Неизвестен Автор - Севастополь (сборник)
Мокроусов провел многочисленные беседы с партизанами, делился с ними своим боевым опытом. Присутствуя на этих собеседованиях, я не раз сокрушался, что не удосужился изучить опыт партизанской борьбы. Оказывается, и это необходимо знать секретарю городского комитета партии…
* * *В конце октября начались сильные бои на Ишуньских позициях. Создавалась реальная угроза прорыва вражеских войск в Крым.
Двадцать шестого октября из Симферополя позвонил секретарь обкома партии и сообщил, что в Севастополе, по решению Центрального Комитета ВКП(б), создается городской комитет обороны. Председателем комитета обкомом утвержден я, членами — председатель горисполкома, начальник горотдела НКВД и начальник гарнизона.
На другое утро из Симферополя пришло постановление Военного Совета войск Крыма о введении на всей территории полуострова осадного положения.
На первое заседание городской комитет обороны пригласил членов бюро горкома, секретарей райкомов партии и коменданта гарнизона. Сообщив товарищам о введении в Крыму осадного положения, я предложил принять обращение к трудящимся Севастополя.
Далее решили собрать городской актив, провести совещания секретарей первичных партийных организаций, директоров предприятий и учреждений, проинформировать их о положении и разъяснить, какие обязательства налагает на всех нас создавшаяся обстановка.
По предложению Ефремова постановили 7 и 8 ноября считать рабочими днями.
События развивались. В ночь на 29 октября член Военного Совета флота Кулаков сообщил мне по телефону, что немецкие части, прорвав Ишуньские позиции, устремились в направлении к Симферополю, Севастополю, Керчи и Евпатории. С тяжелыми боями отходили Приморская в соседняя армии.
В полдень 30 октября — памятная дата! — в городе стали слышны ухающие звуки, заставившие севастопольцев насторожиться.
Это были первые выстрелы севастопольских береговых батарей по наступающему противнику.
Это было начало обороны Севастополя.
Павел Панченко
Черноморская столица
Cевастополь, Севастополь,
черноморская столица,
Я не знал тебя, но сердце
было жителем твоим:
Тут же все, что с колыбели
и мерещится, и снится
Будущим твоим питомцам,
мореходам боевым.
Сквозь горячий ветер детства,
ветер юности соленый,
Мы к тебе со всех слободок,
как по сговору, брели,
Чтоб взглянуть на эту славу
рвы, редуты, бастионы
И с Малахова кургана
перейти на корабли.
— Все наверх! — и сразу видно:
нас на палубах немало!
И ничуть не страшно хлопцам
в море дедов и отцов:
Ведь под форменкой обычной
бьется сердце адмирала,
В нем с напутствием былого
слился будущего зов.
Широко расставив ноги
на эсминце, на линкоре,
Мы ходили между синей
высотой и глубиной.
Нам на суше было тесно,
но в открытом настежь море
Ты манил нас издалека,
Севастополь наш родной!
Разве мы забудем это:
всей эскадрой в бухту входим
И, влюбленные в свой город,
мы с тебя не сводим глаз:
Что слыхать на Корабельной?
Как дела на Морзаводе?
А лукавые подруги
с пристаней узнали нас…
Мы дышали полной грудью,
в полный рост мы вырастали.
Родина! В штормах, в туманах
осенял нас вымпел твой,
И в гостях у черноморцев
был не зря великий Сталин:
— Есть усилить наблюденье,
ждать тревоги боевой!
Били склянки. Дул все чаще
ветер в боцманскую дудку,
По-дельфиньи ввысь бросалась
черноморская волна.
И однажды услыхали
мы особую побудку:
— К бою, море, небо, суша!
С нами Сталин и страна!
П. Капица
На большом рейде (рассказ)
Была суббота. Днем на всех кораблях матросы чистили медь, скребли песком палубу, закрашивали пятна на бортах и поблекшие от непогоды надстройки. А к вечеру, когда корабли засверкали чистотой, люди начали готовиться к увольнению на берег. В корабельных банях зашипел пар, со свистом вырывались струйки воды, заклубилась мыльная пена. В кубриках брились, наглаживали форменки.
С каждого корабля репродукторы разносили песни и вальсы. Флаги и вымпелы колыхались на мачтах.
Шлюпки отваливали одна за другой от трапов и направлялись к Графской пристани.
Широкая каменная лестница запестрела белыми форменками, золотом якорей на ленточках, синими, как море, воротниками с тремя тонкими полосками, похожими на пену волн.
Группы моряков растекались по площади Ленина: одни направлялись на Приморский бульвар, другие — в Дом флота, третьи — под тень каштанов и акаций Исторического бульвара.
Только нам — командам морских охотников — недоступны были в этот вечер береговые радости. Все подразделение заступило на суточное дежурство, и наши катера стояли в конце длинного пирса.
После ослепительного солнечного дня вечер выдался тихий и мягкий. Не было слышно ни урчания моторов, ни тарахтения лебедок, ни боцманских выкриков и свистов. Даже чайки не кружились, как обычно, над бухтой, а лениво покачивались на зеленоватой глади залива. Лишь кое-где поскрипывали причальные тросы…
Командиры катеров и я, стажер, собрались в кают-компании у старшего лейтенанта Пухова.
Дмитрий Андреевич Пухов командовал нашим подразделением. Он долго плавал простым рулевым, старшиной, боцманом и морское дело знал отменно. В любую погоду, в темные беззвездные ночи почти на ощупь Пухов мог провести катер по самому извилистому фарватеру. Но не было у него привычки кичиться знаниями. Дмитрий Андреевич охотно и терпеливо передавал свой опыт другим.
Существует множество лиц, которые кажутся вылепленными иногда любовно и тщательно, иногда кое-как. Пухов не отличался красотой. Брови на его грубоватом и коричневом лице летом выгорали почти добела, нос был слегка вздернутым, а обветренные губы имели голубоватый оттенок. Зато большие серые глаза Дмитрия Андреевича поражали своей какой-то особой чистотой и мягкостью.
По возрасту Дмитрий Андреевич был много старше нас. А на всех катерах «МО» матросы и командиры подобрались какие-то моложавые, почти мальчишеского вида. Шутники нередко называли наше подразделение "детским дивизионом" и при случае любили подразнить.
Командир не давал нам покоя ни днем, ни ночью… На учения выводил и в мертвую зыбь, и в шторм. И чем хуже была погода, тем больше она, казалось, устраивала Пухова.
— Вот это да! — говорил он. — Знатно мотает. С ветерком просолит. Моряку вредно быть пресным.
И Пухов добился своего: на прошедших учениях подразделение получило благодарность за хорошую службу. Поэтому в этот июньский вечер Дмитрий Андреевич был настроен благодушнее обычного. Мы засиделись в кают-компании и не заметили, как подошла полночь.
Неожиданно по всем пристаням и пирсам раздались тревожные сигналы, зазвенели телефоны. В город помчались рассыльные. По бухтам засновали катера и барказы, переправлявшие моряков с берега на корабли.
Всем казалось, что это продолжение учений, что людей собирают по условной тревоге.
И вдруг глухой ночью над затемненным Севастополем загудели неизвестные бомбардировщики. В небо взметнулись лучи прожекторов.
Ударили зенитные батареи. Навстречу мелькающим, как моль, самолетам понеслись сотни трассирующих пуль, снарядов.
В городе послышались взрывы, бухты озарились багровыми вспышками.
"Война! — поняли все. — Война с фашистской Германией".
Первыми кораблями, получившими приказ немедля выйти в море, были морские охотники. Еще гудели вражеские самолеты, берег сверкал вспышками разрывов, и в черное небо неслись огненными прерывистыми нитями разноцветные трассы, а мы уже на полной скорости мчались в море, получив задание подобрать парашютистов со сбитых самолетов.
Но ни парашютистов, ни парашютов на воде мы не нашли. Нам только удалось установить, что на парашютах падали в море не люди, а мины. Одна из них с грохотом взорвалась на отмели.
Какие это были мины — пока никто не знал. Решили, что фашистские самолеты засорили фарватер и бухту простыми якорными минами. У этих мин чугунная тележка-якорь покоится на дне, а рогатый шар, наполненный взрывчаткой, всплывает на стальном тросе и колышется под водой на глубине трех-четырех метров. Такие мины нетрудно подцепить тралом.
На рассвете несколько тральщиков тщательно протралили внутренние бухты, проверили фарватер, где были замечены падавшие парашюты, но ни одной мины не выловили. Самолеты, видимо, сбросили магнитные либо акустические мины, которые опускаются на дно и там неподвижно лежат на грунте. В севастопольских бухтах уже опасно было плавать. Буксир, пытавшийся пройти по тем местам, где проскальзывали другие корабли, неожиданно подорвался и затонул.
