Евгений Анисимов - Толпа героев XVIII века
Естественно, что возросшее влияние Нелидовой на Павла беспокоило Марию Федоровну, которая опасалась как раз того, что «малявка» метит, как она писала в одном из писем «во вторую мадам Ментенон». Первая, как известно, когда-то держала в своих руках душу Людовика XIV, а тело короля-солнца уступала ординарным фавориткам. Мария жаловалась на Нелидову даже нелюбимой ею свекрови – императрице Екатерине II, выражала всячески негодование (сколько могла при своей несомненной кротости) дерзким поведением «малявки», нарушавшей даже этикет – крепость, в которой укрывалась императрица. Конфликт обострился к 1793 году, и тогда Нелидова покинула двор и поселилась в Смольном институте. Лишь постепенно, с годами Мария поняла важность миссии Нелидовой при Павле и была вынуждена прибегать к ее помощи, чтобы сдержать бешеные, необдуманные порывы мужа.
С приходом Павла к власти в 1796 году Нелидова вновь оказалась при дворе и стала первейшей подругой императрицы Марии, которой писала пространные письма, начиная их словами: «Добрая и дорогая моя подруга!» Их обширная переписка посвящена, в сущности, той же теме: как удержать Павла от опрометчивых поступков, которые настраивали против него окружающих. Конечно, можно сказать, что Нелидова при этом «варила свою придворную кашу», интриговала, но можно также утверждать, что она не особенно искала для себя «дворских польз». Множество писем Нелидовой к государю наполнены просьбами помиловать опальных, простить виновных. Тут и безвестные майоры, и придворные, и Платон Зубов, и фельдмаршал Суворов. «Когда я, – писала Нелидова царю, – вижу глубоко прочувствованное горе, я жду вас, и пока я буду видеть подданных, почитающих за счастье служить вам, я буду мучить вас для того, чтобы не отвергали их службы. Прощайте, будьте добры, будьте собою, ибо истинное расположение ваше – доброта».
Нелидова жила в мире эмоций, она не обладала государственным умом, не могла дать Павлу дельного совета, плохо разбиралась в людях, но при этом интуитивно, эмоционально она верно улавливала главное, чего недоставало Павлу-правителю: «Государи еще более всех прочих людей должны упражняться в терпении и умеренности. Чем выше поставлены, тем более имеем мы необходимых отношений к людям и тем чаще приходится нам оказывать терпение и умеренность, ибо все люди несовершенны». Увы! Так думала только она, да еще императрица Мария. Пожалуй, во всей стране только два эти существа искренне переживали за него: остальные взбалмошного царя ненавидели, а более боялись и ждали, когда он свалится в пропасть. При этом в поведении Нелидовой не было никакой двусмысленности, изощренной интриги против императрицы. Даже враги Нелидовой признавали, что Мария, «будучи в полном согласии с m-lle Нелидовой, составляют с ней, так сказать, одну душу».
Но голос Нелидовой все слабее отражался в душе Павла, ставшего капризным тираном. Как писал в июне 1797 года лейб-медик Рожерсон, «все производится здесь случайно, по первому впечатлению. Когда он чего-либо ХОЧЕТ, не осмеливаются делать ему возражения, так как на каждый совет он смотрит как на ослушание. Иногда на следующий день императрица, а еще чаще Нелидова, в особенности когда они действуют совместно, успевают приостановить его решение, но это случается очень редко. Нелидова сейчас очень дружна с императрицей, и нужно сознаться, что по своим качествам, по своему характеру, по своей умеренности она стоит выше всех прочих фаворитов и министров».
Павел, несмотря на усилия этих двух близких ему женщин, был искренне убежден в том, что в России может быть только «экзекутивное государство», что нужно людей не гладить по головке, а бить, бить и бить. Он часто ошибался в людях и доверял тем, кого следовало опасаться. Как известно, свой эшафот Павел обрел ночью в спальне Михайловского дворца 11 марта 1801 года, когда его убили заговорщики. Начало конца Павла некоторые относят к 1798 году, когда он решил освободиться от влияния этих – и Марии, и Нелидовой. На их место пришла «ординарная» фаворитка, юная Анна Лопухина. Марии было отказано в ложе, а Нелидову фактически сослали на полтора года в Лифляндию.
Две слабые женщины были бессильны против судьбы – Павел уже шагнул в пропасть. Вернувшаяся накануне его убийства Нелидова поселилась в Смольном, император не желал ее видеть, и она только наблюдала агонию царствования человека, которого так любила. После его смерти Нелидова разом поседела, как писал ее знакомый, «лицо ее покрылось морщинами, цвет лица сделался желтовато-свинцовым, и глубокая печаль отражалась на этом прежде столь улыбавшемся лице».
Ей же судьба подарила долгую жизнь – она умерла в 1839 году, в возрасте восьмидесяти двух лет, всеми совершенно забытая в своем Смольном, и была похоронена на Охтинском кладбище, которое она с детства видела из своего окна через Неву, равнодушно несущую к морю свои воды.Монах Авель: русский Нострадамус
На иллюстрации – Соловецкий монастырь. 1827. Неизвестный гравер. Фрагмент.
12 марта 1901 года император Николай II с императрицей Александрой Федоровной (по другой версии – с министром двора Фредериксом) приехали в Гатчинский дворец, подошли к заветной шкатулке, сломали печати с гербом императрицы Марии Федоровны, прапрабабки Николая, вытащили лежавшую там бумагу. Император углубился в чтение…
Имя монаха Авеля окружено шлейфом легенд и слухов, во многом недостоверных. Но точно известно, что судьбой скромного монаха занимались самые высокопоставленные лица Российской империи – министр духовных дел времен Александра I князь А.Н.Голицын, синодальный обер-прокурор князь П.С.Мещерский и др. и, конечно, российские государи от Екатерины II до Николая I. Достоверно известно, что в 1826 году по личному указу императора Николая I Авель был заточен «для смирения» в Спасо-Ефимьев монастырь, где он и умер осенью 1831 года.
Сразу скажем, что для знающего человека того времени название этого суздальского монастыря бросало в дрожь. Это был только с виду мирный монастырь, а в сущности – одна из самых страшных тюрем России, где под видом «смирения» в узких каменных мешках навечно заключали самых страшных преступников империи: сексуальных извращенцев, сумасшедших с опасным «антигосударственным бредом» («безумствующих колодников»), позже – некоторых из декабристов. Там и оказался монах Авель, который не был ни извращенцем, ни сумасшедшим, ни революционером. Но он слыл ясновидцем и пророком, а это расценивалось властью как опасное для госбезопасности страны преступление.
Точнее, власть и, прежде всего, органы тогдашней госбезопасности двояко смотрели на различного рода провидцев и экстрасенсов. К таким людям следователи политического сыска подходили сурово и без всякой пощады – сыск во все времена отличался цинизмом и прагматизмом. Обычно провидцев волочили в пыточную камеру, подвешивали на дыбу и задавали три роковых вопроса, на которые обычно не было вразумительного ответа: «Зачем ты это говорил?», «Кто тебя подучил этому?», и «Кому ты это еще рассказывал?». Не проходило и двух «сеансов откровенности», как ясновидец вдруг «прозревал» и признавался в том, что он «с недомыслия все наврал». Если же пророчество исполнялось или чудо было несомненно, а следовательно, необъяснимо (а такие случаи иногда бывали), то дело о необъяснимом явлении попросту уничтожали, а виновника волнений власти ссылали куда подальше.
Будущий узник суздальской тюрьмы родился в Тульской губернии в 1757 году, в крестьянской семье. Звали его Василий Васильев. До 1785 года он жил в своей деревне как обычный семейный крестьянин, но потом внезапно оставил семью и постригся в удаленном от мира Валаамском монастыре. Там он, став иноком Адамом, и обрел свой необыкновенный дар, происхождение которого он, естественно, связывал с божественным откровением, с пребыванием на небесах и чтением книг пророчеств, которые потом он пересказывал и излагал в своих трех брошюрах. (То, что Авель был грамотен и хорошо владел слогом, видно из его сочинений и писем.)
Беда же Авеля как прорицателя состояла в том, что Господь не только наградил его способностью видеть будущее, но и внушил ему, чтобы он делился своими знаниями не просто со всеми встречными-поперечными, а только, по современному говоря, с vip-персонами, точнее – исключительно с государями. Между тем любопытствующих узнать свое будущее вокруг Авеля всегда было много, но он нещадно гнал от себя всех назойливых просителей, желавших узнать виды на урожай и будет ли удачен брак их дочерей. Даже высокопоставленным дамам вроде графини Потемкиной он отказывал, вежливо отписываясь: «Мне запрещено пророчествовать имянным указом. Так сказано: ежели монах Авель станет пророчествовать вслух людям или кому писать на хартиях, то брать тех людей под секрет и самого монаха Авеля и держать их в тюрьмах или в острогах под крепкими стражами. Видите, Прасковья Андреевна, каково наше пророчество или прозорливство – в тюрьмах ли лучше или на воли, размысли убо». Наверняка такого указа не было в природе, но то, что Авелю дорого обходились его способности, – это уж точно. Отмеченная эксклюзивность дара Авеля, с одной стороны, вызывает недоверие к нему и заставляет подозревать, что он, подобно многим проходимцам (вспомним Распутина), хотел пристроиться ко двору в роли придворного прорицателя, волхва, быть в компании людей знатных, сидеть с ними за одним столом (что и было не раз). Как известно, в древности без обращения к прорицателям и волхвам не обходился ни один государь, и такие люди были на все золота, а их слово устрашало самых могучих правителей. Известно, что царь Борис Годунов многократно умолял прорицательницу Олену Юродивую предсказать его будущее, а она каждый раз гнала царя вон из своей убогой хибарки – видно, ничего хорошего она сказать ему не могла. И после этого Борис отравился.
