Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 1, Москва в походе)
Курбский замолчал. Иван сидел за столом, опустив голову на руки, что-то шептал про себя. Потом, устало повернувшись в сторону Курбского, спросил:
- И прочие воеводы думают так?
- Истинно, великий государь! Но не стало ныне прямоты и смелости в людях, украшенных некогда бесстрашием.
Иван улыбнулся, похлопал по руке Курбского:
- Добро, князь Андрей!.. Люблю тебя за правду. Трусы не должны быть опорою царского трона. Что же ты хочешь от меня? Говори смелее, не бойся... Не такой строптивый я, как болтают.
Курбский некоторое время мялся в нерешительности. Потом, ободренный добродушием царя, сказал:
- Великим умом своим, государь, ты, я вижу, постиг то, о чем я хочу просить тебя... Паки и паки я буду говорить супротив похода к Свейскому морю... Наш долг перед богом - уничтожить без остатка ногайцев и крымских татар, а на запад нам ли ломиться? Что в нем? Еретики! Пагуба!
- Благодарю, князь, - крепко обнял Иван Курбского, - вижу твое нелицеприятство. За воинскую честь и доблесть тебя не оставлю... Теперь же покинь меня, посижу один сего ради да подумаю над твоими словами... и над советами твоих друзей.
Курбский земно поклонился и вышел из царской опочивальни.
После его ухода Иван долго сидел в раздумьи. Мысли опять о том же. Ох, эти докучливые мысли! Они преследуют его, царя, постоянно. Временами слабеет вера в себя, в свои силы. Затеяно дело великое, а где выход? Так бывает с путником, идущим в горах. Одолев один перевал, он думает спуститься в место ровное, просторное, где можно отдохнуть. Но нет! Перед ним новая гора, опять он на вершине, и куда ни глянешь - везде горы, горы и пропасти, и не видно дороги ровной, без подъемов и спусков... Может быть, Курбский прав? Может быть... Не отстать ли? Не уехать ли с Анастасией и детьми за море? Их много... Ой, как много этих непрошенных доброхотов!.. У них своя правда, многие из них за нее согласны пойти на дыбу и умереть, а иные токмо о себе помышляют, и пока они явятся открытыми врагами, - сколько зла могут сотворить как правители, как всемогущие хозяева крестьян и холопов!
Тяжело вздохнув, Иван поднялся с кресла, помолился на икону и отправился в царицыны покои.
Анастасии недужилось. Она поднялась с постели, бледная, исхудалая. По лицу ее пробежала ласковая улыбка. Глаза, черные, печальные, смотрят страдальчески. Одна из мамок, Феклушка, рассказала ей утром, что в эту ночь под ее, царицыным, окном какая-то курица пела петухом. Люди хотели поймать ту курицу, а она обратилась в черного ворона и улетела в ту сторону, где садится солнце. Вещунья-старушка, которую привели к царице сенные боярышни, объяснила:
- Не к добру то. Если царь-батюшка пойдет войной за закат солнца, к морю, - не послушает советников, - приключатся великие недуги с ним и с тобою, и смута страшная поднимется в государстве.
Иван молча смотрел на Анастасию нежным, скорбным взглядом.
- Печальница моя по вся дни! Поведай, что с тобой подеялось? Бледна ты и худа, как того не было вчера и позавчера... Не сглазил ли тебя кто, не обеспокоил ли кто, моя горлица?
Анастасия через силу приободрилась: она дала себе слово ничего не говорить мужу о курице и обо всем, что слышала от дворни. Больше всего Иван боялся колдовства. Она знала, как Иван мучается наедине, услыхав что-нибудь колдовское. Анастасия всегда старалась успокоить его, хотя сама и недолюбливала Сильвестра и Адашева, хотя втайне и мучилась опасением за жизнь царя.
Сила "сильвестрового хвоста" велика. Многие служилые люди ставлены Сильвестром и Адашевым. Не скоро от них освободишься.
Что сказать царю? Ведь и сам он все это знает. Знает и ничего пока не может сделать, ибо еще не набрал такой силы, чтоб одолеть их.
- Лекарь был? - тихо спросил Иван, усевшись в кресло - Аглицкий или свой? - пытливо взглянул он на стоявшую в углу мамку.
- Аглицкий, батюшка-государь, - в страхе пролепетала старуха. Аглицкий...
- Удались! - кивнул царь в сторону мамки.
После ухода старухи он, глядя на жену, тяжело вздохнул. Ему показалось, что царица хворает неспроста, что кто-то виноват в том.
- Цари, короли, их жены и дети во все времена недужили кому-либо на радость... И теперь враги радуются моему горю. Вида не кажут, лицемеры, и, стоя у трона, вздыхают. Окаянные, вселукавые души! Прикрываются добродетелью и любовью, а сами... Сатана перед крестным знамением отступает и исчезает вовсе, а они, лукавцы крестным знамением и именем Христа прикрываются. Хуже они самого сатаны!
Анастасия участливо вглядывалась в лицо мужа. Она не могла сдержаться, спросила:
- Чем ты разгневан, государь?
Иван тоже многое скрывал от царицы, щадя ее здоровье, но тут не вытерпел и, подозрительно оглядевшись кругом и плотно прикрыв двери, сказал:
- Упрекают меня мои первые вельможи - не советуюсь с ними, слушаю шепоты будто бы ласкателей. А сами о турецком султане и подумать не хотят... Великий Солиман золотыми буквами грамоту пишет мне о дружбе, а я пойду разорять ханскую землю, Крым? Не хотят понять они, что погибель в безводных степях ждет войско. Добравшись до Крыма; едва половину войска приведешь туда, да какого войска! Голодного, убогого, усталого.
- Батюшка-государь! - сказала Анастасия. - Велика власть твоя, и сердце твое любовью к государству напоено. Побереги себя, не будь подобен огню, себя сжигающему. Бог мудрее нас. Он укажет своему помазаннику путь в делах земных.
Иван нахмурился.
- Огонь для того и есть, дабы гореть. Земной правитель повинен до смерти стоять за родное дело. Бывают дни, когда хотел бы я обратиться в сыроедца-волка, чтобы загрызть своих благодетелей. Вот была бы потеха! Нет такой казни, коя могла бы достойною наградою быть многим из них...
На губах Ивана мелькнула злая улыбка.
- Что ты, батюшка! Христос с тобой! - испугавшись, замахала на него руками Анастасия. - Помолись господу богу... Да простит он тебя!..
- Ну, вот, ты и поверила!
Тяжело поднялся с своего места Иван. Постоял в раздумьи перед иконами, а потом порывисто осенил себя крестом, земно поклонился иконам.
- Экие мысли! Прости, господи! Смягчи, владыко, гнев мой!
И, обратившись к жене, мягким голосом сказал:
- Бойся, Анастасия, толкать меня на убогий, прискорбный путь. Не отвращай меня из жалости от более достойной дороги. По ней прошли мой дед и отец со славою.
- Но ведь ты, батюшка, не снесешь обид и опасностей... Тебя погубят!
Анастасия опустила с постели ноги, взяла мужа за руку:
- Не сердись, государь! Это я так...
Она была прекрасна в эту минуту. Иван прижал ее руки к губам. Затем отошел от нее и, отвернувшись к окну, тяжело вздохнул.
- Помогай! Не по душе мне место малое, место тихое... Неужто до сих пор ты не поняла меня? Помни: царица ты! Нам ли с тобой бояться обид! Пустое! Бог требует возвеличить и прославить дело рук моих предков. Могу ли я довольствоваться помыслами честолюбцев? Не они ли у одра моего, в дни недуга минувшего, хватались за скипетр, бороды друг другу драли из-за первенства? Я не забыл. Помню! Дивуюсь, Анастасия! Ужели ты забыла? Не случилось бы ныне того, что прежде, чем я на них руку подниму, умертвят они нас с тобой? Господь помешал им однажды. Помнишь? Я остался жив, выздоровел. Но если бы умер? Они истребили бы друг друга и сгубили бы родину. Один мужик сказал мне: "Царь да нищий - без товарищей". Но так ли это? Нет! Я велел выпороть мужика. Больно было слышать такие слова. Не товарищей, так слуг верных царь всегда волен иметь.
Он быстро зашагал из угла в угол по комнате.
- Не тоскуй, царица! Рушится упрямство поганое!
Расстегнул ворот у рубахи, прислонился к косяку окна.
- Душно! Демон давит!.. Ох!
Царица вскочила, накинув на себя голубой шелковый халат.
- Молись, молись, Иванушка! Не думай! - прошептала она, набожно сложив руки на груди. - Стань на колени!
Иван вытянулся во весь рост.
- Не страшись! Найду я в себе силы держать ответ перед богом и народом. Найду силу, чтоб раздавить непокорных!
Анастасия испуганно сказала:
- Грешно, батюшка, не гневи господа, послушай меня!..
- Я - божий слуга на земле. Они - мои рабы! Не должны ли они молиться за божьего слугу? Они будут послушны мне, а я их послушание принесу в дар всевышнему. Я очистил монастыри от блуда, пьянства и лихоимства, очищу и души ближних слуг от лицеприятия и гордыни... Я поклялся в том святой троице и не нарушу клятвы. На площади дал я народу клятву - в строгости и справедливости судить и стоять за государство. Помнишь? Я не нарушу клятвы.
Анастасия глядела на мужа, и ей было жаль его. Она никогда не была за него спокойна. Ей всегда казалось, что вот-вот с ним должно что-то случиться. Он как бы искал опасностей, шел навстречу грозам.
- Неразумно умереть, не испытав всех сил своих!
Иван словно не видел жены и думал о чем-то другом, а не о том, о чем шел разговор. Глаза его загорелись. Очнувшись, осмотрелся кругом подозрительно.
- Никого нет? Да! Да! Ложись! Буду молчать. Язык не должен забегать вперед. Какая ты красавица! Только зачем ты такая хворая? Тебе сила тоже нужна. Ведь и ты им не люба. Сильвестровы прислужники сравнивают тебя с царицей Евдокией, гонительницей Иоанна Златоуста...
