Ирина Карацуба - Выбирая свою историю."Развилки" на пути России: от Рюриковичей до олигархов
Между тем жесткая система политической власти чем дальше, тем больше вступала в противоречие с многоукладной рыночной экономикой.
Кризисы нэпа
Проявилось это в нескольких острых экономических и политических кризисах. Первый из них разразился в 1923 г., когда стремление трестов получить максимальную прибыль вызвало повышение цен на промышленные товары. Деревне стало не по карману их покупать — следовательно, государство не получило денег на зарплату рабочим и служащим. В 1925 г. крестьяне предпочли продавать государству технические культуры по более высоким ценам, а не хлеб по низким. Это вызвало сокращение экспорта хлеба и, соответственно, импорта оборудования для новых заводов. Обострился «товарный голод», так как промышленность была не в состоянии удовлетворить спрос деревни на технически сложные товары. В обоих случаях из кризиса выходили за счет валютных резервов и понижения цен на промышленные товары. В 1925 г. государство получило дополнительный источник дохода, вновь введя монополию на водку — «рыковку» (по имени тогдашнего председателя советского правительства). Но в конце 1927 г. крестьяне опять отказались продавать хлеб по низким ценам. Вновь срывалось продовольственное снабжение городов и планы экспорта зерна и импорта оборудования. На этот раз власти начали репрессивную кампанию против крестьян, предъявив им обвинения по 107-й статье Уголовного кодекса РСФСР о спекуляции. На конфискации «излишков» и административный произвол деревня ответила сокращением посевных площадей, массовым забоем скота и выдвижением лозунгов «долой советскую власть», «за Советы без коммунистов».
По сведениям, поступавшим в ЦК, тамбовские зажиточные крестьяне говорили: «Умрем с голоду, власть хлеб отбирает, а нам ничего не дает. От власти нам хорошего не получить, надо находить выход самим. Пора опять браться за оружие». В Ярославской губернии бывший рабочий Путиловского завода, выступая на деревенском сходе, заявил: «Коммунисты должны поставить на своем съезде вопрос о свободе для всех политических группировок. Коммунисты, уйдите от руководства, вы разрушаете хозяйство, отдайте руководство тем, кто раньше хорошо руководил». В ответ на такие формы протеста в среде партийцев чрезвычайно популярным становится лозунг — «Отвинтить голову кулаку с пением Интернационала».
Столкнувшись с фактическим отсутствием необходимых для модернизации средств, большевистская власть уже с середины 1920-х гг. попыталась решить эту проблему путем все большей централизации в руках государства финансовых и материальных ресурсов и ужесточения распределительной политики. Однако конкретные формы и методы корректировки экономического курса определились в результате сложной политико-идеологической борьбы среди партийных лидеров.
Главным предметом споров был вопрос о том, какие экономические рьгааги может использовать государство для получения средств, необходимых для развития промышленности, в условиях, когда сельское хозяйство почти целиком находится в руках частных собственников и нет никакой перспективы получить иностранные кредиты?
В шумном хоре различных мнений постепенно определились две противоположные точки зрения. Первая была наиболее отчетливо сформулирована Е.А. Преображенским, крупным специалистом в области экономической и финансовой политики, возглавлявшим до 1927 г. финансовую комиссию ЦК РКП(б) и Совнаркома. Он заявил, что революция 1917 г. произошла в стране, в которой не было создано необходимой промышленной базы для претворения в жизнь социальных программ коммунизма. Все капиталистические страны создавали свою промышленность за счет средств, полученных от эксплуатации колоний. Социалистическую индустрию в советской стране можно создать только за счет эксплуатации «внутренней колонии» — крестьянской деревни.
Вторую точку зрения отстаивал Бухарин, тогда главный редактор основной партийной газеты «Правда». Он считал, что война с крестьянством чревата для Советского государства пагубными последствиями, как экономическими, так и политическими. Поэтому развитие экономики страны необходимо основывать на союзе с крестьянством, обеспечивая крестьянам возможность повышения производительности труда, организуя кооперативы, поддерживая формы рыночного обмена. В 1925 г. Н.И. Бухарин произнес свои знаменитые слова, обращенные к крестьянам: «Обогащайтесь, развивайте свое хозяйство и не беспокойтесь, что вас прижмут».
Эти две конкурирующие программы не были лишь плодом теоретических, кабинетных изысканий их авторов. Они отражали противоречивую ситуацию, сложившуюся в стране. С одной стороны, стало зримо проявляться недовольство рабочих новым социальным неравенством, порожденным нэпом. С другой — предпринималась попытка более полно учесть интересы крестьянства, из-за позиции которого в конечном счете и был начат нэп. Правда, большинство партийцев все же поддержало Преображенского, идеи которого взял на вооружение Сталин. В свою очередь, Бухарин, сдавая позиции под нажимом Сталина и сталинцев, все более отступал, переделывал свою первоначальную теорию нэпа и приближался к Преображенскому. Он соглашался, что государство должно прибегнуть к «некоторому давлению» с целью выжать из крестьян необходимый для индустриализации капитал, а когда события приняли более серьезный оборот, в 1928 г. допускал возможность «небольшого» принуждения. Это, по сути, был лишь смягченный вариант большевистского администрирования, а не углубление нэпа в сторону рынка. Реальная альтернатива была предложена знаменитым ученым-аграрником, профессором Тимирязевской сельскохозяйственной академии Александром Чаяновым, который в эти годы именно из-за нее подвергался все более и более резким нападкам в печати.
Еще в начале нэпа советские государственные лидеры и идеологи определили соответствующую стратегию в отношении села. Она исходила из понимания ими законов прогресса, масштабов экономического роста и капиталовложений, взаимосвязанных в логической последовательности. Общественный прогресс, по их мнению, определялся ростом промышленного производства и его механизацией. Крупные производственные единицы рассматривались как безусловно более эффективные, отвечавшие требованиям современной экономики. Естественно, перевод производства на путь, ведущий в светлое социалистическое будущее, увязывался прежде всего с укрупнением масштабов и увеличением капиталовложений. Расплачиваться за это приходилось крестьянам. Сущностные характеристики крестьянства, его мелкобуржуазный характер — мелкое, неиндустриалыюе хозяйство, а потому, в большевистской интерпретации, реакционное и утопическое — делали его исчезновение неизбежным и желательным для строителей нового общества. Раскрестьянивание стало, соответственно, надежным показателем прогресса и нарождающегося «прекрасного нового мира».
Несмотря на поразительную близорукость и доктринерство этой модели, она утвердилась в особенности благодаря качествам большевистских партийных кадров среднего и низшего звена, ставших становым хребтом советского государства-партии. По словам крупнейшего современного социолога Теодора Шанина, «горькое разочарование нарастало у этой группы людей, загруженных плохо оплачиваемой работой и сталкивающихся с трудностями повседневного управления, которому они были плохо обучены, с нехваткой ресурсов и упрямством крестьян, тогда как требованиям "из центра" не видно было конца-края. Общее настроение советских чиновников низшего уровня, членов партийных и комсомольских ячеек на местах, впоследствии непосредственных коллективизаторов — это злобная убежденность в том, что крестьянам слишком хорошо живется. То же самое они чувствовали и в отношении российского образованного среднего класса (вернее, того, что от него осталось) — этих любителей длинных предложений, произносимых с чувством собственной важности, которые увековечивают бесконечные сомнения и красиво живут. Словесные увертки экспертов и осмотрительность ученых выглядели как неповиновение, если не как явный саботаж, тогда как каждый день требовал простых решений и революционной отваги, как в 1919 г. Времени было мало, трудностей много, могла начаться война, а коммунизм все еще далеко. Иллюзия возможности большого скачка с легкостью прельщала людей, привыкших во времена Гражданской войны и военного коммунизма к кавалерийским атакам и предвкушавших новый Иерусалим, который, как казалось, уже где-то здесь, за углом». А реальность нэпа была далека от ожидаемого.
«Тянет на воздух, но "на воздухе" убийства, грабежи и ад музыкально-вокальных звуков. Поют и играют в домах, на бульварах, во дворах, и больше всего — в бесчисленных кабаре, кафе, "уголках", ресторанах, чайных, столовых; в наших местах у Сухаревой по Сретенке в каждом доме какое-нибудь "заведение", а по переулкам "самогон". Самогон распивочно, самогон на вынос (4—5 млн бутылка)... На Кузнецком мосту и в Рядах, или на Тверской, на Петровке завелось много магазинов, по роскоши обстановки и товаров мало чем уступающих довоенным... На каждом шагу можно встретить и шикарную женщину, и франта по-европейски. Откуда-то явились и жирные фигуры, и красные носы. В газетах тысячи реклам о пьяных напитках, о гастрономии и об увеселениях самого легкого жанра. По содержанию этих реклам видно, что существует теперь и Яр и Стрельна, и всякие шантаны, только разве не под прежними названиями. Новые-то, пожалуй, оригинальнее. Что-то вроде "Не рыдай", или "Стоп-сигнал". Недавно разбирался процесс о содержательницах домов терпимости.
