К Тарасов - После сделанного
"Но и следователь - человек, - успокаивая себя, думал Децкий. - Не больше у него ума, чем у нас".
Децкий обернулся махровой простынью, прошел в спальню, плюхнулся на мягчайший импортный матрац и вообразил себя следователем. Следователь, по его мнению, мог составить себе три версии воровства: первую - деньги снял Децкий; вторую - деньги и облигации похищены знакомыми контролерши; третью - деньги и облигации похищены знакомыми Децких. Первую уже можно было считать отвергнутой; долго ли, коротко ли следователь откажется и от второй; останется разыграть третью, и следователь начнет составлять список лиц, имевших доступ в квартиру или отношение к семейным делам. У Децкого из живых родственников оставался только брат. Вся родня Ванды обитала в Гродно, о книжке они слыхом не слышали, да и виделись последний раз в позапрошлом году. Кто-либо из соседей мог, конечно, спланировать и провести ограбление квартиры, но операция с подделкой ордера была бы для него экспромтом. А вор спланировал именно снятие денег с вклада; тут все было учтено - внешность, костюм, бородка и усы, роспись, возвращение книжки на место и уверенность, что Децкий смолчит. Из знакомых Ванды никто не знал даже приблизительно, как поступают к Децким большие суммы; сама Ванда не знала и не догадывалась про источник благополучия; и для жены, и для ее подруг он, Децкий, был преуспевающий инженер, конструктор и изобретатель. Но следователь, вел свое рассуждение Децкий, неминуемо обязан включить в свой список и знакомых Ванды - их хоть и немного - три-четыре дамочки, но все же потребуются дни для установления их честности.
Каково бы ни оказалось начальное число подозреваемых, оно, думал Децкий, постепенно уменьшится, останутся в нем лишь те, кто имел случай увидеть книжку или знал о ней и для кого существовали причины или соображения возвратить ее в чемодан. Но более других знали о нем, о книжке, о его привычках те люди, которые съехались на дачу смотреть купальский костер. И тут Децкий почувствовал перебой в сердце, мгновенное мертвение всех своих нервов, и в него вошло неопровержимое уже убеждение, что вор скрывался среди купальских гостей. Все были мошенники, одного Адама отстранил Децкий от подозрений. Но подумав, он отказался брать на веру и доказанную мытарствами святость брата - всякое могло случиться и с ним, и такое могло с ним случиться, что подтолкнуло на рискованное дело. Но еще подумав, Децкий решил в честности брата не сомневаться - Адам, конечно, и мысли не допускал, что брат его Юра способен жить на ворованное и держать ворованное в сберкассе.
Но все прочие, думал Децкий, вполне горазды. Способен был цапануть двенадцать тысяч Данила Григорьевич. И Виктор Петрович тоже несколько раз бывал в доме. Мог приложить руку коллекционер Олег Михайлович. Сам он мало что знал, Децкий никогда с ним о своем деле не делился, но трепло-Катька могла болтануть лишнее в постели или же, дрянь, и надоумила, где легко разжиться денежками для приобретения разных ножичков и штыков. Складская крыса Петр Петрович также мог взвесить все "за" и "против" и отважиться на открытую уголовщину, зная, что возмездие не грянет.
В группу возможных злоумышленников ввел Децкий и Павла. Уж Паше, думал он, вся подноготная известна, и в доме бывал почаще, и книжку держал в руках, и рассчитал, поди, что трудно Децкому заподозрить в таком свинском поступке единственного старого друга. А все эти стоны о погибшей душе, о страданиях за обман рабочих, о бессонных ночах, кошмарах и прочая дребедень - все это простые словесные фокусы. Десять лет не страдал, про обворованных рабочих не думал, получал свою долю, как зарплату, без причитаний, и вдруг совесть прорезалась, книги застыдился читать, чистые костюмы носить, пить из хрустальной рюмки.
"Странно!" - подумал Децкий, но восклицание это относилось уже к другому, к тому, что Павел пил. Поверху вроде бы и сходилось: совесть заканючила, начал глушить ее винцом и втянулся, но странным показалось Децкому, что еще год назад Паша не пил, во всяком случае, никто этого не замечал, и вдруг - что ни день - запашок, противный, за сажень слышный запах "чернил". Да, хорошо финтил Паша, открылось Децкому. Незаметно, простенько, но прочно вел к увольнению. Одно дело, когда увольняется трезвенник. Куда? Зачем? Какой повод? Другое - пьяница подает заявление. Всем и радость. Уволился - и исчез. И компаньоны довольны - пьянчужка из игры выбыл, меченая карта ушла, слава богу, что выбыл, а то опасен становился - вдруг потянет на скамейке в том скверике похвалиться или покаяться друзьям-алкоголикам.
Мысль эта поразила Децкого, он вскочил и болезненно засновал от окна к двери. В один миг верилось - Паша, в другой - душа восставала против. Нет, не Паша, твердил себе Децкий, кто угодно, только не он. Допустилось даже, что Катька надела его костюм и пошла в сберкассу, хоть никак не могло этого быть. Если уж Паша решился грабить меня, думал Децкий, тогда никому на свете нельзя верить. Но и хотелось, чтобы похитителем был именно Паша. Черт с ними, с тысячами, думал Децкий, зато вся цепь без изъянов, все будут свистеть следователю Сенькевичу, и Паша покрепче всех остальных. Однако сердце, интуиция шептали Децкому, что Паша непричастен, что такой человек, как Паша, не может переродиться в шакала, что мучения его искренни и пьет он не напоказ. Но облегчения эта внутренняя уверенность не принесла, потому что возрождался страх перед теми опасностями, какие способен создать пьющий и слабовольный человек.
В прихожей зазвонил телефон. Ванда сняла трубку, поговорила минуту и крикнула: "Юра, иди. Катя!"
- Где ты застрял после работы? - с укором сказала Катька. - Я звонила тебе в шестом часу.
- Пьянствовали с Павликом.
- Нашел с кем.
- "Чернила" пили. В сквере. Из горлышка.
- Настоящие мужчины, - сказала Катька. - В вытрезвитель захотелось на экскурсию, да?
- Паша хандрит, надо было успокоить.
- Знаю. Петр Петрович уже звонил, плакался. Не думала, что Паша трус.
- Хуже, - сказал Децкий. - Помнишь песню Шаляпина про Кудеяра. Совесть господь пробудил.
- А ты усыпил. Вином?
- И вином.
- А сам-то хоть трезв?
- Как младенец.
- Ну, так скажи, у тебя все в порядке?
Последние слова Катька выделила. Децкий тоже подчеркнуто сообщил:
- Там все в порядке.
- Может, приедешь, развлечешь меня? - спросила Катька.
Децкий на миг заколебался, но желание думать о своем деле пересилило:
- В другой раз, дорогая. Не до того, сама понимаешь.
- Скучные вы все, - вздохнула Катька. - Пока.
Нажав на рычаг, Децкий невольно, без дела, набрал номер Павла. Трубку долго не снимали, прогудело не менее восьми гудков, пока послышался голос Паши.
- Как ты там? - спросил Децкий.
- Да так, нормально, - ответил тот со странной заминкой, и Децкого кольнуло, что Паша пьет. Но тут же заминка объяснилась: - Масло там горит. Перезвоню позже.
- Ладно, спасай, - сказал Децкий и положил трубку.
Успокоившись тем, что Паша дома и занят хозяйственными делами, Децкий сказал себе: "Но вернемся к нашим баранам" - и вновь пустился шагать между окном и дверью. Многие знали о книжке, думал теперь Децкий, но никто, кроме Павлика, не знал суммы. Могли лишь предполагать: может, две тысячи, может двадцать. Никогда на эту тему не говорилось. Разумеется, какие-то сведения в случайном виде переходили от одного к другому, как, например, он, Децкий, понял однажды из нечаянных Катькиных слов, что Данила Григорьевич хранит деньги где-то у себя на даче; а где - гадайте: в погребе, под любой из двадцати яблонь или под дубом в ближайшем лесу. Децкий подумал, что в этом вопросе все стараются темнить, молчать, недоговаривать. Вот сколько уже он знаком с Катькой, а затруднится даже предположить, где держит она свои сбережения: дома? на даче? на книжке? у престарелой матушки в Ленинграде?
К таинственным относился и вопрос о ключах, но здесь Децкий строить догадки не стал - изготовить ключи проблемы не составляло: ходили друг к другу в гости, снимали пиджаки, на работе пиджак часто висел на стуле в пустом и открытом кабинете. Децкий подумал, что задайся он целью владеть копиями ключей от квартир всех своих знакомых, то через неделю-вторую держал бы на кольце полный комплект.
Не поддавалось постижению и главное - причина этого злого, предательского выпада. Мотив обогащения казался Децкому недостаточным; простые воры так выборочно не воруют, а вору непростому, своему, надо было руководствоваться и непростой целью. Децкий сновал взад-вперед, пока не ощутил унылой тупости в голове, перегрева мозгов, что часто испытывал на работе при неверном решении конструкторских задач. Применяя свой инженерный опыт, он решился поискать иной подход, какие-то новые, не замеченные раньше, сопряжения людей в этом деле.
Децкий вновь лег на кровать и вообразил себя вором. Вот он в квартире, вот добыта книжка, вот найден паспорт. А дальше? Сберкасса открывается в девять, но идти к открытию, стать первым, самым приметным посетителем вору не с руки. Очередь была, вспомнил Децкий слова кассирши, он получил деньги около десяти. Пусть без двадцати десять. Поезд на Игнатово уходит в девять пятьдесят. Десять минут разбежки. Вор же возвращается в квартиру, прячет книжку, переодевается. Электричка уже в пути. Однако в Игнатово с поезда сошли все. Тут Децкий поправил себя: это на дачу пришли все вместе, но вместе ли они ехали? Где встретились? На вокзале? В поезде? На дачном перроне? Неизвестно. Даже на такси, на своей машине он не мог успеть к поезду. Кроме того, оставлять на два дня машину без присмотра не решится никто, даже вор. Добыть двенадцать тысяч, а семь потерять, да еще истратить нервов на тысячи две - такая овчинка выделки не стоит. Вряд ли вызывал вор и такси. Заметно и памятно. А вор старался быть неприметным. Тихо входил, тихо выходил. Вызов же такси на дом - это навечная запись номера машины, это свидетель, способный описать настоящую внешность вора. Нет, не мог вор, думал Децкий, вызывать такси, но и без машины обойтись ему никак не выходило. Если вор из своих, то в той ситуации, утром купальского дня, ему оставался единственный выход - обогнать поезд любым другим видом транспорта и в Игнатово смешаться с толпой выходящих пассажиров. Рейс субботний, вагоны набиты до отказа, так что встреча на остановке выглядела вполне убедительно.
