературы, литургики и пр. — породил «смысловой голод», который удовлетворялся за счёт самых неожиданных интерпретационных подходов.47 Справедливая критика этих подходов составила пафос ученых, обратившихся за поддержкой к источникам.
В последней четверти XX в. необходимость восстановления изучения церковных древностей в полном объёме и выделения для них собственного места в системе исторических наук вполне отчетливо проявилась в обозначившимся нарастании интерпретационного подхода, активном обращении к трудам классиков дореволюционного периода и зарубежных коллег. В конце 80-90-хгг. появились доклады, лекции и публикации, в которых прямо постулировалась необходимость теоретического, практического и организационного возобновления «церковной археологии». Усилия в этом направлении активизировала состоявшаяся в 1995 году первая Всероссийская церковно-археологическая конференция (Псков), стремившаяся наметить главные пути взаимоотношений между церковью и современной наукой и возобновить оборванные направления исследований.48
Важным показателем потребности в углубленном, комплексном, «смысловом» изучении христианских древностей Руси в контексте культуры христианского Востока стало возникновение внегосударственных объединений ученых (в основном историков, искусствоведов, археологов), ставящих целью организацию независимых конференций, издание материалов по иконографии и источниковедению, устройство выставок. Среди них «Центр восточнохристианской культуры» (ЦВХ), «Институт христианской культуры средневековья» (ИХКС), Археологическое общество «Древности» (наследующее традицию РАО) и другие, конференции, симпозиумы и издания материалов которых стали заметными событиями в научной жизни.49
Примечания к главе IX
1 Слово курган — тюркского происхождения, но, например, в западных землях их называли «капцы» от литовского kapas — могила. Их часто упоминают польские, литовские и западнорусские историки; известный краковский каноник Ян Длугош (1415–1480) описал «капцы» под Краковом, а М. Меховский (1475–1523) считал, что холмы и рвы отмечают известные места битв венгров с татарами. (Алексеев, 1996).
