Николай Алексеев - Русский народ и государство
Установление этих принципиальных отличий не препятствует тому, чтобы начать характеристику политических идеалов русского сектантства с той общей, отрицательной по отношению к государству струи, которая объединяла и раскол, и сектантство. И раскол, и сектантство исходили из неприятия русского правительства, расходясь только в степени, в которой это неприятие утверждалось. Старообрядцы считали правительство наше безблагодатным, но уже более радикальные старообрядческие течения называли правительство богопротивным и утверждали, что Антихрист, видимо, воплощается в лице правителей, которые сознательно творят волю дьявола (поморцы, новоже-ны, спасово согласие, кузьминовщина). Если сделать дальнейший шаг налево и перейти к безпоповству и к примыкающим к нему различным сектам, то они еще более усиливали отрицательное отношение к правительству, называя его прямо богоборным и отрицая обязательность подчинения всем существующим властям как влекущим подданных в руки дьявола. Еще решительнее поступало левое крыло сектантов (все пророчествующие секты и секты рационалистические — молокане, духоборы и т. д.), признающие русское государство с самого его начала противным Богу и принявшим вместо истинной веры, богопротивную ересь.[87]
Эта отрицательная позиция обязывала и раскол и сектантство к тому или иному виду неподчинения существующим политическим формам власти отношение, которое и формулировано было в следующей тактической норме: "Аще кто слышится силен быти, да борется с сатаной, не ослабляя церковных жил, страшливии же да бегают".[88] Иными словами, активное сопротивление для сильных, леса и пустыни — для слабых. Что касается до первого, то и раскол и сектантство, несомненно, поддерживали различные народные противоправительственные движения, в которых казацкий элемент соединился с элементами религиозной смуты. Впрочем религиозное восстание против власти не есть явление специфически русское, здесь православный Восток шел общечеловеческими путями, и в частности путями Запада, с той только разницей, что русский бунт не выработал той демократической программы, которая была формулирована западной реформацией.[89]
Но что касается до второго средства — "бежать и таиться" — в нем мы приходим уже к черте, преимущественно свойственной православному Востоку.
Из убеждения, что государство лежит возле и что в нем царствует Антихрист, многие раскольники, и сектанты делали последовательный вывод: нужно оторваться от этого мира, нужно покинуть греховный "земной град". Они настаивали на "полном разрыве с никонианским обществом", на выходе из официально-политических форм общественной жизни.[90] "Ей-ей, — учила их мудрость, — скорбит и болезнует душа моя о вас (мирянах). Посмотрите вы на добрых людей, како покидают домы и палаты каменные, да бежат и скрываются в пустыни, в горы и в вертепы, и в пропасти земные, и не пекутся ни о чем здешнем, — суетном и прелестном житии…" "Изыдите, братие, от мира, и нечистот его не прикасайтесь"…
"Несть в градах живущим спасения: уже бо последнее есть время, уже и антихрист царствует в мире, и страшный день судный уже настоит… Во единых токмо пустынях и скитах Бог живет, тамо обратил есть лицо свое, и тамо токмо слушает молящихся Ему, и спасает я".[91] Отсюда «пустыня» и у раскольников и у сектантов приобретает особый романтически-поэтический смысл. "Кто бы мне поставил прекрасную пустыню, — поется в одном духовном стихе. — Кто бы мне построил не на жительном тихом месте, чтобы мне не слышать человеческого голоса, чтобы мне не видеть прелестного сего мира, чтобы мне не видеть суету прелесть света сего, чтобы мне не желать человеческой славы".[92] Но в этом суетном мире, во имя бегства из которого воспевается пустыня, главное отвращение вызывает государство и носители его власти.
Затвори мя, пустыне, В чащи и дебри своя, Яко сира пленника От лукавых разбойников И князя их неприязнена. . . . . . . . . . . . . .
На царские си палаты златы Не хощу взирати; Покоев светлых чертоги, Славы и чести премноги, Бегаю, яко от змия…[93]
И уход из мира понимался некоторыми представителями характеризованных настроений еще более буквально, как смерть, как самоистребление. Самоистребление это практиковалось довольно широко под разными видами и в различных раскольничьих и сектантских толках. Существовали «морильщики», "сожигатели", «гробополагатели» и тд. Страх перед антихристом, нежелание попасться в его руки и невозможность укрыться от него — таковы были главные мотивы самоистребления. Самоистребление было особой религиозной войной, объявленной сему миру главным образом в лице государства и официальной церкви. "Стойте до смерти и не покоряйтесь Никоновым ученикам, возглашали раскольники, — да не антихристу через них поклонитеся. Аще ли не можете мук терпети, то сами себя смерти предавайте, кто как может, убивайтеся и в воду бросайтеся, и ножем заколайтеся, и, паче в харминах собравшеся, сожигайтесь без сомнения: Бог вас благословит".[94]
"Того ради мы дани не даем в нынешние времена, что у вас годы и времена переменены… Аще вы нас погоните, и мы живы вам в руки не дадимся: береста, и смола, и дрова, и солома, и пороху с пуд приготовлено…"[95] "Уход из государства", равносильный уходу от мира, — таково было самобытное слово народных, русских, религиозных движений, оторвавшихся от связи с официальной церковью. Однако как же было с теми, которые не прибегали к этому решительному средству? Была ли у них какая-нибудь положительная политическая программа? Или русское религиозное отрицание государства ничего не создало нового по сравнению с идеей иосифлянской монархии, которой придерживались старообрядцы? При рассмотрении этих вопросов было бы ошибочно исходить из предположения, что отрешенный политический аскетизм был единственным последствием русской народной, «мужицкой» веры. В вере этой были и своеобразные положительные социально-политические интенции, из которых явно намечаются две главные: мистическая и рационалистическая. Первой придерживались так называемые пророчествующие секты (хлысты, скопцы и т. п.), второй — секты, примыкающие к молоканству (молокане, духовные христиане, духоборы).
Пророчествующие секты наши, в особенности скопчество, с политической стороны представляют собою единственный в своем роде пример фантастического смешения ветхозаветного мессианства, некоторых христианских воззрений на Мессию и русского, московского обожания царской власти. В центре скопческой веры стоит идея «Искупителя», "Сына Божия", «Христа», вторично воплотившегося в некоторых исторических лицах, как бы повторивших в себе то, что описывает первое воплощение. Скопцы верят, что их новый искупитель воплотился от императрицы Елизаветы Петровны, которая была второй Богоматерью и родила искупителя не от похоти, но от Святого Духа. Разрешилась она от бремени в Голштинии, царствовала всего два года, а потом возвела на престол свою заместительницу, а сама ушла в Орловскую губернию, где жила под именем Акулины Ивановны. Сын же ее и есть будущий император Петр III, приехавший в Россию из Голштинии, женившийся на Екатерине II, которая, узнав о его скопчестве, возненавидела его и замыслила убить. Однако Петр подкупил одного из часовых, поменялся с ним платьем и скрылся. После бегства своего он, претерпев всякие мучения от "иудеев и фарисеев" то есть от власти гражданской и духовной, сослан был в Иркутск. Он то и принял имя мещанина Селиванова, скопческого Христа и вместе с тем «царя-батюшки», который призван явиться в Москве со всей своей славой из восточной страны вместе с полками своими.
Тогда зазвонят успенские колокола, и воссядет она на всероссийском престоле, а потом в Петербурге откроет всеобщий суд миру. Так произойдет второе пришествие искупителя и страшный суд.[96]
От белой зари, от Сион-Горы
От Восток-Страны, от Иркутския,
От Иркутския, от Французския
Летят голуби, летят белые,
Летят тучами, за крест мучимы:
Все скопцы бельцы, земли Греческой,
Именитые, знаменитые;
Знамена несут, кандалы трясут
В колокола звонят, сокола манят…
С нами Бог-Богам, с нами Царь-Царям
С нами Царь-Царям с нами Дух-Духам.[97]
А царь-искупитель так говорит подданным:
Я от чистых не укроюся
Над царями царь я откроюся:
Завладею всеми престолами…
Все цари, власти мне поклонятся!..
Как в ту пору. во то времячко
Небеса будут чудеса творить:
Зазвонят они в большой колокол
Ко великому прославлению.[98]
Не без права можно сказать, что, как это ни странно, существо скопческой ереси имеет политический смысл. "В верованиях, мечтах и надеждах скопцов политические интересы берут даже ясно верх над религиозными. Цель их фанатического исступления не в небесах, а на земле: они ждут себе торжества и блаженства не там, в другом, лучшем, духовном мире, но здесь, в этом свете, в этой жизни, даже в этом самом быту, который существует теперь, с переменою его только в пользу их, скопцов… Скопцы не умеют себе представить иначе этого утверждения для них царства небесного на земле, как в воцарении на российском престоле императора Петра III, которого они считают вторым Христом, истинным сыном Божиим, живым доныне".[99] Иными словами, в скопчестве мы имеем некоторое подобие еврейского хилиазма, с его верой в посюстороннее царство Мессии из колена, если не Давидова, то российской императорской.
