Валентин Костылев - Жрецы (Человек и боги - 2)
"Кто же это такой? Что за человек? Посланец воеводы? Но где же его сабля, либо пиштолет, либо что другое? И одежда не такая. И к тому же чего ради в глуши, в пустыне, появляться воеводину слуге? Чего ему тут делать? Какая тут корысть?"
Турустан сидел, затаив дыхание, и мысленно, как всегда в испуге, молился всем богам - и мордовским и русским: "Ай, ай, помилуй нас!" Он был несказанно рад тому, что неизвестный человек его не видит. Турустан разглядывает его со всех сторон, а сам остается невидимкой.
Всадник сплюнул, достал кисет с табаком, называя коня нежными, ласковыми именами, и закурил трубку.
"Да. Да. Нездешний, - продолжал разглядывать всадника мордвин, - у нас таких и трубок нет".
Незнакомец, подымив, тихим шагом направил коня именно к тому кустарнику, за которым спрятался Турустан. Лошадиные ноги замелькали перед самым его носом.
- Чам-Пас! - в ужасе прошептал он и тут же начал читать про себя молитву.
Объехав со всех сторон куст и увидев прижавшегося к земле Турустана, незнакомец весело рассмеялся. Сильные белые зубы сразу помолодили лицо его.
- Здорово, христьянин! Вылезай. Чего приплюснулся?!
Турустан в испуге стал на колени и поклонился ему земно.
- Спасай, христосик! - пролепетал он.
Всадник махнул рукой. Кольцо на пальце вспыхнуло искрой.
- Вставай, дурень! Чего трясешься?
И, немного подумав, остановил испытующий взгляд на лице Турустана:
- Чей?
- Терюшевский... Село есть такое - Терюшево. Верст сто отсюда.
- Беглый? Русский?
Турустан съежился, челюсти застучали, ответить он не мог. Боялся сказать, что беглый, боялся сказать, что мордвин.
- Не робей! Такая же птичка божия, как ты, и я сам. Не бойся. Скажи-ка мне лучше: где проехать в мордовское село Большое Сескино?
- Большое Сескино?
Опять струсил мордвин. Начал говорить что-то и замялся.
- Смелее, отрок! Смелее!.. Свои мы.
Турустан приободрился.
- Рядышком это с моим селом...
И он рассказал о том, что сам из тех же мест, но что бежал от рекрутчины и теперь боится вернуться к себе в родное село Терюшево, хотя и остались у него там родители, и он не знает теперь, живы ли они, - а Большое Сескино находится в нескольких верстах от Терюшева.
Тогда незнакомец спросил Турустана - знает ли он Несмеянку Кривова?
- Как не знать - знаю... В канун ухода моего из Терюшева видел я его... Приплыл с низу он, с солью... Да, да, видел.
- Как же мне проехать-то к нему? Укажи...
- Прямо по дороге так... А потом спросишь вотчину Рыхловку... Филиппа Рыхловского землю.
- Рыхловского? - переспросил всадник и как-то поспешно соскочил с коня.
- Вотчина его по дороге на Кудьму-реку.
Черный человек крепко сжал плечи Турустана, тряхнул его, закрыл глаза, задумавшись. Будто вспоминал что-то. Тихо сказал:
- Милый! "Льзя ли, льзя ли с тем расстаться, век кого клялся любить?" Чего разинул рот? Подержи-ка коня... Чудак!
Из котомки своей, висевшей у него через плечо, он достал хлеба, рыбы, пареную репу, а затем и флягу, обшитую верблюжьей шкурой. Лицо его повеселело.
- Давай поставим коня в кусты... Угощайся! Дивную вещь ты мне изрек, братец. Сам того ты не знаешь, что ты сказал.
Он долго возился в кустах и вдруг ни с того ни с сего запел, ласково поглаживая коня: "Ах, в прекрасном во местечке и при быстрой Кудьме-речке стоял зелен луг..." Привязав к дереву лошадь, дружески хлопнул мордвина по плечу:
- Эх, ты, сбитень! Смейся!.. Говорю тебе - смейся!.. Много я всего видел - ничего нет страшнее, коли сам никуда не годишься... На, вот!.. Пригубь... Лучшее вино, боярское... Жить можно! Жизнь надо любить, как хорошую девчонку. Бывают измены, но немало и хороших дней, было бы уменье и храбрость! Покатался я по бел-свету, всяко видел.
Оба сели на траву. Сначала потянул из фляги Турустан. Сосед следил за ним с ласковой улыбкой. А затем, приняв от Турустана флягу, он сказал: "Соскучился я по нижегородским местам! Где ни бывал - лучше нет!"
Тут только Турустан рассмотрел его как следует: веселый, сильный, крепкий, но пожилой человек. А о том, что он уже немолодой, говорили морщины на лбу и у глаз. Когда он снял шапку, бросив ее на траву, засеребрились седые нити в курчавой черной шевелюре. И только зубы, белые, как у девушки, и розовые губы, подвижные, усмешливые, да и глаза такие же, как будто они все время над кем-то подсмеиваются.
- В степях донецких я свою вотчину оставил... В верховьях ныне боярствовать вздумал. Да и не я один... Нас много. Надоело нам в своей вотчине от царских холуев прятаться, как собаке от мух. Допивай!
И снова он передал флягу Турустану.
- Безбоязненно довершай начатое, - как учил меня один старец.
Турустан с усердием допил остаток вина.
- Из тебя толк выйдет... Молодец! - обрадованно сказал он Турустану.
Мордвин повеселел. Стал посмелее: "Не зверь, не укусит!"
- Как тебя звать? - осмелился он спросить незнакомца.
- Имя мое птичье - разбойнички окрестили меня Сычом... Безродный я. Остальное все известно в канцеляриях нижегородского и астраханского губернаторов... Дьяки мою жизнь описали не хуже, чем житие Николая Угодника... А сам я все позабыл. Интересно не то, что прошло, а что будет. Об этом и думай.
И он опять запел:
Тут и шел, прошел бродяга,
Бездомовный человек.
А навстречу-то бродяге,
Друг-приятель мне попался,
Слово ласково сказал:
"Ты куда идешь, бродяга,
Бездомовный человек?"
И пошли мы оба вместе
Счастье в будущем искать...
Окончив песню, цыган вдруг спросил Турустана:
- Стало быть, ты Фильку знаешь?
- Фильку? - Мордвин задумался. - Нет.
- Ну, Рыхловского, што ль, по-вашему?
- Филиппа Павловича?! Знаю. Его крепостной.
- А жену его, Степаниду?
- Три года назад умерла она.
- Умерла?!!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
То, что произошло с цыганом Сычом после того, как он узнал о смерти Степаниды, испугало мордвина. Он даже приподнялся с земли и опасливо отошел в сторону.
Цыган сидел на земле, схватившись руками за голову, и что-то скороговоркою болтал себе под нос. Напрасно Турустан силился понять его слова. Они были обрывисты, то нежные, то скорбные, и вдруг переходили в проклятия. Потом у кого-то он стал просить прощения, называя "голубиною радостью". И наконец, как женщина, как ребенок, зарыдал.
Турустан вспомнил свое горе, у него тоже выступили слезы. Ему стало жаль своего нового товарища. Он подошел к Сычу, нагнулся над ним и сказал:
- Вставай!.. Чего ты? Когда нам плакать! Солнце садится. Езжать тебе пора. - И с силою начал трясти его за плечи.
Сыч поглядел вдаль красными, полубезумными глазами, остановился, перестал рыдать. Долго просидел он, опустив голову.
- Как же я-то теперь буду жить? Мою невесту, Мотю, и вовсе украл у меня Филипп Павлович, - вздохнул мордвин.
- Что? Филька? - Цыган снова заволновался. Турустан поведал ему о своем горе. Слушая его, Сыч постепенно приходил в себя.
- Прости меня! Не рассказывай никому! - сконфуженно начал он. - И не бери пример с меня. Слаб сердцем. Не затем рождается человек, чтобы жить в слезах; мы родились, милый, - верить в свою силу... Можем сделать многое, коли того захотим. И хотеть будем до самой смерти, пускай даже помрем на лобном... Так всегда говорит наш атаман Михаил Заря. Э-э-эх! Прощай пока! Э-эх, зачем ты, горькая, на свете рождена, несчастливая к любви произошла?!.
Расстались, условившись снова встретиться на том берегу Волги у Макарьевского монастыря. В Песочном кабаке.
Сыч устало влез на лошадь и медленной рысцой погрузился в гущу кустарников. Мордвин с грустью проводил его глазами, тяжело вздохнул. Понравился ему этот человек.
Одним остался недоволен Турустан: на его вопрос, по какому делу понадобился Сычу Несмеянка и откуда он знает этого мордовского вольноотпущенника - цыган ничего ему не ответил.
- Потом узнаешь... - сказал он загадочно.
С тем и уехал.
IX
Добрался-таки Сыч до Большого Сескина. Был уже вечер. Старуха, подбиравшая на опушке сучья, указала ему дом Несмеянки. Самый крайний домишко, в соседстве с ельником.
Встретились радостно.
Несмеянке не надо было расспрашивать цыгана, зачем он явился. Встреча была заранее условлена. Еще там, на Волге, когда волокли расшиву.
- Н-ну? Какие вести?
- Вышел из Москвы. С товарищами.
- Как же я его увижу?
- В Нижнем, на Похвалинском бугре. С самого краю домишко тут стоит, зеленый... В нем и встретитесь.
- Спросить кого?
- Меховщика Гринберга... Мордва шкуры ему носит... Старик верный, не бойся... Свой человек.
Рассматривая со всех сторон гостя, повеселел Несмеянка.
- А я думал, ты не придешь! Где стали?
- В урочище под Татинцем. Напротив большой остров. Берег высокий, все видно... Караульных поставили в горах. Побывай.
Несмеянка покачал головой.
- Куда же мне?! И-их, дорогой мой! Ты не знаешь! Да садись! Чего ты?!.
Когда сели, Несмеянка крикнул:
