Николай Платошкин - История Мексиканской революции. Выбор пути. 1917–1928 гг. Том II
В госдепартаменте США после принятия в январе 1917 года новой мексиканской Конституции одно время вынашивали план нового захвата Тампико с помощью частей Пелаеса, чтобы не дать Каррансе национализировать нефтяную промышленность. Нефтяным компаниям США в регионе даже разрешили снабжать Пелаеса не только деньгами, но и оружием. Однако американские бизнесмены были гораздо осторожнее политиков – они понимали, что в военном отношении партизанские отряды Пелаеса не представляют реальной конкуренции правительственной армии.
К 1918 году в районе Тампико установилось фактическое двоевластие. На тот момент правительственные войска в этом районе состояли уже не из революционеров, а из призывников, не желавших воевать в чужой для них местности. Солдат плохо кормили, у многих из них не было даже обуви, а офицеры продавали боеприпасы Пелаесу, для чего им приходилось время от времени организовывать стычки с его отрядами, чтобы оправдать расход боезапаса и просить Военное министерство о присылке новых партий оружия и боеприпасов. Но в целом гвардейцы Пелаеса и правительственные части старались друг другу не досаждать. Известен даже случай, когда солдаты прислали партизанам, находившимся в соседней деревне (на расстоянии примерно двух миль), в качестве подарка на праздник бойцового петуха и поставили на него 500 песо.
Формально, как упоминалось выше, Пелаес признавал главенство Феликса Диаса, но мы уже видели, что его политические пристрастия менялись самым неожиданным образом. Популярность Пелаеса в своем регионе базировалась всего-навсего на том, что он не пускал туда чужаков и платил своим солдатам хорошее жалованье из средств нефтяных компаний. Пелаес поддерживал контакты с Сапатой, но это сотрудничество основывалось только на общей ненависти к Каррансе.
В целом и Сапата, и Вилья, и Диас с Пелаесом никогда не угрожали самому существованию режима Каррансы. И дело здесь было не только в подавляющем огневом превосходстве правительственной армии над полупартизанскими оппозиционными отрядами. Большинство населения Мексики того периода все же считало центральную власть революционной и ожидало от нее реализации обещанных в Конституции 1917 года реформ, прежде всего аграрной. Недовольство практически полным отсутствием этих реформ было направлено не в сторону власти вообще, а в сторону лично Каррансы. К тому же радикально настроенные губернаторы многих штатов (а почти все губернаторы были в той или иной мере радикальнее президента, потому что не могли не реагировать на чаяния жителей своих территорий) реформы на местах проводили, и подчас весьма глубокие.
Считать самого Каррансу отъявленным реакционером тоже было бы неправильно. Да, президент не был согласен со многими радикальными положениями Конституции 1917 года, но он ратовал за осторожные реформы. Правда, при двух условиях – уважении закона и возмещении убытков всем тем, кого правительство лишало собственности в пользу других.[44] Исключение здесь составляли враги конституционалистов, собственность которых изымалась без всякой компенсации.
Как и любое правительство Мексики со времен обретения страной независимости, Карранса должен был решить три основных вопроса страны: аграрный, церковный и рабочий (правда, сам президент последнюю тему особо важной не считал).
С католической церковью у мексиканских либералов были очень сложные отношения еще со времен Хуареса. Католический клир активно поддерживал врагов Конституции 1857 года, а потом и французских интервентов. При Порфирио Диасе, который тоже формально считал себя продолжателем дела Хуареса, отношения немного нормализовались, но все испортила активная поддержка католическим епископатом режима Уэрты. В ходе борьбы против диктатора все церковные земли и многие храмы были реквизированы властями как принадлежащие врагам революции. Некоторым епископам после падения Уэрты летом 1914 года пришлось уехать в эмиграцию, откуда они критиковали новую власть.
Следует подчеркнуть, что активная борьба с церковью как силой мракобесия и врагом прогресса была общей чертой всех либеральных и революционных движений мира со времен Великой французской революции – а мексиканский образованный класс ориентировался именно на Францию. С католиками и православными (протестантов во многих странах считали прогрессивной, почти светской церковью) боролись государственные деятели от Бисмарка до Ленина. Кстати, помимо большевиков противниками церкви, и подчас куда более непримиримыми, были и кадеты, не говоря уже о меньшевиках или ультрареволюционных эсерах.
В Мексике начала XX века антиклерикализм тоже считался признаком хорошего тона и служения прогрессу человечества. Статьи 3 и 130 Конституции 1917 года запрещали церкви всякое вмешательство в политику и подтверждали запрет на владение ею недвижимостью. К тому же власти штатов получали право ограничивать количество служителей культа по своему усмотрению. Наконец, иностранным проповедникам (имелись в виду прежде всего испанцы как идейные наследники бывшей метрополии) было предписано покинуть Мексику.
Неудивительно, что в феврале 1917 года четырнадцать мексиканских епископов из эмиграции выступили с решительным осуждением Конституции 1917 года[45]. Они утверждали, что конституционный Конвент в Керетаро был неправомочен менять основной закон страны, так как от выборов в него отстранили целые слои общества. Подразумевались главным образом та же церковь и крупные помещики, которые к моменту принятия Конституции по большей части уже эмигрировали. Епископы утверждали, что по-настоящему легитимной является только Конституция 1857 года (отсюда и соответствующие лозунги Феликса Диаса). Хотя и та Конституция, мягко говоря, симпатий к церкви не выказывала, но там по крайней мере не было ограничения на количество священнослужителей.
Первоначально заявление епископов-эмигрантов большого резонанса в Мексике не вызвало. Но в июле 1917 года скрывавшийся от властей в подполье архиепископ Гвадалахары Франсиско Ороско-и-Хименес призвал своих священников прочитать это обращение во время воскресной мессы. Гвадалахара была столицей штата Халиско, которым управлял бывший рабочий, а ныне генерал революционной армии Мануэль Дьегес. Дьегес был, наряду с губернаторами Кальесом в Соноре и Альварадо в Юкатане, одним из самых радикальных антиклерикалов в стране. Гвадалахару захлестнули поддержанные Дьегесом антирелигиозные демонстрации, после которых губернатор просто закрыл все основные церкви города. Кстати, многие церкви оставались закрытыми по всей стране и до этих событий – в них размещались правительственные учреждения, казармы, школы и склады.
К осени страсти улеглись, и восемь церквей Гвадалахары возобновили свою работу. Но Дьегес, как и Кальес с Альварадо в своих штатах, воспользовался церковным бунтом и резко сократил количество священнослужителей в Халиско (с формальной точки зрения, осудив Конституцию, церковники действительно грубейшим образом преступили закон). Правда, Кальес вообще выслал из Соноры всех служителей культа.
Карранса, просвещенный человек своего времени, никаких особых симпатий к католикам не испытывал и против мер Дьегеса и Кальеса не возражал. Однако, будучи прагматиком, он понимал, что с церковью надо как-то договориться, чтобы хотя бы выбить почву из-под ног у феликсистов. К тому же антицерковные меры в Мексике находили благодаря международным связям церкви очень неблагоприятный отклик в мире. Президент понимал – основным камнем преткновения между властями и клиром является судьба конфискованной у церкви в годы гражданской войны собственности, прежде всего недвижимости. В этом вопросе Каррансу раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, «дон Венус» был непреклонен в том, что касалось наказания всех, кто посмел выступить против него с оружием в руках, или, как в случае с церковью, идейно и материально поддерживал врагов революции. С другой стороны, Карранса был, как уже неоднократно упоминалось, сторонником священного для него права частной собственности.
С помощью своего верного соратника министра финансов Кабреры Карранса выработал следующий компромисс.[46] Если конфискованная в ходе войны недвижимость принадлежала священнослужителю как частному лицу, то она подлежала возврату. Но если речь шла о собственности церкви или ее общественных организаций, то имущество надлежало передать в государственную собственность. Карранса и Кабрера понимали, что церковь попытается перерегистрировать свое имущество на частных лиц, и поэтому оно подвергалось строгой проверке. Если выяснялось, что имущество дарили или передавали частному лицу церковные организации, оно также подлежало конфискации. Имели место случаи, когда служащие Министерства финансов, занимавшегося управлением конфискованной собственностью, проверяли кадастровые списки нескольких поколений владельцев. В целом можно констатировать, что, как правило, власти отказывали в возвращении конфискованной церковной собственности, и такая позиция была популярна в народе, за исключением населения южных штатов.
