Дуглас Рид - Хотел ли Гитлер войны: к истокам спора о Сионе
В то время соцпартия (совершившая настоящее самоубийство, обратившись в момент революционного триумфа за помощью для защиты от коммунистов к регулярной армии и старым правящим классам) сформировала Einwohnerwehr, или Корпус гражданской самообороны. Ему отводилась роль орудия, которое правительство могло использовать в борьбе с коммунистами. Большинство руководителей местных отделений социалистической партии запретили своим коллегам вступать в ряды корпуса, мотивируя это тем, что они не хотят иметь ничего общего с «этими офицерами» и с военщиной вообще, потому что они пацифисты и интернационалисты. Отто Штрассер активно ратовал за членство в Einwohnerwehr. Он говорил о том, что если социалисты не возьмут его под свой контроль, то за них это сделают реакционеры. В своем районе Берлина, густонаселенном Штеглице, он одержал верх. Штеглиц вошел в Einwohnerwehr, а Отто Штрассер стал командиром штеглицкой Hundertschaft, «сотни» — так назывались подразделения в Einwohnerwehr.
Все это происходило весной 1920 года. А затем случился Капповский путч — первая попытка старых правящих классов Германии свергнуть правительство социалистов и центристов и силовыми методами уничтожить «новичков», прорвавшихся в этой стране к власти.
Капповский путч в целом скорее напоминал поход войск фон Эппа на Мюнхен. Правда, у него было совершенно иное оправдание. Берлинское правительство состояло, главным образом, из социалистов, причем не самых смелых. Но в нем не было коммунистов, оно не жаловало коммунистическую идеологию, да и людей из России в нем также не было. По иронии судьбы, аналогичного типа человек сопровождал именно капповцев — это был глава их пресс-службы, венгерский еврей по происхождению, впоследствии англиканский священник, член британского парламента, осужденный за предательство прожженный авантюрист Игнац Требич-Линкольн! Похоже, что подобные люди проявляются во всякое смутное время, которого хватало в Европе. Кстати, показной антисемитизм Гитлера (и это я часто пытался объяснить разным людям) тоже не соответствует действительности; посмотрите на тех евреек, явно управляемых из-за рубежа, что выступали в качестве посредников в его переговорах с британскими политиками.
Вооруженные пулеметами солдаты Каппа правили в Берлине не больше двух суток — всеобщая забастовка, начатая по призыву бежавшего правительства социалистов, привела их авантюру к краху, и им пришлось с позором оставить город. Но они так и не осмелились сунуть нос в Штеглиц, где их ждали вооруженные и готовые к отпору социалисты из Hundertschaft Штрассера. В эти дни офицер, который во время войны читал своим солдатам «патриотические инструкции», который выступил против Курта Эйснера на «красном» митинге в Бад-Эйблинге, который помог изгнать коммунистов из Мюнхена, был командиром социалистической «сотни», готовой к самому жестокому бою с реакционерами. Капповцы предпочли не использовать силу против штеглицкой сотни. Штеглиц, окруженный, но так и не захваченный, оставался своего рода мирным социалистическим островком в капповском Берлине.
Когда капповцы ушли, идейные социалисты подумали, что наконец-то наступило время настоящего социализма. Правительство, слишком трусливое и слишком боявшееся реакционеров для того, чтобы реализовать свою социалистическую программу до этого момента, теперь обладало всей полнотой власти. В Билефельде состоялось подписание соглашения между правительством (его представлял Карл Зеверинг{20}) и делегатами от социалистов. Стороны договорились об отставке министра обороны Густава Носке, который слишком мягко относился к реакционерам и фактически довел ситуацию до Капповского путча. Кроме того, они договорились о социализации тяжелой промышленности и разделе больших земельных владений. Только при указанных условиях рабочие-социалисты сложили оружие.
Коммунисты и независимые социалисты, примыкавшие к коммунистам, отказались выполнить это указание, но были побеждены солдатами Каппа, которые захватили власть в Берлине. Но как только все события закончились, правительство отказалось от обещаний, данных Зеверингом.
Отто Штрассер, ни на йоту не уклонившийся от своего идеала немецкого социализма, увидел, что враги окружили его со всех сторон. Постоянно критикуя правительство за предательство социалистической политики и отказ от принятых обязательств, он навлек на себя гнев партийных боссов, которые хотели только одного — сохранить свои места. На митинге социалистов в Штеглице его прямо с трибуны назвали «полицейским агентом» (правда, подобное обвинение было нелогичным, ибо полицию возглавляли социалисты).
Да и в университете, где он также вел активную деятельность, отношение студентов к нему было, мягко говоря, не позитивное. Причина состояла в том, что большая часть их относилась к тем, кого мы сегодня называем фашистами или нацистами. Его буквально пригвоздили к позорному столбу, объявив предводителем «Красной сотни». Однажды утром, приехав в университет, он увидел на доске объявлений листок, в котором было написано, что он не допускается до дальнейших занятий, «вплоть до окончания дисциплинарного расследования». Разгневанный Штрассер начал доискиваться до истинных причин, на что ему было сказано, что его сведения о службе в армии вызывают некоторое подозрение. Тогда он представил официальную историю его подразделения во время войны, еще кое-какие документы, в результате чего ему удалось заставить ректора пойти на попятную. Была по всей форме проведена официальная церемония, на которой в присутствии всех студентов университета было заявлено об ошибке руководства заведения.
Но человек, не идущий на компромиссы, был обречен на одиночество. Как тогда, так и сейчас. Возмущенный происходящим, он оставил ряды соцпартии. Второй период его политической жизни подошел к концу. Пять лет он стоял в стороне от всяких партий и почти три года — в стороне от политики. Однако полное невнимание к этим вещам для такого человека было просто невозможно.
И вот наконец в марте 1921 года, он получает диплом в Вюрцбурге и уже до конца своих дней будет везде значиться как доктор Отто Штрассер. Перед ним открылась возможность занять скромную должность в министерстве продовольствия, где он самым прозаическим образом представлял интересы государства в сфере производства искусственных удобрений{21} и обработки бросовых земель. Это продолжалось два года. Но вот однажды в стенах министерства появился бывший фронтовой командир Штрассера, граф фон Хертлинг. Он уже был главой крупного промышленного концерна и, увидев Отто, предложил ему неплохую административную должность. Штрассер с благодарностью согласился. И вот, до 1923 года, он, по его собственным словам, «ich sass brav in meinem Ministerium und in meiner Industriestellung, und habe eigentlich keine Politik getrieben»{22}.
Однако все изменилось в ноябре 1923-го. Именно тогда В Мюнхене произошел гитлеровский путч, и взгляды Отто Штрассера на Гитлера поменялись. Однако здесь нужно сделать небольшое отступление, чтобы сохранить всю логику нашей истории.
Впервые Отто Штрассер встретился с Гитлером осенью 1920 года, как раз в момент наивысшего разочарования всеми партиями. Был выходной, и он приехал к родителям в Баварию. И тут его брат, Грегор, пригласил его в Ландесхут, сказав, что к нему приедут генерал Людендорф, герой, которым Отто восхищался еще в годы войны, и некто Адольф Гитлер, тогда еще совсем не известный. Во время обеда, говорит Отто Штрассер, «Людендорф произвел на меня сильное впечатление. А вот Гитлер — нет. Он слишком подобострастно держал себя перед Людендорфом и вел себя, словно денщик перед генералом. Людендорф напоминал гранитную скалу; Гитлер же беспрерывно и нервически фонтанировал. Во всех политических проблемах у него был один общий момент — евреи. Я сказал Грегору, что не хочу вступать в эту партию и лучше подожду; единственное, что мне изо всего этого понравилось, сказал я, было название — национал-социалистическая, und Du («и ты», то есть Грегор. — Авт.). В течение 1921–1922 годов, когда я не занимался политикой, мы с Грегором частенько спорили о Гитлере и об этой партии. У меня никогда не было тяги к ней, и я не собирался вступать в нее. После того обеда Гитлер всегда говорил обо мне как об Intellektbestie».
Слово Intellektbestie трудно перевести адекватно. Быть может, так — «из разряда интеллектуалов-оригиналов»{23}. Это такой термин, который люди более чем скромных способностей обычно используют в отношении тех, чьи аргументы сбивают их с толку или раздражают. Гитлер не умеет спорить; легчайший намек на несогласие или вызов на спор — и он начинает сердиться и впадает в истерику. Ему крайне повезло (или, может, он смог так вывернуть ситуацию), что ему никогда не приходилось сталкиваться в открытых дебатах с достойными противниками. Он вошел в парламент и стал диктатором уже тогда, когда вся оппозиция была уничтожена.
