Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 5
Председатель. — Вы вместе с императором за несколько дней до событий конца февраля выехали из Царского Села в ставку. Какие сведения стали приходить к вам из Петрограда?
Фредерикс. — Ко мне? Никаких.
Председатель. — Я имею в виду двор и самого императора.
Фредерикс. — Государь мне сказал: «Есть сведения, что вас хотят арестовать. Для меня это было бы еще лишним оскорблением, если бы в моем доме (я помню, что он сказал — не во дворце, а в моем доме) кого-нибудь арестовали, особенно моего министра двора. Поэтому вы сделаете мне одолжение, если выедете в Петроград».
Председатель. — Граф, это было уже после отречения и после революции.
Фредерикс. — Нет, до. Именно, он был императором и не хотел, чтобы меня арестовали в его дворце.
Председатель. — Что же вы сделали?
Фредерикс. — Выехал.
Председатель. — Когда?
Фредерикс. — Не могу сказать, потому что не помню. Я выехал и, когда проезжал через Могилев, в мой вагон вошла целая компания; один из этих господ говорит: «Вы арестуетесь». И меня арестовали.
Председатель. — Граф, вам память несколько изменяет. Мы хотим знать, что было при вас в дни, непосредственно предшествовавшие отречению императора. Например, что было в понедельник, 27-го февраля, в связи с тревожными для вас вестями из Петрограда?
Фредерикс. — Я не тревожился, я только просил разрешения у государя его не оставлять и остаться.
Председатель — Может быть, вы тревожитесь не за себя, а за других?
Фредерикс. — Знаете, такая придворная болтовня.
Председатель. — Я говорю не о придворной болтовне, а о донесениях властей, которые до вас доходили.
Фредерикс. — Они до меня не доходили. Я во всем держался в стороне.
Председатель. — Вы помните, что генералу Иванову было приказано итти на завоевание Петрограда, на борьбу с восставшим народом?
Фредерикс. — Я даже это не знал. В первый раз слышу.
Председатель. — Вечером 27-го февраля, в присутствии государя, Алексеева, вас и Воейкова было маленькое заседание, на котором бывший император хотел узнать мнение о событиях наиболее близких к нему людей?
Фредерикс. — Я не знаю, или я по старости все путаю. Я не помню, чтобы было у меня в квартире.
Председатель. — Не у вас в квартире, а в ставке, может быть, в вагоне?
Фредерикс. — Не помню. Я чистосердечно говорю — не помню.
Председатель. — Какое было ваше отношение к надвигавшимся событиям? Гроза надвигалась, и естественно шел вопрос, не сделать ли уступки народу?
Фредерикс. — Ко мне по этому поводу не обращались; как я вам говорю, я никогда не вмешивался в дела государственные, в это можете поверить.
Председатель. — Может быть, не нужно говорить о заседаниях, можно говорить о простом разговоре. Вспомните, что в присутствии вашем был возбужден вопрос, не согласиться ли на желание, которое приписывали Родзянко, дать конституцию?
Фредерикс. — Могу вам только сказать, что государь со мной почти не говорил. Он только сказал: «Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему не буду даже отвечать». Когда же я хотел узнать, что он сказал, государь говорит: «Это не касается министерства двора». Он всегда так говорил.
Председатель. — Неужели в момент событий, столь важных для судеб России и трона, вы находили возможным оставаться в пределах вашего министерства двора?
Фредерикс. — Когда государь меня не слушает, что же я мог сделать? Он прямо говорил: «Это совершенно до вас не касается».
Председатель. — Когда зашел вопрос о требованиях вот этого толстяка Родзянко, вы не припомните, что Н. Н. Воейков[9] убеждал императора не уступать Родзянко и не принимать его?
Фредерикс. — Это может быть, это было не при мне. Об этом я с Воейковым совершенно не говорил, потому что мы с ним разных взглядов.
Председатель. — В чем же была разница ваших взглядов?
Фредерикс. — В том, что он, например, сказал — не принимать Родзянко, а я сказал — как не принять, его надо принять. Но меня не спрашивают. Родзянко я давно знаю.
Председатель. — Что же, уступить или не уступить?
Фредерикс. — Принять.
Председатель. — Т.-е. уступить?
Фредерикс. — Опять его дело решить, я не могу. Я считал недобросовестным в дело вмешиваться, которое я не знаю. Если меня спросите, что теперь делать, то я заявил бы одно: чтобы дали мне спокойно умереть.
Председатель. — Граф, что вам известно о командировке в Петроград генерала Иванова?
Фредерикс. — Этого я не знаю. А когда Иванов был отрешен? Он, кажется, не командует ничем больше?
Председатель. — Он состоял, в момент этого поручения, при особе бывшего императора. Он не получил никакого назначения.
Фредерикс. — Он — добрый старик. С ним мы иногда рассуждали о разных делах.
Председатель. — Потом, вы двинулись с бывшим императором из ставки в Псков?
Фредерикс. — Меня уже не было. Я уже был арестован. Государя арестовали после меня.
Председатель. — Его арестовали, но он отрекся. Ведь вы знаете, где произошло его отречение?
Фредерикс. — Не помню.
Председатель. — Я могу напомнить вам, что вы уехали от бывшего императора 5-го марта, а отрекся он 2-го марта. Значит, путь из ставки в Псков вы проделали вместе с государем.
Фредерикс. — Нет, это наверно нет. Я это помню, потому что меня поразили слова государя, когда я сказал ему: «Ваше величество, я с вами приехал, позвольте вернуться с вами в Петроград», он сказал: «Нет, я прошу вас уехать теперь, потому что имею сведения, что на вас хотят сделать покушение, вас хотят арестовать. Для меня было бы крайне оскорбительно, если бы это случилось в моем доме». Я говорю: «Мне ужасно больно, ваше императорское величество, в такую минуту вас бросить, но я сегодня же уеду». В тот же день я уехал, а в Могилеве меня арестовали.
Председатель. — Скажите, разве во время поездок, за высочайшими завтраками и обедами, не говорилось о политике, не обсуждались государственные вопросы?
Фредерикс. — Нет. Государь всегда не любил говорить за столом о политических вопросах. Он всегда говорил с тем министром, который докладывал.
Председатель. — А во время прогулок не было бесед?
Фредерикс. — Во время прогулок… я не мог ходить. Я никогда во время прогулок не сопровождал государя. Государь молодой человек, а я старик, мне будет 79 лет, куда мне… А государь бежит так скоро, как лошадь. Я оставался, скучал дома. У меня развивалась нервная болезнь, которая теперь дошла до высшей степени. Я вам ничего интересного сказать не могу.
Председатель. — Граф, скажите, у вас много было прислуги в доме?
Фредерикс. — В доме, т.-е. когда его еще не сожгли?
Председатель. — Да, до событий.
Фредерикс. — И все, что там есть. Это — громадной ценности… все это сожжено… все мои документы, все мои бумаги, все портреты семейные, все, что у меня было, все сожжено…
Председатель. — Мне интересен вопрос о прислуге. Вы не помните, часть вашей прислуги была обязана по закону итти на войну, т.-е. отбывать воинскую повинность?
Фредерикс. — Нет.
Председатель. — А не принимали вы мер к тому, чтобы они не шли на войну?
Фредерикс. — Те, которые должны были итти, ушли. Например, выездной моей жены, солдат Преображенского полка, — он ушел.
Председатель. — Не принимали вы мер к тому, чтобы укрыть от воинской повинности ряд людей из числа вашей прислуги?
Фредерикс. — Чтобы я, старый солдат, это сделал. Я бы его выдал немедленно. И они прекрасно, все мои бывшие подчиненные, например, швейцар — старый конногвардеец…
Председатель. — Помните, у вас был повар Д. Еремеев?
Фредерикс. — Что он солдат, я не знал.
Председатель. — Затем управляющий Ктиторов?
Фредерикс. — Это до меня не касается. Я человек больной. У меня есть главноуправляющий, который, к сожалению, совершенно самовластно ведет мои дела, что для меня совершенно непрактично; но в том состоянии, в котором я нахожусь, да еще раз арестован, я своими делами заниматься не могу.
Председатель. — У вас был Церингер, Н. К.
Фредерикс. — Церингер был, только я хочу припомнить, где он был; а что, он тоже солдат?
