Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 2
Председатель. — Первая аудиенция у прежнего императора когда у вас была?
Щегловитов. — Голицын назначен был 21 декабря; моя аудиенция была 23-го, — я помню…
Председатель. — Значит, в первые дни назначения Голицына…
Председатель. — Каковы были ваши отношения с Треповым около времени назначения вашего в государственный совет? И затем, в декабре или ноябре, не делали ли вы попыток к возобновлению некоторых отношений с Распутиным, или Распутин не делал ли некоторых попыток завязать отношения с вами?
Щегловитов. — Относительно этого я могу объяснить… Распутина в моей жизни я видел два раза. Во время моей бытности на той должности, по которой вы мне предлагали вопросы, — на должности министра юстиции меня, так сказать, судьба хранила, и никогда я его не видел… Но слышал — об этом нечего распространяться — достаточно много слышал… А в особенности мне приходилось с особой скорбью слышать по отдельным, главным образом, донесениям Лядова, который был вице-директором; он передавал мне постоянно, что вот такое-то помилование, это — распутинское, и даже приводились цифры денег, которые тот получил… Я помню два дела, по которым я получил непосредственно всеподданнейшие прошения, — прошения с приказанием доложить (и я представлял доклад об отклонении этих ходатайств): вопрос касался одного нотариуса, который был осужден за растрату, и затем, было дело смоленских дантистов. И вот по этим делам, — я думаю, не ошибаюсь, — раза два приходилось мне докладывать… Заключение мое об отклонении принималось, а потом, по прошествии 2–3 недель, может быть — месяца, снова такое же всеподданнейшее прошение… И, когда я говорил снова, что ведь вот внимание было уже утруждаемо и я подробности уже докладывал, приказывалось еще раз доложить… В своем новом докладе я оставался при прежнем высказанном мнении, и тогда завершалось дело прямым приказанием: «даровать помилование», — уже после вторичного отклонения… Так, я говорю, было за мою деятельность, как министра юстиции, но, приблизительно, летом 1915 года бывший у меня Белецкий стал мне говорить о том, что необходимо, чтобы я повидал этого самого Распутина… Я говорю: «боже меня упаси! зачем? — нет, нет…». — Он говорит: «Это совершенно необходимо, я вас убедительно прошу, примите его…». Ну, скажу, больше всего любопытство, мною овладевшее, — посмотреть эту физиономию (я, в этом отношении, до сих пор себе этого простить не могу!), — заставило меня согласиться, и я согласился… И вот, в один из последующих дней после этого он явился… Это был субъект с чрезвычайно несвязанной речью, так что не сразу можно было понять, о чем он толковал… Но суть его разговора сводилась к тому, что я должен, по его мнению, вернуться в прежнее положение… Это, вероятно, было 6 июля 1915 года. И вот он говорит, чтобы я вернулся… Я ему на это сказал, что вообще странно слышать разговор об этом, — с его стороны… И прибавил, что ведь недаром же в городе так усиленно все говорят, что то он одного провел, а такого-то потопил, и что какое ему дело вмешиваться во все эти назначения, и т. д.?… На что он стал своей скороговоркой говорить: «Но ведь все просят, все просят…». Но я решительно сказал: «Я не только прошу, но я умоляю моего имени не употреблять и меня никуда не проводить, потому что я считаю, что то, что я за 9 лет испытал, — этого для меня совершенно достаточно, что, как помню, когда мне сказал бывший председатель совета министров И. Л. Горемыкин, что государь принял решение заменить меня другим лицом, я невольно осенил себя крестным знамением; и что, вот, поэтому, никаких разговоров быть не может…» Он стал говорить: «Да, напрасно» и т. д. Но я сказал: «Нет, пожалуйста!…». И затем я сказал ему, что всем тем, что он проделывает, он чрезвычайно губит того, особа которого для нас священна… Зачем он это делает? Если его приглашают, если его выслушивают, то не нужно мешаться в дела… Вот собственно сущность беседы, которая продолжалась около часа.
Председатель. — Я не расслышал: он был у вас, или вы у него?
Щегловитов. — Нет, он был у меня…
Председатель. — Белецкий присутствовал при этом?
Щегловитов. — Нет.
Председатель. — За 2–3 недели до этого Белецкий и Хвостов были назначены на свои посты?
Щегловитов. — Я думаю, что это относится ко времени, когда Белецкий был товарищем министра…
Председатель. — 27 сентября он был назначен, вы тут не говорили Распутину, что вот при его участии состоялось назначение Хвостова и Белецкого?
Щегловитов. — Я говорил вообще, что так говорили… Он говорит: «Все просят, просят…». Я говорю: «Мало ли о чем просят! Нельзя же соваться со всякой просьбой, а между тем…».
Председатель. — Вы отметили этот факт вашей встречи — летом 1915 года. Мой же вопрос был несколько иной, — я спрашивал вас относительно 1916 года…
Щегловитов. — Вот после того я совершенно был оставлен в покое… А в 16 году (кажется, это было в 16 году, не 15-м? Да, — вероятно, в 16 году) я получаю письмо от моего сотоварища по государственному совету, А. П. Никольского, который пишет, что его давний знакомый по редакции «Нового Времени», Г. И. Сазонов,[*] чрезвычайно желает меня повидать, но не знает, каким образом достигнуть этого. Нужно вам сказать, что я держался правила никаких сотрудников к себе не пускать.
Председатель. — Газетных сотрудников?
Щегловитов. — Газетных сотрудников. — Совершенно не пускал… Я ответил Александру Петровичу, что если Сазонов хочет меня посетить, то я препятствий не встречаю… Думается мне, что это было в начале 16 года… Появился ко мне Сазонов, которого я раньше не видел, и начал мне говорить, что знает меня по моей деятельности и считает меня чрезвычайно выдающимся человеком… Я сказал, что хотя я и обладаю, как каждый человек, известным, свойственным всем самомнением, но самомнение мое, однако, не достигает таких пределов, чтобы лично себя признавать таким необычайно выдающимся… Но, как бы то ни было, он стал говорить о том, что чуть ли не от меня должны зависеть судьбы России и т. д. на эту тему… Я сказал, что это он может повторять сколько угодно раз, на меня это никакого впечатления произвести не может. Он мне сказал: «Тем не менее, как хотите, но вы должны стать во главе…» и т. д. Я сказал, чтобы он оставил меня в покое с этим вопросом. Затем он стал говорить о том, что он — гласный петроградской городской думы… Это, значит, относилось к февралю или марту 16 года, — потому что здесь, в нашем разговоре, была затронута его деятельность, как гласного городской думы — его предположение, которое затрагивало заготовку для населения г. Петрограда к осени овощей, и что вот он желал бы моего непосредственного участия по экономическим вопросам, к которым он особенно близко по своим прошлым занятиям стоял… Я сказал, что в этих экономических вопросах я — совершенный невежда. Я знаком только с юридическими вопросами, и то в несколько обуженном виде, — в области уголовного процесса. Какие же я могу давать полезные советы и высказывать мнения по экономическим вопросам?! Ну, тут последовали обычные изъявления, что с моим умом и т. д. Потом я ответил ему посещением, во время которого он дал мне некоторые свои корректуры. Он сказал, что он пишет воспоминания: в этих воспоминаниях он охарактеризовал деятелей, между прочим, Столыпина, которого он изображал в статье, под заглавием: «Голгофа русского народа». Сазонов оказался горячим противником всей землеустроительной политики Столыпина. Он находил, что эта политика сулит только одно горе русскому народу, а вовсе не даст того благосостояния, о котором мечтал Столыпин. Там, между прочим, была тоже глава, посвященная этому Распутину-Новых, которого он чрезвычайно расхваливал… Но опять-таки это время никакого разговора, никакой беседы о Распутине у нас не было… И так продолжалось, думается мне, до ноября 1916 года, когда в один прекрасный день ко мне позвонил Сазонов и говорит, что ему до крайности необходимо меня видеть… Я ему на это сказал: «Милости просим». Он говорит: «Видите, что происходит? Вот вы не хотели, я вас убеждал — становиться во главе правительства…». Я отвечаю: «Бросьте эти разговоры, потому что я к этому делу не считаю себя пригодным…». «Нет, говорит, как хотите, но я считал бы, что единственно подходящим человеком был бы П. Н. Дурново. Его нет. И, следовательно, все мои упования — на вас, и вы будете председателем Совета министров…» На что я говорю: «Боже меня упаси! — никогда, ни при каких условиях я на это не соглашусь…». На это он сказал: «Все равно, — это вопрос решонный: что хотите делайте, но вы должны повидаться с Распутиным!». — «Это еще что?» — Он отвечает: «А вот вы посмотрите…». Я не могу сказать, какого числа это было; свидание это произошло в квартире Сазонова. Одно могу сказать, что там появился Распутин, точно помешанный.
