Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 5
Председатель. — Вы не можете вспомнить точно?
Крыжановский. — Это можно установить по протоколам совета министров.
Председатель. — Но вам известно (вы, кажется, отмечаете в своих записках), что совет министров конспирировал свои работы по поводу этого закона настолько, что высшее правительственное учреждение не вело журналов и протоколов.
Крыжановский. — Я знаю, что были заседания вне моего присутствия; в моем присутствии было, кажется, только 2 заседания.
Председатель. — Что же было на этом заседании?
Крыжановский. — Обсуждался вопрос о форме избирательного закона, причем в совете министров было два течения; одно стояло за то, чтобы выборы были произведены на началах сословной раздельности, проведенной от начала до конца; другое стояло за сохранение существующей системы, при условии некоторого пропуска через фильтр более крупного землевладения, с обеспечением за каждым разрядом населения хотя бы одного представителя в Думу. Я лично, со своей стороны, всегда стоял за то, чтобы устанавливались выборы от уездного земства. Но эта мысль была отвергнута, и совет министров остановился на системе, которая была принята. Тогда, в соответствии с постановлением совета министров, редакция была проведена чрезвычайно быстро.
Иванов. — А не возникал вопрос, насколько это закономерно?
Крыжановский. — Выдвигалось на вид соображение о том, что это является несомненным нарушением закона; но этому Столыпиным противополагалось другое утверждение, имевшее некоторое значение; он делал ссылку на историческую учредительную власть государя и на то обстоятельство, что дарованные в 1905 году законы не подкреплены присягой. Император присяги не приносил, и только наследник, при вступлении на престол, принесет присягу на незыблемость этих законов; сам же император не был связан и, следовательно, полноту власти сохранял. Помнится, эта мысль выражена в манифесте, составленном Столыпиным в 1907 году. Я его точно не помню. В этом манифесте он проводил мысль об исторических или учредительных правах короны. Вот, каким образом совет министров смотрел на этот вопрос.
Председатель. — Значит, возобладало мнение, что слово носителя верховной власти имеет значение только тогда, когда оно подкреплено присягой, а если оно не подкреплено, то это не имеет никакого значения?
Крыжановский. — В той форме, как вы изволите говорить, я не помню, чтобы кто-нибудь ставил вопрос; но что учреждение может быть изменено той же учредительной властью.
Председатель. — Причем обязательным считалось только то, что подкреплено присягой?
Родичев. — Вы выразились так, что Столыпин стоял до 3-го июня перед дилеммой: или совсем уничтожить Государственную Думу, или изменить избирательный закон. Кто же поставил эту дилемму, т.-е. было у него чье-нибудь волесоизволение?
Крыжановский. — Относительно высочайшего волесоизволения я не знаю. Было течение, во главе которого был Шванебах и другие, находившиеся в контакте со сферами. Но это было вне пределов моего ведения.
Родичев. — Так что вашу фразу следует понимать, как вывод, а не как констатирование факта?
Крыжановский. — Мое впечатление было (из того, что я слышал от Столыпина и из совета министров), что влиятельные круги в то время решительно настаивали на том, чтобы Дума была прикрыта. Говорили о 5–10 годах; не имелось в виду совершенное ее упразднение, а только приостановка действия Думы.
Председатель. — Т.-е., по турецкому образцу, где парламент был уничтожен внешним путем, приостановлением его деятельности?
Крыжановский. — Мы видим это и в новейшей истории Австрии, где парламент тоже не созывался. Так как я при формальных суждениях не присутствовал, я не могу сказать, какую форму предлагали; но думаю, что предлагали форму приостановки Думы с тем, чтобы в это время действовал государственный совет. Столыпин с этим течением чрезвычайно боролся и нашел выход в некотором компромиссе, который, удовлетворяя настояниям этих кругов (относительно исправления недостатков избирательного закона с их точки зрения), в то же время спасал существование Думы.
Родичев. — Когда началось обсуждение, Столыпин заручился мнением императора?
Крыжановский. — Я этого не знаю, но когда я писал закон, то была его ссылка, в которой он говорил, что высочайше было повелено, чтобы ни один из разрядов населения, уже имевший голос, не был этого голоса лишен; что может быть сокращено влияние классовое, но чтобы от каждого класса был представитель; Столыпин не мог действовать в данном случае за свой счет; очевидно, он и вверху и в общественных кругах настаивал на необходимости сохранения Думы. Это мне представляется совершенно несомненным.
Председатель. — Вы не помните, когда он употребил эту фразу, что государь желает, чтобы все классы были представлены?
Крыжановский. — Я не помню, было ли это сказано в совете министров или лично.
Родичев. — Это было, должно быть, в мае или в конце июня; во всяком случае, время было предшествующее самому акту.
Председатель (показывает бумагу). — Скажите пожалуйста, каково происхождение этой бумаги, которую, по ее содержанию, можно назвать политическим обвинительным актом против председателя второй Государственной Думы и которая у вас найдена?
Крыжановский. — Я припоминаю эту бумагу. Она исходит не от меня. Это копия, которую я снял с документа, бывшего у Столыпина. Очевидно, она была составлена на основании стенографических отчетов. Не составлял ли ее чиновник особых поручений при Думе, фамилия его, кажется, Куманин; на обязанности его лежало предупреждать, что предполагается к слушанию, вести запись для доклада и т. д.
Председатель. — Этот чиновник состоял в должности заведывающего министерским павильоном?
Крыжановский. — Да, он вел переговоры с комиссиями, уведомлял министров, содержал в порядке все справки.
Председатель. — Причем его обязанности простирались не только на то, что он мог слышать, но и на то, чего он не должен был слышать; т.-е., повидимому, он должен был немножко…
Крыжановский. — Подслушивать?
Председатель. — Да.
Крыжановский. — Нет, председатель Государственной Думы его не допускал бы.
Председатель. — Но каким образом у вас могла очутиться справка, составленная 13 мая 1907 года?
Крыжановский. — Я не могу сказать. Может быть, кто-либо из членов Государственной Думы мог передать. Вероятно, она была взята из тех бумаг, которые были сохранены у меня, как воспоминания о Столыпине.
Председатель. — Но ведь это — императорский экземпляр?
Крыжановский. — Нет. Позвольте мне посмотреть машинку, на которой писалось. Это копия, снятая моим писцом. Не было ли тут какой-нибудь всеподданнейшей записки?
Председатель. — То, что вы изволили рассказать, есть подготовка к перевороту 3-го июня в недрах совета министров. Государю была представлена эта маленькая записка, направленная против председателя второй Государственной Думы.
Крыжановский. — Вероятно, она была представлена для предстоящих бесед государя с председателем Думы.
Председатель. — Не помните ли вы еще другого «счастливого случая» (как вы здесь метко говорите), который послужил поводом к роспуску второй Государственной Думы и к изменению порядка избирательного закона? Вы здесь говорите: «едва ли не стараниями Герасимова и неопытностью Столыпина объясняется счастливое для него возникновение заговора среди членов Государственной Думы».
Крыжановский. — Слово «счастливый» следует понимать в кавычках.
Председатель. — После смерти Столыпина выяснились некоторые обстоятельства, как бы говорившие в пользу того, что полиция, если не выдумала все это дело, то, как вы деликатно выразились, округлила его и содействовала пополнению в деятельности этих господ необходимых признаков преступления, а может быть, и создала кое-какие доказательства. Конечно, сам Столыпин не при чем, но от Герасимова и компании всего можно ожидать. Так что вот какие факты стали известными.
Крыжановский. — Вы можете проверить все это. Вы можете спросить членов Думы, участников в деле, они скажут вам начистоту, что было. Но должен сказать, что потом слышал краем уха, будто какие-то обвинения против Герасимова и всей этой компании были. Впоследствии, помнится, в печати были оглашены кое-какие данные. Я не помню фамилии, задержана была какая-то дама, которая подкидывала какой-то документ, план вооруженного восстания; это, может быть, было верно.
