Коллектив авторов - Сборник рефератов по истории. 9 класс
«В конце 90-х гг. жандармский генерал Пантелеев объезжал ряд губерний с целью собрать материал о положении рабочих, – писал все тот же Гвоздев. – Источником, из которого он черпал нужные ему сведения, являлись, конечно, чины полиции. И вот перед приездом генерала ко мне является жандармский ротмистр; с таинственным видом он закрывает все двери в мой кабинет и шепотом сообщает, что пришел ко мне по весьма секретному делу. А именно: узнать, сколько же зарабатывают рабочие? Я сказал, что в моем участке заработок рабочих колеблется от 3 руб. 50 коп. до 60 руб. в месяц. Я сказал правду, нисколько не кривя душой, и не мог сказать ничего иного, не вдаваясь в длинные объяснения, едва ли доступные жандармскому пониманию, но я не знаю, какие выводы мог сделать отсюда генерал Пантелеев»[19].
А сколько же всего, в действительности, было рабочих в России в конце века? Согласно итогам переписи, на 28 сентября 1897 г. – 7 042 959 человек[20].
Для стодвадцатимиллионной страны с двухмиллионной регулярной армией это не так много. Однако же значение того или иного общественного слоя в политической жизни далеко не всегда определяется его численностью. Зубатов, например, считал, что сила рабочего класса в том, что «в его руках обреталась вся техника страны» и что он «опирался внизу на крестьянство, к сынам которого принадлежал», а вверху «необходимо соприкасался» с интеллигенцией. Будучи «разъярен социалистической пропагандой и агитацией в направлении уничтожения государственного и общественного строя, коллектив этот мог оказаться серьезнейшей угрозой для существующего порядка вещей»[21].
Однако же просто так, одной пропагандой «разъярить» миллионы людей – задача немыслимая. Для пропаганды нужна почва, нужны объективные предпосылки. Это понимало даже правительство, и даже оно желало знать: есть ли таковые? И в чем заключаются? Нам вроде бы ответ известен давно, его легко можно найти в любой популярной книжке о революции: «Доведенные до отчаяния голодом и нищетой, рабочие…». Но действительно ли рабочий жил хуже, беднее, чем, например, крестьянин?
Попробуем, по возможности объективно, представить себе уровень жизни российского рабочего на грани веков. Начнем с заработков. Согласно поданной в министерстве финансов справке, средняя зарплата на Путиловском заводе с 1899 по 1904 гг. выросла с 37 руб. 54 коп. до 43 руб. 46 коп. За средними цифрами скрыт довольно широкий разброс зарплат, в зависимости от профессии и квалификации. Мастеровые инструментальной мастерской получали, например, в среднем 59 руб. 47 коп., а рабочие по двору – только 18 руб. 59 коп. в месяц[22].
Но 40 рублей – это много или мало? Если сопоставить с ценами на основные продукты питания – в 1891–1900 гг. фунт печеного хлеба стоил 2,1 коп. (чуть больше пяти копеек за 1 кг); а в 1901–1904 гг. цены на хлеб и мясо составляли, соответственно, 2 коп. (5 коп. за 1 кг) и 4 руб. 77 коп. за пуд (30 коп. за 1 кг), – то заработки рабочих на грани веков покажутся нам очень приличными. Но полученная таким образом картина, конечно же, не до конца верна. Дело в том, что продукты питания в аграрной России были весьма дешевы, необходимые же промышленные изделия и особенно жилье – дороги. В среднем квартира в Петербурге в месяц обходилась в 13 с половиной рублей. Плюс дрова – 4 руб. в месяц[23].
Конечно, в других городах, а особенно в селах, цены на жилье были скромнее, но и заработки там были пониже.
Попробуем понять, что же стояло за типичными требованиями рабочих-забастовщиков. Историки делят, обычно, требования забастовщиков на экономические и политические. Очень популярно было требование об «отмене штрафов». На Путиловском заводе средний размер штрафов составлял 2 руб. 63 коп. в месяц, т. е. около 5 % заработка. В провинции же (например, по участку фабричного инспектора Гвоздева) штрафы за 1900 г. составили всего 0,61 % заработка рабочих[24].
И тот же Гвоздев пишет: «Штрафы – это бесконечный источник печалей рабочего класса. Это самая досадная статья расхода»[25].
Как писал питерский мастеровой тех лет Л. Тимофеев в своих записках: «При наложении взысканий больше, чем при каких-либо иных действиях заведующего, может проявляться его предвзятое отношение, может отражаться его случайное настроение, могут сказаться его посторонние влияния. Именно штрафами хозяева хотят выразить свое глумление над рабочими, постоянно напоминая о той зависимости, в какой они находятся»[26].
Еще меньше экономического смысла в таких популярных «экономических» требованиях, как обратный прием уволенных товарищей или, наоборот, увольнение ненавистного мастера. Ведь никто же при этом всерьез не надеялся, что новый мастер будет, скажем, больше платить. Дело было в другом. «Мастер, – писал Тимофеев, – это тот винт в заводской жизни, который ближе всего нажимает на рабочего и от которого ближайшим образом зависит его существование». И требование забастовщиков об удалении мастера выступает на заводе таким же последним и единственным ограничением произвола, как и требование об отмене штрафов."[27]
Популярность этих требований, как мы видим, отнюдь не свидетельствовала о нищете рабочих. Это был протест против социально-нравственной приниженности, собственного бесправия и произвола администрации. Это был вопрос гордости, а не «желудка», борьбы за человеческое достоинство, а не за «копейку». Кроме того, бурный рост капитализма в России конца ХIХ-нач. ХХ вв. отразился и на развитии рабочего движения. Новые, молодые фабриканты были одними из раздражителей рабочего движения. «К общей характеристике фабрикантов, – свидетельствовал С. Гвоздев, – следует добавить, что большинство их обладало удивительной мелочностью, скупостью, почти граничащей со скаредностью, главным образом, конечно, в том, что не касалось их лично самих; вместе с тем они иногда проявляли полное невнимание к таким дефектам в деле, которые приносили им громадные убытки»[28].
Итак, фабричная жизнь была на грани веков зоной наибольшего социального напряжения, аккумулятором протеста, взрывной, разрушительной силы. Но значит ли это, что рабочий вопрос в России имел только одно, революционное решение? Именно этим и озадачился Зубатов. Итак, что же предлагал Зубатов? Почему зубатовское движение, создававшееся, чтобы затормозить революцию, на самом деле ее страшно ускорило?
Зубатов в начале века писал: «Народная масса во все времена и у всех больших народов (не говоря уже о нашем) всегда живо верила, что только монарх является представителем общих интересов, защитником слабых и угнетенных. В Риме, в Средние века, она неизменно поддерживала монархическую власть в ее борьбе с аристократией и нобилитетом. Народное представительство, просуществовав всего сто лет, трещит уже по всем швам, и не выдерживающая критики его политическая идея умирает, уступая место процессу развивающейся самоорганизации народа (печать, профессиональные движения всех видов и прочие). Введенная в заблуждение хитроумной системой народного представительства, народная масса дрогнула было, но, раскусив сей орех, охладела к нему»[29].
В этом Зубатов близко сходится с другим носителем и пропагандистом «выстраданной монархической идеи» – Львом Тихомировым. Еще в августе 1888 г. этот бывший народоволец писал царю в прошении о помиловании: "Чрезвычайную пользу я извлек из личного наблюдения республиканских порядков и практики политических партий. Нетрудно было видеть, что самодержавие народа, о котором я когда-то мечтал, есть в действительности совершенная ложь и может служить средством для тех, кто более искушен в одурачивании толпы. Я увидел, как невероятно трудно восстановить или воссоздать государственную власть, однажды потрясенную и попавшую в руки честолюбцев. Развращающее влияние политиканства, разжигающего инстинкты, само бросалось в глаза. Все это осветило для меня мое прошлое, мой горький опыт и мое размышление и придало смелости подвергнуть строгому пересмотру пресловутые идеи французской революции. Одну за другой я их судил и осуждал. И понял, наконец, что развитие народов, как всего живущего, совершается лишь органически, на тех основаниях, на которых они исторически сложились и выросли, и что поэтому здоровое развитие может быть мирным и национальным.
Таким путем я пришел к власти и благородству наших исторических судеб, совместивших духовную свободу с незыблемым авторитетом власти, поднятой превыше всяческих алчных стремлений честолюбцев. Я понял, какое драгоценное сокровище для народа, какое незаменимое орудие его благосостояния и совершенствования составляет власть с веками укрепленным авторитетом"[30].
Зубатов, если вчитаться в его статьи внимательно, видит, что неустойчивость демократий ведет вовсе не к возрождению монархий, но к возникновению различных форм развивающейся самоорганизации народа" – свободной печати, профессиональных союзов. И что это «развязывание общественных сил», их непосредственный выход на политическую арену создает стабилизирующую систему стяжек и противовесов. Зубатов считал это развязывание не органическим порождением демократии, а чем-то самим по себе хорошим, что под сенью монархии, следовательно, окажется еще лучше. Так рождается то, что он именует «правильно понятой монархической идеей»: власть монарха как некий балансир и регулятор свободной борьбы «развязанных» общественных сил. По Зубатову, вся беда лишь в том, что между царем и народом обыкновенно образуется срастание из сословных, профессиональных и классовых элементов, обуживающих понятие «народ» до собственного объема и извращающих все нормальные государственные отношения[31].
