Вениамин Рудов - Черная Ганьча
- Знаете, я собрала столько материала для своей кандидатской диссертации, что даже на докторскую хватило бы. - Она рассмеялась, обнажив два ряда мелких и острых, как у белки, зубов. - Зимой буду защищаться. Приезжайте.
- Это еще для какой надобности я там?
- Просто так. Разве нельзя? Жена не приревнует.
Его покоробило.
Она не заметила его недовольства:
- В самом деле, приезжайте, я напишу вам. Девчонки от зависти иссохнут.
Люда заговорила о своей научной работе. В ее словах не было того уважения, какое питал к науке Суров, говорила просто, буднично, как о заурядном житейском деле. И еще - что жизнь здесь куда интереснее суетной бестолковщины столичного града Минска, где люди постоянно торопятся, сами не зная зачем и куда. Она употребляла старомодные, вышедшие из употребления слова, и Суров думал, что, по всей вероятности, Люда подражает кому-нибудь из пожилых представителей науки, возможно, своему руководителю.
Несмотря на многословие и кажущуюся развязность девушки, Суров угадывал, что, болтая о всякой всячине, она пытается скрыть мучительную стесненность и страх перед возможностью остаться одной в мрачном лесу. Над головой вились тучи комаров. Они летели несметными полчищами из ельника, из моховин и еще бог знает откуда, из каких потайных мест, назойливо лезли в лицо, жгли руки, шею и нудно звенели. Люда принялась отмахиваться от насекомых, стояла вполоборота к Сурову, поглядывала в сторону лесничества до него было отсюда семь километров.
Непредвиденная встреча была своего рода разрядкой, и Суров не спешил уходить, тем более что приближалась гроза. Издалека с глухим шумом накатывал ливень. Ветер пробежался по верху деревьев. Стало свежо, запахло дождем.
- Кошмар, до чего грозы боюсь! - сказала Люда с испугом. В лесу вдруг потемнело, словно сразу наступил вечер. - Вы ведь меня не оставите, правда?
- А если брошу?
- На вас не похоже.
По листьям орешника ударили первые капли дождя. Молния полоснула небо наискось, загромыхало раскатисто, и вновь синяя молния пополам расколола небо.
Хлынул ливень.
Суров увлек Люду под низкорослую ель, вдвоем они еле уместились там, присев в неудобной позе на корточки. Подул ветер, стало холодно и темно. Сквозь мокрую гимнастерку, прилипшую к телу, Суров ощущал тепло - Люда сидела, плотно прижавшись к нему, прислушивалась к грозе и всякий раз, когда над ними раскалывалось небо и молния озаряла темень, испуганно втягивала голову, словно это могло спасти ее от беды.
Суров, чтобы ее успокоить, положил свою руку ей на плечо, полуобнял. Она, не меняя позы и не противясь, сидела молчаливая, доверчиво прижавшись к нему.
- Во кошмар! - Она пробовала шутить, но шутки не получилось. - Мамочки, как я боюсь!.. Ужас!..
- Живы будете.
Совсем близко с грохотом упала сосна. Ее выворотило порывом ветра, и она, падая, корежила кустарник и молодые деревца.
Люда не вскрикнула, не спросила, что там случилось поблизости. Суров не знал, о чем она подумала в те секунды, но девушка задрожала всем телом, дернулась, как от удара.
- Вывороток, - сказал он. - В бурю еще не такое бывает. Лесоводу полезно знать.
- Разве? Мне показалось, молния...
Он начал сердиться: тоже еще лесовод! Элементарных вещей не знает - и туда же: кандидат наук. Поймал себя на мысли, что видит в Люде не женщину, а нуждающееся в его защите безобидное, беспомощное существо, боящееся грозы, безлюдного леса и одиночества.
По дороге, где они стояли минуту назад, теперь к Черной Ганьче стремительно несся поток мутной воды, она кипела, пенилась и была похожа на разлившуюся в половодье бурливую речку. Раз за разом вспыхивали молнии, вырывая из тьмы кусок леса, прошитого струями косого дождя, скачущие в потоке сучья, палый лист, лесной хлам.
Дождь не переставал. В верхушках сосен ярился ветер. Сквозь ветви цедила вода - то в одном, то в другом месте. Суров, уклоняясь от нее, мотал головой. Люда сидела в прежней позе, не шевелясь, молчала, зажмурив глаза.
Ей было холодно.
Капель над головой участилась, и вдруг, прорвав кровлю, в укрытие хлынула вода, окатила обоих с головы до ног, не оставив сухой нитки.
Они выскочили из-под елки под дождь и ветер. Люда, сгоряча не рассчитав, шагнула к дороге. Поток ударил ее по ногам с такой силой, что они подломились в коленях. Еще секунда-другая, и ее бы понесло вниз, к Черной Ганьче. Она успела ухватиться руками за куст.
Суров же, постояв, огляделся по сторонам, натянул до самых бровей промокшую фуражку, расправил под поясом гимнастерку.
- Пошли, - сказал, крепко взяв Люду за руку, и шагнул на дорогу, в поток. Вода достигала колен.
Люда повисла на нем всей тяжестью:
- Пожалуйста, не надо.
Он сильно и зло рванул ее, подхватил на руки и понес. Люда притихла. Ему же сразу стало жарко и тяжело. Он пересек поток по диагонали, направляясь к развилке троп, откуда, как знал, по косогору дорога ведет к лесничеству и там, на возвышенности, вода не задерживается. Суров шел маленькими шажками, нащупывая почву. Несколько раз споткнулся о скрытые водой корневища.
Когда, изнемогая, вышел к развилке и опустил Люду на землю, с него градом катил жаркий пот, мелко и противно дрожали руки и ноги.
Люда стыдливо одернула задравшуюся вверх и обвившуюся вокруг ног мокрую юбку, рывком головы откинула назад потемневшие от дождя волосы. Вид у нее был жалкий, и в глазах стоял страх, - видно, боялась, что Суров не пойдет с нею дальше. И тем не менее, пролепетав слова благодарности, сказала, что теперь все страхи уже позади и к лесничеству доберется без чужой помощи, одна.
- Как знаете, - сказал Суров.
У него не было ни времени, ни желания проявлять галантность - надо успеть написать и отослать в отряд донесение о действиях по задержанию нарушителя. Да и устал предельно. Какие там еще могут быть проводы! Козырнул и, не оглядываясь, зашагал в обратную сторону, назад.
Люда же, недалеко отбежав, притаилась за дубом и долго глядела ему вслед, пока он не скрылся за очередным поворотом в гуще олешника. Тогда и она что было сил помчалась к поселку.
Когда Суров подошел к заставе, она смутно угадывалась в плотных сумерках, заполнивших двор и все окрест. Дождь давно перестал, вызвездило, и в многочисленных лужах дробились звезды и узенький серп луны. После дождя стало прохладно, попряталась мошкара, забились в моховины надоедавшие днем комары. Но Сурову было жарко. Он очень устал: за день отмахал не меньше тридцати километров. Подумал, что после такого похода не грех взять себе выходной. Сейчас же хотелось немногого: поесть и лечь спать. Ноги гудели. Промокшие сапоги обтягивали их до боли тесно, как обручами, и сильно жали в пальцах; неприятно липло к телу белье, так и не высохшее на нем с минувшей ночи.
10
Во дворе заставы, несколько в стороне от вольера, стояла машина Голова. Проходя через калитку, Суров увидел ее и как-то машинально прибавил шаг, однако, достигнув крыльца, принялся неторопливо очищать сапоги от прилипшей к ним грязи, аккуратно, как привык делать любое дело - споро и обстоятельно.
Появлению на заставе начальника погранотряда Суров не больно обрадовался, это сулило мало приятного. Но нет худа без добра, подумал он, приведя сапоги в порядок и поднявшись на первую ступеньку крыльца: Голов усилит заставу людьми, должно быть, и еще один газик подбросит. Да и службист он опытный, поможет организовать службу соответственно сложившейся обстановке. С такими мыслями взялся за дверную скобу. Через неплотно прикрытый ставень увидел усатое лицо старшины, погон с продетой под него портупеей, очки на носу. Холод с кем-то переговаривался по телефону, что-то записывал в служебный журнал, прижав трубку к поднятому кверху плечу. Потом, захлопнув журнал и положив трубку на рычаг аппарата, старшина вскинул очки на лоб, потер переносицу, широко зевнул и похлопал себя по губам короткопалой ладонью, гася зевок и прогоняя сонливость.
"Подполковник лег спать или отправился на границу, - заключил Суров. Иначе старшина не напялил бы очки. Он и меня боится, чудак человек, будто не знаю". Суров потянул на себя дверь, но раньше его кто-то нажал на нее изнутри.
Вышел Холод.
- Товарищ капитан, в ваше отсутствие происшествий не случилось.
- Хорошо, старшина. - Суров прошел в открытую дверь. - Начальник отряда спит?
- У соседа. Не захотели тут ночевать. Обмундирование в порядок привели, хвонарь взяли. Я поесть зготовил, так даже не посмотрели. К чему это, товарищ капитан? Что у нас - не воинское подразделение, чи мы хуже всех в отряде?
Суров сам подумал что-то подобное. Махнул рукой:
- Ладно, старшина, переживем как-нибудь. Большего горя не было б.
Холод с непонятной поспешностью забежал вперед, к столу, где стояли телефонные аппараты и лежала раскрытая бухгалтерская толстая книга, неловко повернулся и как бы невзначай прикрыл газетой очки.
