Константин Романенко - Борьба и победы Иосифа Сталина
В летние дни 1920 года Сталин разрывался между двумя фронтами. И, хотя Красной Армии не удалось в июне — июле изгнать врангелевские войска из Северной Таврии, опасность их соединения с поляками была ликвидирована.
Еще до поездки Сталина в Москву, продолжая громить поляков на Украине, 14-я армия Юго-Западного фронта 8 июля заняла Проскуров, а через день освободила Ровно. Успех 1-й Конной под Киевом и продолжавшееся наступление Юго-Западного фронта по освобождению от белополяков западной части Украины создали предпосылки для новой активизации действий уже оправившегося от майского поражения Тухачевского.
Получив серьезное подкрепление, в том числе 3-й конный корпус Гая, 4 июля Западный фронт перешел в наступление. После передислокации части соединений легионеров на Украину польский фронт в Белоруссии теперь был значительно ослаблен. И под нажимом сил Тухачевского он стал быстро отходить. Правда, без серьезных потерь, часто даже не вступая в соприкосновение с советскими войсками.
Это позволило Тухачевскому две трети сил Западного фронта сосредоточить на узком участке в 90 километров. Не встречая особого сопротивления противника, 11 июля его войска заняли Минск. Армии польского Северо-Восточного фронта отступали в беспорядке: «выкидывали публику с вокзалов, грабили и убивали население и поджигали город...» 14-го числа войска Запфронта вошли в Вильно (Вильнюс), а 19-го, форсировав Неман, наступали уже по территории Польши.
Успехи на польском направлении вызвали эйфорию в РВС Республики и ЦК. Под впечатлением поспешного, почти панического отхода поляков многим уже казалось, что теперь путь на Варшаву открыт. Взятие Варшавы как «пролог к мировой революции» грезилось и бывшему подпоручику — командарму Запфронта.
Перед началом этого не встречавшего отпора наступления Тухачевский издал известный приказ, призывавший устремить «взоры на Запад». «На Западе, — писал он, — решаются судьбы мировой революции. Через труп белой Польши лежит путь к мировому пожару. На штыках понесем счастье и мир трудящемуся человечеству. На Запад! .-Варшаву — марш!»
Радужные перспективы польской, германской и мировой революции в «Походе за Вислу» рисовались не только протеже Троцкого — Тухачевскому. Их разделяли многие. В историографии редко упоминается о том, что в этот период всеобщего торжества и упоения триумфом побед Сталин предостерегал от состояния эйфории в войне с Польшей. Человек, никогда не терявший трезвости ума, он оставался реалистом и в часы поражений и в дни побед.
Но что было особо важно в межнациональной войне, он очень остро чувствовал и понимал психологические оттенки взаимоотношений и интересы населения разных национальностей. И его прогнозы всегда были политически безошибочны. Причем они исходили из особенностей ситуации. Еще за день до отъезда на Юго-Западный фронт в своей статье «Новый поход Антанты в Россию», опубликованной 25—26 мая «Правдой», Сталин указал на ненадежность тыла польских белооккупантов, предпринявших интервенцию.
«Выдвигаясь за пределы Польши, — отмечал он, — и углубляясь в прилегающие к Польше районы, польские войска удаляются от своего национального тыла, ослабляют связь с ним, попадают в чужую им и большей частью враждебную среду. Хуже того, враждебность эта усугубляется тем обстоятельством, что громадное большинство населения Польши... состоит из непольских крестьян, терпящих гнет польских помещиков... Этим, собственно, и объясняется, что лозунг советских войск «Долой польских панов!» находит мощный отклик... крестьяне... встречают советские войска как освободителей от помещичьего ярма... восстают при первом удобном случае, нанося польским войскам удар с тыла».
Он с самого начала не скрывал своих скептических взглядов в отношении ведения войны на территории Польши. «Ни одна армия вмире, — указывал Сталин, — не может победить (речь идет, конечно, о длительной и прочной победе) без устойчивого тыла. Тыл для фронта — первое дело, ибо он, и только он, питает фронт не только всеми видами довольствия, но и людьми — бойцами, настроениями, идеями. Неустойчивый, а еще более враждебный тыл обязательно превращает в неустойчивую и рыхлую массу самую лучшую, самую сплоченную армию...»
Но сделав такие выводы, Сталин предупреждает, что в случае вторжения советских войск на территорию Польши — ситуация изменится на диаметрально противоположную. «Тыл польских войск, — пишет он, — в этом отношении значительно отличается от тыла Колчака и Деникина к большей выгоде для Польши, тыл польских войск является однородным и национально спаянным. Отсюда его единство и стойкость.
Его преобладающее настроение — «чувство отчизны» — передается по многочисленным нитям польскому фронту, создавая в частях национальную спайку и твердость. Отсюда стойкость польской армии. Конечно, тыл Польши неоднороден... в классовом отношении, но классовые конфликты еще не достигли такой силы, чтобы прорвать чувство национального единства... Если бы польские войска действовали в районе собственно Польши, с ними, без сомнения, трудно было бы бороться».
Практически уже в начале новой Советско-польской войны, еще до побед под Киевом и Минском, еще до Варшавской катастрофы, он пророчески указал на политические и моральные факторы, которые и определят дальнейшее развитие событий. Это были серьезные и важные предупреждения.
Однако у коллег Иосифа Сталина по Политбюро имелась другая точка зрения. Троцкий писал, «что война... закончится рабочей революцией в Польше, в этом нет и не может быть сомнения, но в то же время нет никаких оснований полагать, что война начнется с такой революции...».
То есть Троцкий, с его умом международного авантюриста, предполагает принести такую революцию в Польшу на остриях красноармейских штыков. Впрочем, сама Польша представлялась Троцкому лишь запалом революции в Европе: Германия, Австро-Венгрия, Франция, а там, глядишь, — и мировая революция. Иллюзии Троцкого разделял и Ленин. В речи на VI Всероссийском Чрезвычайном съезде, в ноябре 1918 года, он говорил: «Мы подходим к последней, решительной битве, не за русскую, а за международную социалистическую революцию!»
Таким образом, на заключительном этапе Гражданской войны тактико-стратегическая оценка Сталиным положения не совпадала ни с позицией Ленина, ни тем более Троцкого. Среди когорты лидеров Октября он был одним из немногих, если не единственным, кто не поддался всеобщему заблуждению, гипнотической завороженности мечтой о мировой революции.
Не рассчитывал и на легкую победу в войне с поляками. Когда под впечатлением убедительных успехов Юго-Западного фронта на Украине в правительственных и военных кругах возникло мнение о скором разгроме Польши, он осудил эти иллюзии.
Сталин скрупулезно взвешивал шансы и возможности противостоявших государств. Он здраво оценивал состояние сил противника. В интервью корреспонденту УкрРОСТА, данном 24 июня в Харькове, он сказал: «Не надо забывать, что у поляков имеются резервы, которые уже подтянуты к Новгород-Волынскому и действия которых, несомненно, скажутся на днях». Вместе с тем он учитывал как собственные возможности Польши, так и ее поддержку западными державами. Он предупреждает: «Мы воюем не только с поляками, но и со всей Антантой, мобилизовавшей все черные силы Германии, Австрии, Румынии, снабжающей поляков всеми видами довольствия».
Он не утратил трезвости суждений и оценок позже, когда в результате успешного продвижения войск Западного фронта 11 июля был занят Минск. Давая в этот же день интервью корреспонденту «Правды», утверждение о том, что «с поляками в основе уже покончено» и остается лишь совершить «марш на Варшаву», он вновь расценил как «недостойное бахвальство».
Он отмечает: «Я не буду доказывать, что это бахвальство и это самодовольство совершенно не соответствуют ни политике Советского правительства, ни состоянию сил противника на фронте».
Казалось бы, все ясно. Сталин решительно и даже без комментариев отверг план наступления на Варшаву. Более того, по его мнению, «марш на Варшаву» не отвечал «политике Советского правительства». Человек, обладавший политической и государственной ответственностью, он никогда не делал опрометчивых заявлений.
Он знал, о чем говорит. Именно в этот день, 11 июля, в Москву поступила нота Великобритании за подписью министра иностранных дел Джорджа Керзона. Она предлагала заключение перемирия в польско-советской войне и признание в качестве восточной границы с Польшей линии, выработанной в конце 1919 года Верховным советом Антанты. Знаменательно, что как раз этот рубеж, известный под названием «линия Керзона», и стал после Второй мировой войны границей Польши с Украиной и Белоруссией.
